Нерожденный - Владимир Контровский

За дверью послышались лёгкие шаги, звякнула дверная цепочка. Дверь приоткрылась, и человека в плаще встретил внимательный взгляд серых женских глаз.

– Мадам Беранже?

– Это я. Кто вы такой, и что вам нужно?

– Меня зовут Андрэ Нуарэ. Я писатель, – с этими слова человек с саквояжем извлёк из внутреннего кармана визитную карточку и протянул её хозяйке, настороженно смотревшей на него. – Я хочу с вами поговорить, а нужно мне это для моего нового романа, прототипом главной героини которого, – мужчина широко улыбнулся, – будете вы, мадам Беранже. Вы позволите мне войти?

Они прошли на кухню, и мадам Беранже, усадив гостя, сделала кофе – её опасливая насторожённость явно уступила место заинтересованности.

– Ячменный, – сказал она, ставя на стол дымящиеся чашки. – Извините, другого нет. Я вас слушаю.

– Это я вас буду слушать, мадам, – Андрэ снова улыбнулся, и Жанет почувствовала, что она тает, как кусок масла на солнце: сидевший перед ней человек располагал к себе и своим мужественным обликом, и бархатным баритоном, и лицом, и белозубой улыбкой. – Я кое-что о вас знаю, но мне хотелось бы узнать кое-что ещё: без этого в моём новом романе не будет правды жизни.

На самом деле человек, назвавший себя Андрэ Нуарэ, знал почти всё о женщине по имени Жанет Беранже. Он знал, что она жена капитана 1-го ранга Режи Беранже, бывшего командира крейсера «Ламотт-Пике», а ныне командира линкора «Ришелье», направленного на Дальний Восток; он знал, что их бурный роман начался в 1928 году в Индокитае, где юная Жанет, филолог-ориенталист, работавшая в составе англо-французской этнографической экспедиции, занимавшейся среди всего прочего поисками литературных раритетов Сиама и Аннама, познакомилась в Сайгоне с бравым capitaine de corvette[69] Беранже и молниеносно разрушила его первый брак; он знал, что у них двое детей, мальчик и девочка, и знал, где они сейчас. Он знал, что дом мадам Беранже в Тулоне был разрушен американской бомбой, и что сама Жанет в сорок третьем бежала из Тулона в Париж, спасаясь от гестапо, которое после затопления в Тулоне кораблей французского военно-морского флота очень интересовалось членами семей французских морских офицеров, и нашла себе пристанище у сестры своего мужа, жившей в Париже. А ещё он знал, что девичья фамилия мадам Беранже – Уотерфилд, что она англичанка, что когда-то её звали Дженни, что она закончила Кембридж и обучалась там в то же самое время, что и японец по имени Тамеичи Миязака. И то, что между молодым японцем и молодой англичанкой была тогда пылкая страсть, тоже было известно человеку, назвавшему себя Андрэ Нуарэ – именно по этой причине он и оказался в Париже, на третьем этаже старинного дома на бульваре Рошешуар, в квартире номер семнадцать.

– А как будет называться ваш новый роман? – спросила Жанет.

– «Запад и Восток», мадам.

– Запад и восток? Как у Киплинга? Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись…

– Иногда, – Андрэ посмотрел на хозяйку, – эти непримиримые антагонисты сходятся, и даже… любят друг друга, как Ромео и Джульетта. Это и будет основной идеей моего романа.

– Так вот в чём дело… Понимаю, понимаю. Вот уж не думала, что та полузабытая история моей юности может кого-то заинтересовать, а тем более писателя.

– Жизнь, мадам, закручивает такие истории, какие и не снились самым талантливым сочинителям. Надо только не пройти мимо и огранить эти истории литературным слогом.

– Ну что ж, давайте вспоминать, – Жанет улыбнулась, но улыбка её была бледной.

«Ага, – подумал Андрэ, внимательно следивший за выражением её лица. – Помнишь ты свою первую любовь, голубушка, и хорошо помнишь. Ох, чую, не зря я сюда пришёл…».

– Вы не будете возражать, если я кое-что запишу?

– Нет, конечно.

Мсье Нуарэ наклонился к своему саквояжу, ручной собачкой устроившемуся у его ног, раскрыл его, и извлёк оттуда видавший виды разлохмаченный блокнот в потёртом кожаном переплёте. Одновременно он незаметным движением пальца включил портативный магнитофон, прятавшийся в саквояже, замаскировав негромкий щелчок шуршанием бумаги.

Рассказывая о прошлом, Жанет увлеклась. Глаза её заблестели, на щеках проступил румянец. Писатель слушал её внимательно, не перебивая и лишь время от времени вставляя краткие уточняющие реплики. Казалось, ему крайне интересно, что чувствовала Дженни, и как забилось её сердце, когда Тамеичи Миязака впервые дотронулся до её руки, и как при этом смутился сам японец, но Андрэ исподволь сворачивал беседу к научным откровениям молодого самурая, которых не могло не быть: влюблённые во все времена высказывали предмету своего обожания самые свои сокровенные мысли и чаяния. Нуарэ делал это весьма искусно, однако мадам Беранже оказалась женщиной наблюдательной.

