Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Получение Эстонией информации о готовности СССР вести переговоры о поставках балансов вызвало интерес деловых кругов. В июне 1929 г. стал активно обсуждаться вопрос о составе эстонской делегации на предстоящих переговорах и поездке ее в Москву. Полпред А.М. Петровский ратовал за включение в состав делегации К. Пятса. Однако Стомоняков отнесся к этому с осторожностью: «Само собой, разумеется, было бы очень нежелательно из-за удовольствия видеть Пятса в Москве и из-за удобства вести переговоры с дальновидным политиком потерять потом влиятельного сторонника эстонско-советского сближения»[507]. Позднее он изменил свою позицию, считая при этом, что следует принять меры к тому, чтобы политический авторитет Пятса не пострадал[508]. Забота об авторитете Пятса была вызвана, скорее всего, тем, что к тому времени в НКИД было известно о позиции Наркомторга, который не был расположен предлагать Эстонии выгодные для нее условия соглашения (особых затруднений со сбытом леса на европейском рынке у СССР не было).

Переговоры так и не состоялись. Тем не менее, с эстонской стороны не оставляли попыток заинтересовать Москву проектом использования Нарвского водопада. В беседе с Ф.Ф. Раскольниковым в марте 1930 г. Пятс предложил построить эстонско-советский завод по производству селитры, с последующей ее реализацией в Латвии, Литве и Финляндии[509]. Несмотря на хроническую нехватку сырья для советской военной промышленности, этот проект не был реализован.

16 мая 1929 г.

1. – Об опубликовании документов (т. Литвинов).

Считать целесообразным опубликование в первую очередь франко-польской военной конвенции в газете «Moskauer Rundshau».

Выписка послана: т. Литвинову.

Протокол № 80 (особый № 78) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 16.5.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 80.

Вопрос «о документах» впервые появился в повестке дня Политбюро несколькими днями ранее. Инициатор обсуждения этой темы в протоколе не указан, неизвестно также, по каким каналам в Москву поступили материалы о секретных соглашениях между Польшей и Францией. Вероятно, они явились частью новых приобретений IV Управления Штаба РККА, а передача их Ворошиловым Сталину послужила исходным пунктом решений Политбюро. «Франко-пол[ьский] и франко-рум[ынский] договора следовало бы предварительно прочесть членам П. Б. и кому-либо из НКИД, – отвечал Сталин наркомвоенмору. – Без этого не следует их публиковать»[510]. В результате 13 мая «решением Политбюро» Бухарину, Ворошилову и Литвинову было поручено «рассмотреть вопрос об опубликовании документов»[511], тремя днями позже руководитель НКИД представил Политбюро заключение этой временной комиссии. Отличалось ли оно от окончательного решения Политбюро, установить не удалось.

Тексты «франко-польской военной конвенции» и «дополнения к франко-польской военной конвенции» были опубликованы в «Moskauer Rundshau» под общим заголовком «Wie Kriege Vorbereitet Werden»[512]. Это периодическое издание начало выходить в Москве 18 мая 1929 г. Решение «об издании журнала на иностранном языке» было принято после двукратного рассмотрения этого вопроса на заседаниях Политбюро в ноябре 1928 г. по представлению наркома Литвинова и заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Криницкого[513]. Официальным издателем обозрения выступал бывший посланник Австрии в СССР О. Поль, в прошлом активно сотрудничавший с венской печатью.

