Вторая линия. Рассказы и истории разных лет - Макс Фрай

Потом, гораздо позже, приохотившись к чтению, я полюбил арабские сказки о похождениях купца Синдбада. Больше всего мне нравится начало всякого его рассказа, где Синдбад повествует об очередном кораблекрушении и гибели своих спутников, после чего непременно следует история чудесного спасения: «И тогда Аллах послал мне доску». На этом месте я всякий раз ощущаю себя настоящим сказочным героем, потому что это — и про меня тоже. Только мой христианский Бог был не столь скареден, как Синдбадов Аллах, послал мне большой, хороший корабль, а не паршивую доску, от которой, по правде сказать, даже в сказке толку немного. Корабль стремительно приближался, шел под всеми парусами, но, поравнявшись со мной, замедлил ход, а потом и вовсе остановился.

Это было удивительно, поскольку на палубе ниспосланного мне свыше корабля не оказалось ни единой живой души. Никто не помогал мне взобраться на борт; с другой стороны, никто и не мешал это сделать — тоже неплохо. Далеко не все моряки охочи до добрых дел, и еще неизвестно, как могло бы повернуться. А так я вскарабкался на палубу и долго-долго лежал пластом, наслаждаясь соприкосновением с древесной твердью.

Потом я наконец открыл глаза и обнаружил, что не вижу почти ничего. Вокруг была не тьма, а что-то вроде белесого тумана, такого густого, что я руки свои — и то не мог разглядеть, даже, помню, усомнился, жив ли, но на всякий случай пополз куда-то вперед, вслепую, на ощупь. Живому ли, мертвому ли, но мне нужна была вода. И как бы ни обстояли дела, у меня не было шансов получить желаемое, оставаясь на месте.

На корабле, по-видимому, действительно никого не было, во всяком случае, я не слышал ни шагов, ни голосов, а ведь не оглох, вой ветра, плеск волн и скрип снастей по-прежнему достигали моего слуха.

Помню, мне вдруг стало очень страшно. Вернее, не так: не страх, но подлинный ужас охватил меня, безудержный, неукротимый, неподвластный воле. Счастье, что я был изможден до крайности и не мог даже подняться на ноги, потому что с меня сталось бы в панике прыгнуть обратно за борт — хорош бы я был. А так полз вперед, подвывая от ужаса, пока не уткнулся головой в деревянную бочку. Точно такая же стояла у нас на палубе, она была предназначена для сбора дождевой воды, и я снова взмолился Господу: пусть тут будет вода, и пусть у меня хватит сил до нее добраться.

Я по-прежнему ничего не видел, но запах пресной воды явственно щекотал мои ноздри; я не слишком уверен, будто лишения действительно совершенствуют душу, зато точно знаю, что они обостряют чутье.

Ведомый инстинктом, я долго ползал вокруг бочки, тщательно ощупывал ее поверхность, наконец нашел затычку, ломая ногти, вытащил, припал губами к отверстию, пил, плакал от блаженства и благодарности, переводил дух, снова плакал и пил.

Когда слезы высохли, а брюхо вздулось от выпитой воды, я обнаружил, что туман рассеялся. Теперь я ясно видел и бочку, и палубу, и паруса — вообще все. Людей вокруг по-прежнему не было. Что и говорить, нехорошо, но мутный, темный ужас больше не имел надо мной власти, а с обычным страхом справиться — пустяковое дело для голодного, усталого человека. Я решил сперва пошарить в трюме насчет съестных припасов, а уж потом думать, куда я попал и как теперь все будет.

Я нашел больше, чем смел надеяться: сухари без единого следа плесени, превосходную солонину, какие-то диковинные засахаренные фрукты, орехи и даже несколько сундуков с пряностями, которые были для меня в диковинку. Слышал о них, конечно, да и видел не раз, даже нюхал как-то, а вот попробовать пока не довелось. Поэтому, утолив голод, я из любопытства бросил в рот пригоршню горошин перца и начал жевать; потом плевался, конечно, жадно пил воду, проклиная все на свете. Сколько времени прошло, а до сих пор не люблю острые приправы, хоть и понимаю, вся хитрость в том, чтобы не жрать их горстями, а добавлять понемногу.

На своем веку я успел прочитать немало историй о людях, которые подобно мне попали в зачарованное место. Участь их, как правило, ужасна: оказавшись во власти призраков, некоторые гибнут или сходят с ума, иные находят в себе силы противостоять злу, некоторые даже чудесным образом спасаются, но прежде им непременно приходится пережить немыслимый кошмар. Ничего в таком роде со мной не случилось. Я хочу сказать, меня никто не обижал и даже не пугал — кроме разве что моего собственного воображения. Но и его усилий хватило ненадолго, усталость взяла свое. В сумерках я добрался до капитанской каюты; слой пыли на полу свидетельствовал, что хозяин уже давно не пользуется этим помещением, поэтому я рухнул на койку, заснул и спал как убитый до утра. Корабельные призраки не потревожили мой покой ни в ту ночь, ни на следующую, ни неделю спустя.

Но поначалу я все равно места себе не находил. Безделье и одиночество — родители всех тревог. Когда у тебя нет других дел, кроме как пожрать, поспать и наведаться на корму, поневоле начинаешь шарахаться от собственной тени. Вот и я, толком не порадовавшись чудесному спасению, тут же принялся размышлять о будущем; оно представлялось мне, мягко говоря, неопределенным. Корабль самостоятельно двигался каким-то неведомым мне курсом — ни одного навигационного прибора не обнаружил я на борту, как ни искал, а ориентироваться по звездам не мог, потому что в сумерках всякий раз засыпал как убитый. Оставалось солнце; судя по тому, что каждый день оно светило с другой стороны, корабль чертил причудливые зигзаги, а то и вовсе крутился на одном месте; впрочем, в этом я не был уверен, и вообще ни в чем.

Мне, конечно, приходило в голову взять на себя управление и проложить новый курс, но для судового лекаря это задача, скажем прямо, непосильная; с другой стороны, будь я даже опытным шкипером, о том, чтобы справиться с парусами и штурвалом в одиночку, нечего было и мечтать. Словом, пользы от моего вмешательства вышло бы немного, я это и сам понимал, а потому ничего не трогал, только молился ежедневно о хорошей погоде, хоть и подозревал в глубине души, что этому кораблю бури нипочем.

Устав маяться бездельем, я принялся наводить порядок. Корабль, конечно, зачарованный, но, очевидно, против пыли и паутины никаких чар не напасешься, тут требуется мокрая тряпка и хотя бы одна пара человеческих рук. Драить, скоблить, чистить — все это было мне по силам, времени хватало, да и лучшего лекарства от мрачных мыслей, чем физическая усталость, пока еще никто не придумал. Так что мое присутствие пошло кораблю на пользу; с другой стороны, я больше не чувствовал себя мелким воришкой, спускаясь в трюм за едой или открывая очередную бутылку портвейна после обеда. Натруженная спина свидетельствовала — я заработал свой хлеб. Это было приятно.