– Мне кажется, мсье, – сказала она с лёгкой улыбкой, – что вы не только писатель, но ещё и физик: ваш интерес к герою моего давнего романа несколько специфический.

«А она далеко не глупа, – мелькнуло в голове Нуарэ. – Да, выпускница Кембриджа и круглая дура – понятия малосовместимые».

– Дьявол кроется в деталях, мадам Беранже, – ответил он с максимально возможной искренностью. – Писатель должен писать о том, что он хорошо знает, или, как вариант, о том, о чём никто ничего не знает. В любом другом случае непременно найдутся знатоки, которые поднимут страшный вой: «Вы только посмотрите, какую глупость он написал! Это же просто кошмар!». Вот поэтому…

– Резонно, – согласилась Жанет. – Но здесь я вряд ли смогу вам чем-то помочь. Я гуманитарий и никогда не имела склонности к точным наукам. Вот разве что… – она на миг задумалась. – Как-то вечером, когда было уже темно, и всё небо усеяли звёзды, мы гуляли на берегу Кем. Погода была чудесная… Он поднял голову, посмотрел на всё это великолепие и сказал: «Вселенная едина. И светлячок на ветке, и далёкая звезда – явления одного порядка, надо только это понять. Нужно проникнуть в суть вещей, и тогда мыслию своей можно будет перевернуть мир, и тепло станет холодом, мрак – светом, добро – злом, и всё Мироздание уподобиться глине в руках умелого скульптора. Мысль человеческая может всё: и погасить огонь, и вновь его зажечь, и отменить земное тяготение, и ввергнуть всю Вселенную в хаос, переставив первокирпичики Мироздания по своему желанию. И я этого добьюсь…». И глаза у него при этом были бездонными: в них могла бесследно утонуть вся Вселенная. Мне стало страшно, и я спросила его: «Ты хочешь уподобиться богу?». «А почему бы и нет? – ответил он. – Синто, наша религия, – это путь богов, так переводится на ваш язык это слово, а в каждом разумном существе есть частица Будды, и каждый может стать Буддой. А в вашей религии сказано «Бог создал человеку по образу и подобию своему», значит, человек может стать равным богу силой мысли». И, похоже, моему Тамео удалось это сделать…

– Удалось?

– Послушайте, мсье, неужели вы думаете, что я обычная французская домохозяйка с её куриными интересами? Я слежу за тем, что творится на Тихом океане, и знаю о том, что случилось весной на Филиппинах. Я слежу за этим, потому что туда отправился мой муж, отец моих детей, которого я, как ни странно, всё ещё люблю. И я могу вам сказать, что там произошло: Тамеичи Миязака переворачивает мир, переставляя первокирпичики мыслию своей. И он его перевернёт, если его не остановить: я в этом уверена.

– Вы его тоже всё ещё любите? – осторожно спросил Нуарэ.

– Люблю, – спокойно ответила Жанет. – Но эта моя любовь может слишком дорого стоить всем людям, а я этого не хочу. Вы умеете слушать, Андрэ. Это редкий дар, особенно для мужчины – обычно вы слушаете только самих себя. Но я была с вами откровенна не только поэтому: я надеюсь, что ваш роман прочтут люди и поймут, с чем они имеют дело. И может быть, это их спасёт… – Она зябко передёрнула плечами, взяла шерстяную шаль, висевшую на спинке стула, и накинула её на плечи, словно ей стало холодно тёплым летним днём. – А кстати, что вы уже успели написать? Мне незнакомо ваше имя, мсье. Я специалист по восточной литературе, но я читаю и нашу западную литературу. Я знаю, кто такие Ремарк и Хэмингуэй, но фамилия Нуарэ мне ни о чём не говорит.

– Я неизвестен, мадам Беранже, – пока что. Но мой роман «Восток и Запад» станет шедевром – это я вам обещаю. А теперь мне пора, я и так отнял у вас много времени.

«Прошло уже больше часа, – подумал Андрэ, бросив взгляд на свои наручные часы, – плёнка в магнитофоне скоро кончится. Эта любвеобильная мадам рассказала мне всё, что знает, я в этом уверен. Не знаю, будет ли от её рассказа хоть какой-то толк, но большего от неё уже не добиться. Надо уходить: я чувствую опасность».

Он убрал блокнот, защёлкнул саквояж, встал и потянулся за шляпой.

– Благодарю вас, мадам Беранже: и за ваш рассказ, и за ваш кофе.

Она молчала, глядя на него снизу вверх. Нуарэ взял её руку и поцеловал кончики пальцев. Они были холодны как лёд.