Публикация в «Moskauer Rundshau» 25 мая была анонсирована в «Известиях», которые на следующий день перепечатали тексты «конвенции» и «дополнений», снабдив их редакционным комментарием[514]. Первый из «документов» (якобы за подписями Фоша и Сикорского) был датирован 15 сентября 1922 г., второй – 12 мая 1923 (сопровождался подписями Фоша, Панафье, Скшиньского и Соснковского). Судя по публикации, советскому руководству оставалось неизвестно ни точное содержание секретной военной конвенции между Францией и Польшей, ни время ее заключения. В опубликованном советской печатью тексте упоминалось о некоем «предварительном соглашении» февраля 1921 г., тогда как в действительности 19 февраля 1921 г. в ходе визита Ю. Пилсудского и К. Соснковского в Париж военными представителями двух стран была подписана военная конвенция и приложение к ней. С другой стороны, советские источники преувеличили значимость длительных переговоров начальника Генерального штаба В. Сикорского с его французскими коллегами в сентябре-октябре 1922 г., в результате которых стороны подписали Résumé, уточнявшее содержание конвенции 1921 г. В итоге следующей франко-польской конференции руководителей вооруженных сил 13 мая 1923 г. в Кракове был утвержден новый текст Résumé (два из пяти разделов документа 1922 г. не подверглись пересмотру)[515]. Наиболее существенные отступления опубликованных по решению Политбюро материалов от общего смысла франко-польской конвенции и Résumé 1922–1923 гг. состояли в трактовке обязательств Польши в отношении Франции. Польское правительство якобы обязалось «в случае нападения Германии на территорию Франции действовать согласно указаний французского генерального штаба» (ст. 5 «конвенции») и даже в мирное время «признало необходимым не делать в вопросах народной обороны серьезных шагов, не снесясь предварительно с французской военной миссией в Польше, которая в каждом отдельном случае запросит мнение французского генерального штаба». Французские обязательства перед союзником в случае нападения на него со стороны СССР были представлены сравнительно достоверно, хотя и расширительно по сравнению с действительными (ст. 10 «конвенции» содержала, в частности, обязательство Франции оказать поддержку «увеличением числа польского командного состава резервными офицерами и унтер-офицерами»). Советская пропагандистская акция вызвала опровержения официальных агентств Франции и Польши (Гавас, ПАТ), на что Москва реагировала с заранее продуманной усмешкой[516].

Основной тезис редакционных комментариев в «Moskauer Rundshau» и «Известиях» акцентировал присущий опубликованным текстам перекос и обнаруживал, вероятно, главный мотив их обнародования: «С момента подписания версальского мира Польшу называют вассалом Франции. Теперь это название находит свое полное подтверждение при помощи документальных данных». Таким образом, решение Политбюро было направлено на дискредитацию польской политики в Восточной Европе, представление Польши в качестве подчиненного, неспособного к проведению самостоятельного политического курса государства. Публикация в «Moskauer Rundshau» вносила осложнения в отношения Польши с Францией, с середины 1920-х гг. последовательно стремившейся к ослаблению союзных связей с нею (включая пересмотр военной конвенции), а также с Румынией. Согласно агентурным материалам IV Управления Штаба РККА, на протяжении 1928 г. Варшавой «предпринимались энергичные шаги для расширения существующего оборонительного договора и заключения оборонительно-наступательного союза против СССР», но «это стремление Польши, якобы, встречает энергичный отпор со стороны румынского правительства»[517]. В этом контексте отсутствие в постановлении Политбюро указаний о публикации «польско-румынского договора» (упомянутого в записке Сталина Ворошилову) может быть объяснено не низким качеством полученного текста, а сознательным желанием не задевать Румынии и стимулировать разногласия между Варшавой и Бухарестом.

Обнародование документов облегчало задачу оправдать новую волну советских нападок на Варшаву[518]. Советское руководство стремилось доказать, что не оно, а «новое польское правительство сходит с почвы Московского протокола», однако заявивший об этом председатель Совнаркома СССР мог сослаться лишь на «смягчение приговора белогвардейцу Войтовскому» (в 1928 г. покушавшемуся на торгпреда Лизарева) и на «клеветническую кампанию польской печати против СССР»[519]. О конъюнктурности публикации свидетельствует тот факт, что несколько месяцев спустя советская пропаганда как бы забыла об этих «документальных данных» и вместо использования текстов 1929 года предпочитала трактовать франко-польский союз в самых общих выражениях.

По всей вероятности, решение Политбюро учитывало также достижение к середине мая 1929 г. немецко-французского соглашения о репарационных платежах по плану Юнга при одновременном ухудшении отношений СССР и Германии (под воздействием первомайских событий в Берлине). Советский официоз повторял заверения в верности СССР сотрудничеству с Германией, критиковал оживившееся в мае 1929 г. стремление «части германского политического мира» «рассматривать политику Рапалло как объект для сделки» с Францией и на одном дыхании (и без всякой видимой связи с проблемами советско-немецких отношений) поминал неназванные «военно-политические соглашения» «буржуазных стран»[520]. Публикуя «документы» франко-польского союза (в которых к тому же акцентировалась трактовка Германии как основного противника), Москва напоминала Берлину о существовании их общих интересов перед лицом версальских держав.