Список войны (сборник) - Валерий Поволяев

— Насчёт шурупа — это ты зря, — укоризненно произнёс дед Петро, вздохнул печально: опять этот партизан на него нападает! Всё никак угомониться не может, тьфу! Хотел дед Петро разозлиться, да злости не было — растерял, растряс, израсходовал всю за долгие годы.

— Ладно, — смиряясь, махнул рукою дед Елистрат, стряхнул слёзы, собравшиеся в углах глаз, — раз для фронта, то будем раскапывать локомобилю.

Позвали еще ребят из школы на подмогу, но откопали локомобиль лишь к вечеру. Агрегат этот хоть и ржав был, сплошь в коросте, а свищей и дыр, однако, не имел — корпус целый. И погорелостей нет. У Шурика — вот ведь! — надежда затеплилась. Ломами, слегами, подкладывая под бокастую чугунную тяжесть деревянные катки, дружно ухая и роняя на снег пот, передвинули «локомобилю» в сарай, в затишье стен, где от толкотни народа, от тесноты враз потеплело, сделалось веселей, всхлипы, свист ветра стали не так страшны.

«Коллектив есть коллектив. Вместе, верно, даже умирать не страшно», — думал растроганный Шурик, открывая для себя эту старую истину. Заморгал благодарно.

— Спасибо вам, мужики, — неторопливо покашляв в кулак, взрослым тоном произнёс он. В полумраке сарая, едва освещённого лампой-семилинейкой, никто не заметил, как дрожат губы у председателя, а глаза поблескивают мокро.

— Какое там спасибо, — отмахнулся от него дед Елистрат, — раз нужно для фронта. Теперь вот надо эту дуру к жизни возвернуть, а как возвертывать её — одному ляху и известно, — вздохнул тоскливо, протяжно. — Мастака бы сюда, спецьялиста, он живо б раскумекал, что к чему, и нам бы подсказал.

— Делать нечего, надо попробовать самим. А вдруг справимся, а? — Шурик почему-то уверен был, что деды с этим делом обязательно совладают.

— Попробовать несложно. А если пупок развяжется? — дед Елистрат хмыкнул.

— Завяжем, — отозвался Шурик.

Перво-наперво очистили корпус локомобиля: вначале жиденько смочили керосином, чтоб он отъел коросту — керосина было мало, поэтому экономили, тряпкой по чуть-чуть втирали в металл, затем конскими скребками прошлись, потом начисто вымыли, дотошно проверили каждый сантиметр корпуса, с огнём облазили: не проржавел ли где металл, не то ведь малая порина — свищ неприметный — потом насмарку всю работу пустят. Когда убедились, что корпус цел, начали прилаживать недостающие детали. Из тех, что были свалены грудой в сарае. На первый взгляд, конечно, смешно звучит: «прилаживать детали» — это что же, крепить их, куда какая железяка подойдёт? А? Что ж тогда в итоге получится? Опять та же груда железа, только очищенная от ржави, с «примкнутыми» колёсами и завёрнутыми гайками? Так? Дед Елистрат Глазачев, когда Вениамин поддел его на этот счёт, ухмыльнулся, сузил хитро глаза: Венька ещё под стол пешком ходил, макушкой за нижнюю планку даже не задевал, когда он, Елистрат Иваныч, уже был приставлен после коллективизации к этой машине. Как бывший красный партизан. Хоть и не механиком был приставлен, а простым работягой, и не петрил вроде бы в многомудрой технике — механиком работал другой, — а все же вприглядку, где прямым взором, где искоса поднаторел в ремонте организма огнедышащей машины, «локомобили» этой. На случай, если механик врагом трудового крестьянства окажется, Елистрат был бдителен; выведав что к чему, научился управлять агрегатом сам, без посторонней подсказки.

Впоследствии механик действительно врагом оказался, был он из бывших беляков, у самого Колчака служил, глаз плутоватый, бегающий имел, всё норовил вред какой-нибудь принести: поджог учинить или зерно керосином облить, и, когда его накрыли, будто курицу плётушкой, увезли куда надо, Елистрат Глазачев остался один при локомобиле.

— Ничо, Веня, прорвёмся. Так, кажись, пацанва выражается, — проскрипел дед Елистрат. — От нашего вмешательства локомобиля хуже того, чем она была, не станет.

— А что, — Вениамин растянул рот в улыбке, — главное сейчас к голове задницу приладить, чтоб болты с гайками совпали. Остальное обойдётся.

— Не боись, родимый, если потребуется — совпадут, — продолжал скрипеть миролюбивым тоном дед Елистрат, цепко отстреливая взглядом нужную деталь, лежащую на полу, безошибочно хватая её. Он часто нагибался, ощупывал руками то одну железяку, то другую, кряхтел и стонал; подзабыл всё-таки многое — жизнь локомобиля оказалась тогда недолгой: вскоре из МТС поступил трактор с приводом, заменил локомобиль, и Елистрат Глазачев перешёл работать на другую должность. Бормотал про себя: — Не первый год авось замужем — привинтим, приладим голову к заднице, всё совпадает. Тем более, фронт этого требует.

