Царство небесное - Елена Хаецкая

Сибилла отошла чуть подальше. Теперь, когда ее глаза привыкли к темноте, она ясно различала эту закутанную в полотна фигуру, спеленутую с такой бережностью и любовью, словно это был младенец. Там, под своими покрывалами, он содрогался и хрипел.

— Знаете ли, дорогая сестра, — прозвучал голос, как показалось Сибилле, чуть издевательски, — все умирающие считают, будто без них жизнь остановится. До самой смерти они продолжают указывать родным — что им делать, чего им не делать, — боясь последствий своего ухода. Но как отвратить эти последствия? Я не капризен, как думают некоторые из моих приближенных, — я уверен, что после моей смерти Королевство погибнет. И я обречен сидеть здесь и ждать, пока оно приблизится к самому краю… Так чем занят ваш муж там, на севере?

— Я не знаю, мой господин, — в третий раз сказала Сибилла. И взмолилась: — Отпустите меня!

— Ступайте, — тотчас разрешил он.

Она выбежала. Он слушал ее быстрые, легкие шаги и искал в своей душе силы, чтобы благословить ее.

Эта кампания против Саладина была первой, в которой он не участвовал. Болдуин знал, как заставить хитрого курда отступать. Он рассказывал об этом своему деверю, своему регенту — Ги, когда тот отправлялся в Самарию.

— Доблесть будет не в том, чтобы попасть в их ловушку и погибнуть, — шептал король. — Заставь их уйти.

Болдуин называл замки, где лучше брать продовольствие; он перечислял все ручьи, которые могут встретиться в Самарии, и все источники; он рассказывал о каждом камне, за которым хорошо укрываться от вражеских стрел, о каждом поле, каковое надлежит, по возможности, не вытоптать. Он вспоминал всякую тропку и всякий пучок травы, и все говорил и говорил, вещая из глубин своей слепоты и своих одеяний, точно из склепа, и все еще продолжал говорить, хотя Ги давно ушел. Картины, одна ярче другой, вставали, сменяясь, перед его мысленным взором. В своих воспоминаниях он видел все эти долины со смыкающимися над головой отвесными скалами, и крохотные сверкающие ручейки, и таинственные источники вод, кудрявые в своей глубине, и каждый завиток коры, свисающий со ствола знакомого дерева, был виден ему так, словно он снова широко распахнул зоркие очи навстречу великолепному миру, где предстоит воевать и любоваться спинами удирающих врагов.

Когда орденский брат, отлучившийся на время разговора короля с его регентом, наконец вернулся, король метался по комнате и шарил в воздухе руками.

— Господин мой! — закричал орденский брат.

Король замер, растопырив пальцы возле своей головы.

— Что тебе? — спросил он грубо.

— Что вы делаете, господин мой?

— Ищу оружие!

— Нет! — сказал орденский брат, решительно подходя к больному.

— Пустите! — шепнул король. — Не то я перережу себе горло.

— Простите меня, мой господин, но я не верю, что вы сделаете это.

— Где мои вещи? — сипел король. — Где мой меч? Где кольчуга? Вы ведь не отдали их?

— Мой господин, их давно нет.

— Глупости! — хрипло каркнул Болдуин и начал кашлять, но не перестал говорить: — Меня должны похоронить с мечом, так что его не могли выбросить! Я хочу…

Он не закончил фразы. Галилея раскинулась вдруг перед ним — невыразимо прекрасная, желанная, в уборе из цветов, и та незнакомая девушка, которая просидела с ним всю ночь, еще не видя его лица и не зная, кто он, — все они снова пришли к нему, словно он не ослеп и мог в любое мгновение их увидеть.

— Государь, вы не можете участвовать в этом сражении. Доверьтесь тому, кому доверили свою сестру и свое Королевство.

— Как ваше имя, брат? — спросил Болдуин. Он задавал этот вопрос каждый день.

Орденский брат ответил королю — как отвечал каждый день:

— Брат Ренье.

— Я ненавижу вас, брат Ренье. Будьте вы прокляты.

Брат Ренье заплакал, но король не узнал об этом, потому что голос, который сказал ему: «Мне придется привязать вас, мой господин», — звучал совсем ровно.

— Очень хорошо! — сказал король. — Привязывайте! Привязывайте, как это сделали в прошлом году, когда тащили меня на носилках до самой Босры! Я хочу вспомнить, как это было. Я хочу снова это почувствовать. Мы дошли тогда почти до Дамаска! Помните? Или вас не было с нами? А, конечно, не было! Вы сидели в Иерусалиме, нянчились с умирающими, вроде меня, да? А я тогда не был умирающим! Я видел, как горит Бейтджин! Саладин ушел от Мосула, потому что я заставил его уйти! А теперь какой-то брат Ренье велит мне сидеть дома и грозится связать… Очень хорошо, брат Ренье, делайте свое дело…

Брат Ренье взял его за руку и увел во двор. Там пели птицы и чудесно пахли белые и розовые цветы.

Саладин, конечно, вернулся — ровно через год после того, как позволил Болдуину в последний раз насладиться видом его убегающей армии. Он навалился на север Самарии, заняв там три замка и город Бейсан.

Ги с большой армией шел ему навстречу, и земля, которую так подробно, с такой жадной любовью описывал ему умирающий король, встречала его как давнего знакомца. Лузиньяну казалось, что он бывал здесь уже много раз, он узнавал все те ручьи и камни, удобные для устройства засад, все те тропинки, ведущие к потаенному звериному водопою, все те курчавые источники и даже сочные пучки травы, о которых рассказывал Болдуин. И при каждой новой встрече Ги мысленно благословлял короля.

Они выбрали подходящее место, возле источников, и насыпали там вал. Сарацины тотчас появились перед франками и начали выплясывать у них на виду на своих легких конях, то приближаясь к валу, то улетая прочь с громкими криками. Ги не решался преследовать их. Просто присутствовал и ждал.

Так прошел день, и второй, и третий. Затем иссякло продовольствие, и франки начали ворчать, поначалу тихо. Несколько человек отправились под покровом ночи грабить окрестные деревни и действительно доставили в лагерь некоторое количество убиенных овец; однако затем из Торона доставили обоз с припасами. Внук погибшего коннетабля, Онфруа, позаботился об этом, понимая присягу, которую он дал регенту, вполне серьезно и совершенно буквально. Телеги обоза были истыканы стрелами, возницы — злые, почерневшие на солнце, со свалявшимися светлыми волосами — бранили сарацин и утверждали, будто тех целое море. Говоря так, они плевались.

Армия, засевшая у него в тылу, раздражала Саладина. Он пытался наскакивать на Назарет, но лопатками все время чувствовал на себе пристальный взгляд Ги, и потому поворачивал обратно. Несколько раз он пытался выманить регента на равнину и там истребить, но Ги упорно сидел за земляными валами.

Когда созрел урожай, Саладин решил уйти и по дороге в Дамаск сжег плодородные поля Самарии.