Гоголь - Б Соколов

Очень интересный спор Б. с Гоголем, происшедший в конце 1851 г., за четыре месяца до смерти писателя, зафиксировал в своих мемуарах писатель Григорий Петрович Данилевский (1829-1890), присутствовавший при их беседе в квартире Гоголя в доме А. П. Толстого: "...А что это у вас за рукописи?" спросил Бодянский, указывая на рабочую красного дерева конторку, стоявшую налево от входных дверей, за которою Гоголь перед нашим приходом, очевидно, работал стоя. "Так себе, мараю по временам!" - небрежно ответил Гоголь. На верхней части конторки были положены книги и тетради; на ее покатой доске, обитой зеленым сукном, лежали раскрытые, мелко исписанные и перемаранные листы.

- Не второй ли том "Мертвых Душ"? - спросил, подмигивая, Бодянский.

- Да... иногда берусь, - нехотя проговорил Гоголь, - но работа не подвигается; иное слово вытягиваешь клещами.

- Что же мешает? У вас тут так удобно, тихо.

- Погода, убийственный климат! Невольно вспоминаешь Италию, Рим, где писалось лучше и так легко. Хотел было на зиму уехать в Крым, к Княжевичу, там писать; думал завернуть и на родину, к своим, туда звали на свадьбу сестры, Елизаветы Васильевны... Ел. В. Гоголь тогда вышла замуж за саперного офицера Быкова.

- За чем же дело стало? - спросил Бодянский.

- Едва добрался до Калуги и возвратился. Дороги невозможные, простудился, да и времени пришлось бы столько потратить на одни переезды. А тут еще затеял новое, полное издание своих сочинений.

- Скоро ли оно выйдет?

- В трех типографиях начал печатать, - ответил Гоголь, - будет четыре больших тома. Сюда войдут все повести, драматические вещи и обе части "Мертвых Душ". Пятый том я напечатаю позже под заглавием "Юношеские опыты". Сюда войдут некоторые журнальные статьи, статьи из "Арабесок" и прочее.

- А "Переписка"? - спросил Бодянский.

Она войдет в шестой том; там будут помещены письма к близким и родным, изданные и неизданные... Но это уже, разумеется, явится... после моей смерти. Слово "смерть" Гоголь произнес совершенно спокойно, и оно тогда не прозвучало ничем особенным, в виду полных его сил и здоровья. Бодянский заговорил о типографиях и стал хвалить какую-то из них...

- А Шевченко? - спросил Бодянский.

Гоголь на этот вопрос с секунду промолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный аист.

- Как вы его находите? - повторил Бодянский.

- Хорошо, что и говорить, - ответил Гоголь, - только не обидьтесь, друг мой... вы его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления (в 1847 г. украинский поэт и художник Тарас Григорьевич Шевченко (1814-1861) был арестован за участие в украинофильском Кирилло-Мефодиевском братстве и сослан в солдаты в Орск, а осенью 1850 г. в Новопетровск на Каспийском море. - Б. С.)...

- Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу, - с неудовольствием возразил Бодянский, - это постороннее... Скажите о таланте, о его поэзии...

- Дегтю много, - негромко, но прямо проговорил Гоголь, - и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык... Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно.

- Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, - сказал он, - надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен... Я знаю и люблю Шевченка, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они всё еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий пишущий теперь должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово... Долго еще Гоголь говорил в этом духе. Бодянский молчал, но, очевидно, далеко не соглашался с ним.

- Ну, мы вам мешаем, пора нам и по домам, - сказал, наконец, Бодянский, вставая. Мы раскланялись и вышли.

- Странный человек, - произнес Бодянский, когда мы снова очутились на бульваре, - на него как найдет. Отрицать значение Шевченка! Вот уж, видно, не с той ноги сегодня встал...

Мнение Гоголя о Шевченке я не раз, при случае, передавал нашим землякам. Они пожимали плечами и с досадой объясняли его посторонними, политическими соображениями, как и вообще всё тогдашнее настроение Гоголя".

