Опороченная Лукреция - Виктория Холт

– Не сомневаюсь, дорогая.

Появление маленького Джованни не могло пройти незамеченным, и прибавление в семействе Папы стало темой оживленных разговоров. В определенных кругах не замедлили задаться вопросом – кто такой Джованни Борджа? Вскоре ему присвоили прозвище, звучавшее как титул – Романский младенец.

Александр был немного смущен. Брак с Феррарой только с виду казался вполне устроенным. Подписывая контракт, старый Эркюль торговался, как последний лавочник, и Папа понимал – при первой же возможности тот попытается нарушить достигнутое соглашение. Если бы не страх перед папской армией и не сегодняшняя тревожная обстановка в Италии, он бы и вовсе отвернулся от семьи Борджа. Этот надменный аристократ явно гнушался их скандальной славы. Вот почему так несвоевременны оказались новые толки о детях Александра – на сей раз касающиеся трехлетнего мальчика, к рождению которого он не имел прямого отношения.

Кто такой этот Романский младенец? Вопрос требовал ответа.

Изабелла д'Эсте написала отцу письмо, где вновь изложила свои сведения, позволявшие установить родителей таинственного ребенка. Если бы в связи с мальчиком было упомянуто имя Лукреции, Эркюль получил бы достаточные основания для пренебрежения брачным соглашением.

Тогда Александр выпустил буллу, главным в которой было признание маленького Джованни законнорожденным. Поскольку никто не сомневался в его принадлежности семье Борджа, то у Папы попросту не оставалось иного выхода. Он объявил, что отцом младенца был Чезаре, герцог де Валентинуа, а матерью – одна малоизвестная римлянка. Родитель множества незаконнорожденных детей, Чезаре не возражал против ответственности за одного законного.

Слухи на какое-то время улеглись; Эркюль уже не мог придраться к прошлому своей невестки. Но Александр все равно беспокоился за будущее ее сына.

Между тем французские войска вступили на территорию Неаполя; в их походе – как того требовала договоренность между Папой и Луи – участвовал Чезаре.

Федерико проявил малодушие и сдался еще до прибытия объединенной франко-ватиканской армии. Луи милостиво предложил ему убежище во Франции, а тот с благодарностью принял его предложение.

Больше всех успехом этой военной кампании упивался Чезаре. Наконец-то был посрамлен и унижен человек, некогда отказавшийся выдать дочь замуж за Борджа! Чезаре давно ждал этого времени. Кроме того, теперь многие преклонялись перед ним, и в ходе сегодняшних блестящих побед большинство восхищенных взоров обращалось на него, а не на Луи, которому на самом деле он был обязан и этим, и предыдущим триумфом.

Победителей встречали пирами и балами, и в центре всех праздников неизменно оказывался Чезаре. Множество женщин пылали желанием познакомиться с ним – хотя известия о кровавой резне, учиненной им в Капуе, не могли не достичь их, если уж даже французские военачальники во всеуслышание заявляли о том, что они не считают себя союзниками такого жестокого и разнузданного варвара.

Дикая натура Чезаре давала о себе знать всякий раз, когда, он считал, что кто-то унизил его достоинство, – так было и сейчас. Все жестокости и насилия этой военной кампании совершались им ради исцеления ран, нанесенных принцессой Карлоттой и ее отцом.

В Капуе он велел слугам разыскивать и приводить к нему всех самых красивых девушек, известных в городе, – требовал, чтобы каждая была девственницей. Затем выбрал сорок наиболее приглянувшихся ему и отправил в Рим, где поселил в своем дворце и держал, как рабынь в гареме. Нравы его и впрямь были варварскими. Мужчинам, которых он подозревал в каком-либо умышленном или неумышленном оскорблении, а то и просто в недружелюбии, отрезали язык, отрубали руки и выставляли на всеобщее обозрение, как наглядный урок всем непокорным.

Он удовлетворял все свои прихоти, но делал это так неосмотрительно, что очень скоро заразился болезнью, которой страдал в ранней молодости и которая в Италии была известна под названием французский недуг.

Этот недуг не только подтачивал его физические силы, но и все заметней сказывался на состоянии рассудка. Необузданность превращалась в звериную озлобленность; свирепость становилась главной чертой характера; страдая от боли, он вел себя так, будто был одержим одним неистовым желанием – причинять ее другим.

Весь Рим содрогнулся от ужаса, когда он вернулся из похода и присоединился к торжествам, посвященным замужеству его сестры.

Альфонсо д'Эсте, днем работавший в литейной мастерской, а по ночам развлекавшийся со своими бессчетными любовницами, был наименее обеспокоенным человеком при дворе старого герцога.

– Столько шума из-за какого-то брака! – морщился он. – Поскорей бы покончить с этим делом.

Его братья, Ипполит, Ферранте и Сигизмунд, которым предстояло отправиться за Лукрецией в Рим и привезти ее в Феррару, горячо спорили с ним. Он их не слушал. В семье Альфонсо споры давно стали обычным явлением – что, вероятно, было не удивительно, поскольку число мнений здесь никогда не уступало количеству братьев.

Ипполит, мечтавший о кардинальской мантии и сопутствующих ей привилегиях, не переставал говорить о своем желании доставить невесту в их дом. Кроме того, он немало слышал о ней и находил, что женщина с таким скандальным прошлым может быть интересна сама по себе.

Ферранте заявлял, что ему уже давно не терпится посмотреть на нее. Кровосмесительница и убийца! Наконец-то в Ферраре будет не так скучно, как прежде!

Сигизмунд торопливо крестился и говорил, что им следует упасть на колени и молить Бога о том, чтобы это супружество не обернулось несчастьем для их семьи.

Альфонсо сначала смеялся над ними, потом перестал обращать внимание.

– Хватит болтать, – в конце концов не выдержал он. – Эта женщина – такая же, как тысячи других.

– Ошибаешься, брат, – сказал Ферранте. – Она обольстительница, и говорят, что ее брат, Чезаре Борджа, убил второго брата, а затем и супруга Лукреции, потому что сам желал обладать ею.

Альфонсо сплюнул через плечо.

– Я бы мог найти дюжину таких, как она, – в любой вечер, в любом феррарском борделе.

Он зевнул. Затем повернулся и пошел в свою литейную мастерскую.

Сигизмунд вздохнул.

– Наш отец не торопится посылать нас в Рим, – сказал он. – Думаю, он поступает правильно.

Чезаре застал сестру, окруженной служанками, посреди рулонов атласа и бархата. Лукреция была поглощена своим любимым занятием – кройкой платьев собственного фасона.

Отрез кремового с голубоватым оттенком бархата выпал из ее рук, и она застыла на месте, глядя на брата широко раскрытыми глазами, цепенея от страха и восторга перед ним. В целом мире не было человека, подобного ему. Больше никто не имел такой власти над ней – причинять невыносимую боль и переполнять нежностью.