Напрягался лицом дед Елистрат Иваныч, бледнел, окроплялся искристым потом, подолгу стоя у лампы-семилинейки, глядя на мёртвую тушу «локомобили», соображая, что к чему, и все, кто находился рядом, уважительно затихал: дед Петро, Вениамин, Юрка Чердаков. Потом, комкая тряпку в руках, подходил Елистрат Иваныч к груде железяк, выдёргивал из неё маховик, приставлял к туловищу локомобиля, морщась, пытался вспомнить, тут этот маховик обретался ранее или же в другом месте, кивал коротко головой: эту деталь можно прикручивать, ребята. Это было похоже на поиск оброненной булавки во тьме. И смешно, и грустно, конечно, это, — но другого не дано было. Раз фронту потребовалась «локомобиля», значит, механизм надо было восстановить.

Расступалась, делалась жидкой и прозрачной в слабом свете семилинейки тьма, радужным паром обволакивались люди, одолевая студь. Костёр бы на полу сарая разложить, чтоб согреться, да нельзя: и себя, и сарай, и «локомобилю» сжечь можно, — нельзя, да и нечего палить в костре, дрова в деревне — вещь такая же дорогая и нужная, как и хлеб. Каждое полено на счету. Сопели натужно, толкались, изредка переругивались — возрождали локомобиль, будь он неладен, старались, не зная ещё о Шуркиной хитрости.

— Ну как, не требует ещё военкомат локомобилю? — спрашивал дед Елистрат Иваныч, перепачканный ржавью и мазутом, где-то на третий или четвёртый день работы.

— А чего требовать, если машина не готова? — отвечал Шурик. — Когда будет собрана, когда опробуем — тогда и отвезём. Я с военкоматом так договорился.

— Верно. Дырявое железо незачем на фронт отправлять.

Наконец наступил момент, когда локомобиль поставили на колёса — они тут же, в сарае, были — выкатили наружу и заправили поддон «топкой». «Топкой» в Никитовке называли всё, что способно было гореть — и древесные корчаги, и коренья, и бурый уголь, свой же, сибирский, до войны приходивший из-под Кемерова, и драгоценно блестящий, жаркий антрацит, что привозили из краёв далёких, в которых немец ныне хозяйничает, и торф, и горючий камень-сланец, и сосновые, осиновые, ольховые поленья, и сухие коровьи лепёшки — всё это давало тепло и называлось коротко: «топка».

— Ну, Господи, благослови… — зашевелил бледными, мокрыми губами дед Елистрат, поджигая «топку», суетно, спеша, пробормотал какую-то непонятную молитву, в которой несколько раз повторились слова «не выдай», этими же словами и закончил, уже громко: — Не выдай! Меня не выдай! — Добавил ласково, нежно, вкладывая всю свою душу, весь запал в то, что произносил: — Родимая! — словно бы «локомобиля» его была живым существом.

Все затихли. Только Шурик не выдержал, вздохнул по-сиротски загнанно. Дед Елистрат Иваныч уловил сырой плаксивый вздох, посмотрел на Шурика вскользь. Подбодрил, по-своему поняв его:

— Ты военкомата не боись. Если агрегат сейчас откажет, всем миром в район пойдём выручать тебя! В обиду не дадим, понял?

Шурик благодарно кивнул в ответ. Ему самому начало казаться, что разговоры насчёт военкомата и «мобилизации» локомобиля на фронт — правда, а не выдумка — велено, мол, свыше, команда есть такая, а раз есть команда — значит, надо выполнять.

В тяжёлом, дочиста выскобленном нутре «локомобили», как в животе некоего доисторического чудища, что-то шевельнулось недовольно, всхрипнуло коротко, ожила машина, ожила, родимая!

По лицу деда Елистрата тёк едкий горячий пот, больно щипал кожу, вышибал слёзную жижку из сизых морщинистых мешочков, дед кривился, моргал глазами, но от «локомобили» не отрывался, держал руки на рычагах управления и, выпростав из-под старой меховой шапчонки хрящеватое красное ухо, сторожко прислушивался к тому, что творится в чугунном чреве подопечного механизма.

— Тс-с-с, — притиснул пальцы к бороде дед Петро, завороженно глядя на своего бранчливого приятеля, — ему показалось, что кто-то шумит, мешает Елистрату Иванычу вникать в гуд пламени, запаленного в чреве «локомобили».

Был вечер, по тёмным вымороженным сугробам, наметенным у боков сарая, задвигались, запрыгали гибкие призрачные тени, накрывая сгрудившихся невдалеке баб.

Все молчали. Бормотание и хрипы в локомобильном чреве сделались громче, отрывистей. Но никто не сдвинулся с места, все так же молча продолжали стоять на своих местах, зачарованно глядя, будто людей околдовала нечистая сила, принудила это сделать, — на жилистые, испятнанные машинной грязью руки деда Елистрата, на его обмокренное словно дед только что вывалился из бани лицо. Несмотря на холод, деду Елистрату было жарко. Губы на Елистратовом лице зашевелились, запрыгали произвольно, сами по себе, глаза сжались в крохотные слезящиеся прорези, и дед неожиданно резво, будто молодой козёл, боднув головою воздух, решительным коротким движением нажал на рычаги.