24 января 1852 г. Б. встретился с Гоголем в последний раз. Сохранился его рассказ об этой встречe в записи П. А. Кулиша: "За девять дней до масленой О. М. Бодянский видел Гоголя еще полным энергической деятельности. Он застал его за столом, который стоял почти посреди комнаты и за которым поэт обыкновенно работал сидя. Стол был покрыт зеленым сукном. На столе разложены были бумаги и корректурные листы. Бодянский, обладая прекрасною памятью, помнит от слова до слова весь разговор свой с Гоголем. "Чем это вы занимаетесь, Николай Васильевич?" - спросил он, заметив, что перед Гоголем лежала чистая бумага и два очищенных пера, из которых одно было в чернильнице. "Да вот мараю все свое, - отвечал Гоголь, - да просматриваю корректуру набело своих сочинений, которые издаю теперь вновь". - "Все ли будет издано?" - "Ну, нет: кое-что из своих юных произведений выпущу". "Что же именно?" - "Да "Вечера". - "Как! - вскричал, вскочив со стула, гость. - Вы хотите посягнуть на одно из самых свежих произведений своих?" "Много в нем незрелого, - отвечал спокойно Гоголь. - Мне бы хотелось дать публике такое собрание своих сочинений, которым я был бы в теперешнюю минуту больше всего доволен. А после, пожалуй, кто хочет, может из них (т. е. "Вечеров на хуторе") составить еще новый томик". Бодянский вооружился против поэта всем своим красноречием, говоря, что еще не настало время разбирать Гоголя как лицо, мертвое для русской литературы, и что публике хотелось бы иметь все то, что он написал, и притом в порядке хронологическом, из рук самого сочинителя. Но Гоголь на все убеждения отвечал: "По смерти моей, как хотите, так и распоряжайтесь". Слово "смерть" послужило переходом к разговору о Жуковском. Гоголь призадумался на несколько минут и вдруг сказал: "Право, скучно, как посмотришь кругом на этом свете. Знаете ли вы? Жуковский пишет мне, что он ослеп". - "Как! воскликнул Бодянский. - Слепой пишет к вам, что он ослеп?" - "Да; немцы ухитрились устроить ему какую-то штучку... Семене! - закричал Гоголь своему слуге по-малороссийски: - Ходы сюды". Он велел спросить у графа Толстого, в квартире которого он жил, письмо Жуковского. Но графа не было дома. "Ну, да я вам после письмо привезу и покажу, потому что - знаете ли? - я распорядился без вашего ведома. Я в следующее воскресенье собираюсь угостить вас двумя-тремя напевами нашей Малороссии, которые очень мило Н. С. Аксакова положила на ноты с моего козлиного пения; да при этом упьемся и прежними нашими песнями. Будете ли вы свободны вечером?" - "Ну, не совсем", - отвечал гость. "Как хотите, а я уж распорядился, и мы соберемся у О. С. Аксаковой часов в семь; а впрочем, для большей верности, вы не уходите; я сам к вам заеду, и мы вместе отправимся на Поварскую". Бодянский ждал его до семи часов вечера в воскресенье, наконец, подумав, что Гоголь забыл о своем обещании заехать к нему, отправился на Поварскую один; но никого не застал в доме, где они условились быть, потому что в это время умерла жена поэта Хомякова, и это печальное событие расстроило последний музыкальный вечер, о котором хлопотал он".

БУЛГАРИН Фаддей Венедиктович (1789-1859), прозаик, литературный критик, издатель в 1825-1830 гг. единолично, а в 1831-1859 г.г. - вместе с Н. И. Гречем, официозной газеты "Северная пчела" и журнала "Сын Отечества", действительный статский советник, служивший по ведомству коннезаводства. Служил также в армии Наполеона, где дослужился до капитанского звания и получил Орден Почетного легиона. Участвовал в испанской кампании (его описание осады Сарагосы вызвало впоследствии положительный отзыв В. Г. Белинского) и в сражениях 1813-1814 г.г. в Германии и Франции. Б. был взят в плен пруссаками, потом был амнистирован и вернулся в Россию.

Б. дал в 1829 г. Гоголю рекомендацию на службу в канцелярию III Отделения Канцелярии е . и. в. Вскоре после смерти Гоголя, 21 марта 1852 г., Б. писал в одном из писем: "Гоголь в первое свое пребывание в Петербурге обратился ко мне, через меня получил казенное место с жалованьем и в честь мою писал стихи, которые мне стыдно даже объявлять". В 1854 г. сам Б. вспоминал об этом эпизоде следующим образом, именуя себя в третьем лице "журналистом": "В конце 1829 или 1830 г., хорошо не помню, один из наших журналистов сидел утром за литературною работою, когда вдруг зазвенел в передней колокольчик и в комнату вошел молодой человек, белокурый, низкого роста, расшаркался и подал журналисту бумагу. Журналист, попросив посетителя присесть, стал читать поданную ему бумагу - это были похвальные стихи, в которых журналиста сравнивали с Вальтер Скоттом, Адиссоном и т. д. Разумеется, что журналист поблагодарил посетителя, автора стихов, за лестное об нем мнение, и спросил, чем он может ему служить. Тут посетитель рассказал, что он прибыл в столицу из учебного заведения искать места и не знает, к кому обратиться с просьбою. Журналист просил посетителя прийти через два дня, обещая в это время похлопотать у людей, которые могут определять на место. Журналист в тот же день пошел к М. Я. фон Фоку, управляющему III Отделением собств. канцелярии Его Имп. Величества, рассказал о несчастном положении молодого человека и усердно просил спасти его и пристроить к месту, потому что молодой человек оказался близким к отчаянию. М. Я. фон Фок охотно согласился помочь приезжему из провинции и дал место Гоголю в канцелярии III Отделения. Не помню, сколько времени прослужил Гоголь в этой канцелярии, в которую он являлся только за получением жалованья; но знаю, что какой-то приятель Гоголя принес в канцелярию просьбу об отставке и взял обратно его бумаги. Сам же Гоголь исчез куда неизвестно! У журналиста до сих пор хранятся похвальные стихи Гоголя и два его письма (о содержании которых почитаю излишним извещать); но более Гоголь журналиста не навещал!"