Крестом и стволом - Михаил Серегин

Так что домой отец Василий шел настолько перегруженный эмоциями, что, когда у райбольницы к нему подошли три крепких мужика, даже не придал этому значения.

– Тормози, поп, – насмешливо распорядился один. – Базар есть.

Священник сразу услышал, как мощно застучала в висках кровь, и попытался разглядеть, с кем, собственно, «базар будет держать», но в полной темноте мог увидеть только слабые контуры фигур.

– Много на себя берешь, поп, – так же насмешливо продолжил мужик. – Наверное, в скворечню давно не получал.

– И получал, и отвечал, – в тон ему ответил священник. – А если базар ко мне имеешь, валяй, а я послушаю.

Мужик опешил.

«Не местный, – сразу понял отец Василий. – Наши меня знают!»

– Э-э, да ты, я вижу, нездешний, – еще наглее протянул отец Василий. – Ну, иди ко мне, я тебе грехи отпущу. – «Мамочки родные! – приостановился он. – Что это со мной?!»

Мужик моментально собрался, но быстро сообразил, что нападать на него первым никто не собирается, и переглянулся с дружками.

– Ты бы угомонился, поп, а то у тебя ба-альшие неприятности будут.

– От кого? От тебя, что ли?! – даже не соображая, что делает, выдал отец Василий. – Давай-давай, посмотрим, какие от тебя могут быть неприятности. Чего задумался? Покажи, чего умеешь! – Прежний Мишаня Шатун пер из него со всей своей первобытной мощью и непроходимой прямолинейной тупостью, и он уже ничего не мог с собой поделать.

Мужики слегка изменили диспозицию, и отец Василий, поддразнивая их и провоцируя на первый шаг, доверчиво вошел внутрь условного, но вполне реального треугольника. Кто-то положил ему сзади руку на плечо, и прежний многоопытный Мишаня Шатун, крепко прижав чужую ладонь своей, присел и провернулся на месте.

В полной ночной тишине кости затрещали оглушительно, почти как выстрел. Мужик ахнул. Но отец Василий этого уже не слышал; стремительная подсечка и, еще на лету, ребром ладони в нос второму, и вот он уже стоит один на один с лидером.

– Твоя очередь, шеф, – усмехнулся он в бороду. – Или ты только чужими руками мастак стрелки разводить?

Мужик растерянно молчал. Может быть, он и не был местным, но то, что все они непрофессионалы, было совершенно очевидно. У отца Василия даже промелькнула совершенно неуместная в этой ситуации мысль, что скорее всего никто из опытных парфеновских людей под ментом ходить не захотел, и Ковалеву приходится довольствоваться тем, что есть в наличии.

– Ладно, – изо всех сил пытаясь сохранить достоинство, отошел в сторону тот. – Мы с тобой еще встретимся.

– Не-а, – цокнул языком священник. – Мы с тобой закончим все наши дела немедленно.

Отец Василий сшиб мужика с ног одним ударом. В несколько приемов выдернул из его брюк ремень с узкой металлической бляхой, стянул ему ноги и, протащив к больничной ограде, подвесил вниз головой на незамысловатый железный завиток.

– Кто тебя подослал? – прямо спросил он.

– Серега, – выдавил мужик. Он был совершенно парализован страхом и даже не пытался освободиться.

– Какой Серега? – не понял священник. Он не знал никакого Сереги, хотя давно уже понял, что фамилии Ковалева от этих парней не услышит – слишком низкий уровень.

– Пуфик, – почти прошептал мужик.

– Не знаю такого, – задумчиво проронил священник. – Чего ему от меня надо?

– Он сказал… ты сказал… это… дверь ему заварить.

Отец Василий некоторое время пребывал в прострации, а потом истерически захохотал. Этих чудиков нанял мелкий наркодилер Серега Путинин по кличке Пуфик, которому баба Таня устроила «домашний арест» с неделю назад. Бог знает, каким образом он узнал о причастности священника к этой дурацкой затее, но ответный ход придумал не менее дурацкий!

– Но вы ведь не местные? – уже с интересом спросил он.

– Мы из Софиевки.

Отец Василий вздохнул и принялся снимать бедолагу с узорной решетки больничного ограждения. Ему стало стыдно. Эти мужики вовсе не заслуживали столь жестокого обхождения – обычные сельские парни. И они уж точно не были виноваты в том, что у священника выдался сегодня на редкость тяжелый день.

– Тут за оградой больница, – сказал он. – Вход вон там, метрах в пятнадцати. Дойдешь?

– Да я ничо, – старался удержаться на подгибающихся ногах мужик. – Все нормально.

– Тогда этих помоги дотащить.

Уже через пять минут он завел шатающихся, как оказалось в свете неоновых ламп, совсем еще молодых парней в травмопункт, сдал их в руки молодого врача и, немного поколебавшись, двинул в третий корпус. Возможно, Костя был еще здесь.

Холостой главврач, несмотря на позднее время, и впрямь сидел в своем роскошном кабинете и задумчиво смотрел на шахматную доску.

– Каким ветром?! – обрадовался он. – Я уж после наших последних посиделок и не чаял тебя увидеть!

– Спирт есть? – только и спросил священник.

Они просидели до двух ночи. Костя о последних местных событиях знал куда как больше, чем священник, так что нашлось о чем поговорить.

– Пойми, Мишка! – обнимал главврач священника за могучую шею. – Все твои потуги напрасны в принципе! И не расстраивайся ты из-за этого изолятора! Твои распрекрасные прихожане тебя нагло и беспардонно ис-поль-зу-ют! Ты понял? Им выгодно строить из себя христиан, потому что тогда ты, со всей своей неуемной энергией, становишься их союзником! Понял?

– Любой христианин мой союзник.

– Но они-то другие! Как ты не поймешь… Ты думаешь, кто-нибудь из них отдаст последнюю рубашку своему ближнему? А фигушки с маслом! – Главврач попытался состроить дулю, но даже эта простейшая операция у него уже не выходила. – Они все катятся вниз! И процесс не остановить. Знаешь, сколько сейчас в нашем вонючем Усть-Кудеяре передозов? Не зна-аешь. А у меня статистика. Много. Очень много. И ничего ты с этим не сделаешь, потому что не сможешь.

– Почему?

– А по кочану! Потому что такая планида! И проституток уже почти на конвейере поставляют. И работают они там за гроши, и на иглу моментально садятся. И знаешь почему? Не потому, что христианского смирения не имеют! Отнюдь! Потому что гордыни нет.

– Гордыня – тяжкий грех, – констатировал священник.

– Гордыня – спасение наше, – покачал головой Костя. – Потому что упасть еще ниже не позволяет. Что, не согласен?

Отец Василий уже и не знал, что ответить. Он чувствовал, что Костя не прав, что в само его рассуждение изначально вкралась какая-то роковая ошибка, но одурманенные спиртом мозги слушались плохо, и противопоставить он ничего не мог.

– Оставь их всех в покое. Отпевай своих старушек да крести младенцев, и огро-омную пользу принесешь! А в мирское не суйся, не твоя это вотчина, не твоя.

– Как не соваться? – горестно спросил священник. – Я – пастырь над овцами сими.

– Для них Сталин был настоящий пастырь, а ты – никто, ты – тьфу! Поп… И глас твой – глас вопиющего в пустыне!

– Верно говоришь, – печально признал священник. – Но я хочу приносить людям спасение, ибо всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь.

– Ты про геенну огненную? – весело изогнул бровь главврач. – Так этого, похоже, почти никто не минует.

– Да, – согласился отец Василий. – Господь милостив, но придет час, и он очистит гумно свое и соберет пшеницу свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.

– Эко ты задвинул! – с восхищением посмотрел на товарища Костя. – Внушаешь!

В следующие несколько дней события развивались со скоростью экспресса. Священник не знал, кто именно проболтался о недавнем ночном происшествии с ним и тремя неудачливыми налетчиками, – может быть, что-то видевшие медсестры травмопункта, а может, и сам Костя, но на отца Василия, и прежде вполне уважаемого, прихожане стали поглядывать с каким-то особым выражением.

Вскоре диакон Алексий рассказал, что в народе отца Василия считают еще и главным зачинателем вспыхнувшей очередной раз кампании по возвращению вкладов трудящихся из какой-то финансовой «пирамиды» начала девяностых, а также благословителем и непосредственным руководителем регулярного измазывания белых пластиковых дверей фирмы «Топ-модель» солидолом. А про давнюю войну между священником и Ковалевым усть-кудеярский народ даже не счел нужным говорить – об этом и так знали все, от старых до малых. Тем более что недавние переговоры в шашлычной только усилили эту уверенность – скрыть что-то в Усть-Кудеяре не было никакой возможности.

Трудно сказать, кого они в нем видели – нового благородного Айвенго или своего, насквозь понятного Добрыню Никитича, но только храм стал наполняться почти до отказа, и, как подозревал священник, вовсе не для того, чтобы исполниться благодати, а исключительно чтобы собственными глазами лицезреть необычного попа.

В результате резко возросло количество продаваемых свечей и заказанных панихид, а финансовое положение храма еще раз мощно скакнуло вверх. Но для отца Василия такая мирская слава была абсолютно нежеланной, он перестал ходить в храм и из храма пешком, а предпочитал передвигаться в автомобиле, постоянно озираясь по сторонам в поисках возможного «хвоста» или еще каких «мстителей от капитала». Ну и, естественно, вечно ждал от прихожан очередного дурацкого предложения забросать какого-нибудь «зарвавшегося буржуя» тухлыми яйцами или гнилыми помидорами.