Мила Рудик и кристалл Фобоса - Алека Вольских
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они еще долго болтали о разных пустяках, так что время пролетело незаметно. Но к восьми часам Мила должна была быть в Львином зеве, поэтому, хоть и с неохотой, ей пришлось прощаться с Акулиной.
Когда она вышла из флигеля, на город уже ложились вечерние сумерки. Еще не было темно, но ночь уже подкрадывалась, ступая неслышными, но уверенными шагами. Миле даже на миг представилось, что только здесь день еще не утратил своей власти, а за границами Троллинбурга, окружив город плотным кольцом, все уже окунулось в темноту.
Подивившись разыгравшемуся воображению, Мила спустилась с холма и направилась к Львиному зеву. На улицах города уже было безлюдно: в октябре темнело рано, а эпидемия страха, по всей видимости, распространялась и на боязнь темноты. Волшебники и другие жители Троллинбурга в последнее время не были так беспечны, как прежде.
Проходя мимо развилки, где одна дорога вела к «Слепой курице», а другая к Львиному зеву, Мила вдруг резко остановилась — по ногам только что скользнула невидимая ледяная змея. Знакомое ощущение. Внутри вмиг зашевелились колючие ростки страха.
Неужели снова?!
Мила начала лихорадочно оглядываться по сторонам: на людной в иное время суток улице не было ни единого прохожего! Она вновь посмотрела вперед: по мостовой медленно стелился густой сизый туман.
— Ох, нет, только не это! — в панике прошептала Мила.
Она еще раз оглянулась назад — ну хоть кого-нибудь занесло бы сейчас на эту улицу! Но поблизости никого, никогошеньки не было!
От страха у Милы заколотилось сердце. Она уже знала, что увидит сейчас, если обернется. Но она все равно обернулась.
Серая, как тень, старуха, стояла перед ней и, завораживая какой-то жуткой, потусторонней магией, смотрела на нее своими блеклыми, без зрачков глазами. Туман, рассеивающийся от ее зловещей фигуры, словно живое существо, шевелил полы тускло-серого рваного одеяния, висящего на старухе подобно бесформенному тряпью. Этот туман тянулся к Миле, он уже окутал ее ноги — так, что она с трудом различала смутные очертания своих ботинок. Змейки тумана были словно живые: он двигался, дышал и внушал дикий, первобытный ужас перед чем-то неведомым, чем-то абсолютно чуждым всему вокруг.
Впрочем, уже в следующее мгновение Мила и думать перестала о тумане — серая старуха приближалась к ней. Зрение Милы не способно было увидеть никакого движения. Она просто знала, что эта серая тень в неприглядном и жутком человеческом обличии с каждой секундой все ближе и ближе к ней. Страх, сжимающий горло, подсказывал ей, что старуха опасна: если эта серая ведьма хотя бы прикоснется к ней — случится что-то невыразимо ужасное, такое, что хуже смерти.
Старуха была уже совсем близко. Мила могла разглядеть даже глубокие многочисленные морщины на ее сером лице. Но ужас и туман словно превратили девочку в обледеневшую статую — все еще живую, но абсолютно беспомощную.
И не имело никакого значения, что в этот раз она не была без защиты — карбункул Белого Единорога сейчас находился на ее пальце. Возможно, сила камня смогла бы ее защитить… если бы только Мила могла поднять руку.
Она непроизвольно раскрыла рот, сделав глубокий судорожный вдох, когда рука старухи потянулась к ней: серая, сухая, словно неживая…
Почему она не может убежать?!
Убежать?!! Она не способна сделать даже крошечного шажка назад!
Почему не может позвать на помощь?!
Закричать?!! Она не способна издать ни звука…
Мила почти не дышала, а рука старухи была уже в нескольких сантиметрах от нее. Девочке стало невероятно холодно. Холод был всюду. Он сковал ее тело снаружи. Душил ее горло изнутри. Проник в легкие. И этот холод не был живым.
Когда грязные длинные ногти старухи почти коснулись ее одежды, Миле показалось, что она услышала какой-то нечеловечески радостный вдох, протяжный и глубокий, но почти в тот же миг где-то далеко раздался разъяренный, дикий вопль — далекий, как эхо. Глаза старухи ожили, загоревшись злобой и разочарованием…
И в это мгновение сквозь серое лицо старухи проступили очертания другого лица: смуглого, бронзового от загара — такого неуместного в этом жутком, нечеловеческом холоде.
— Что с вами, госпожа Рудик? — спросил знакомый голос с иностранным акцентом.
Смуглое лицо проступало все отчетливее. В свою очередь серое лицо старухи будто таяло.
Впрочем, Мила уже через мгновение поняла, что старуха не растворилась в воздухе, как призрак. Она отступала за спиной невесть откуда взявшегося прохожего, и туман ускользал вместе с ней. Поверх плеча смуглолицего господина Мила видела, как туман окружил старуху, когда она, пятясь, вошла в него, словно в открытую дверь. Туман поглотил серую фигуру и только после этого стал медленно таять.
Мила почувствовала, что ледяной холод отпустил ее, не душил больше, ушел из ее легких.
— Тепло, — прошептала она осипшим голосом.
— Тепло?! — удивленно спросил прохожий и вдруг иронично добавил: — Я бы назвал это преувеличением, но если вам кажется, что тепло… На юге Италии в октябре гораздо теплее.
И тут Мила наконец вскинула глаза на стоящего рядом господина и сразу же поняла, что незнакомец — не кто иной, как профессор Буффонади. Его левая бровь, черная, как вороново крыло, была озадаченно приподнята и изогнута причудливой буквой «Л».
— Ой, профессор! — внезапно обретя дар речи, воскликнула Мила.
— Несказанно рад, что вы меня наконец-то узнали, — уязвленным тоном сообщил преподаватель монстроведения. — Я еще мог бы понять, если бы вы не обратили на меня внимания на «Шоу монстров» — все-таки главными звездами представления были мои страшные и ужасные наваждения. Но все же, я смел надеяться, что студенты, посещающие мои лекции, при встрече будут меня узнавать. Как минимум, чтобы поприветствовать.
— Извините, я… — Мила запнулась, не зная, что на это ответить.
Профессор Буффонади вдруг отстранился и окинул ее внимательным взглядом.
— Вы очень бледны, синьорина, — сообщил он, закончив изучать ее лицо. — И вся дрожите. Вы больны?
Мила отрицательно качнула головой.
— Нет.
И больше ничего не смогла сказать. То ли испытанный ужас лишил ее последних сил, то ли она онемела от чувства облегчения — ведь старуха так и ушла ни с чем, не сумев причинить ей никакого вреда.
Профессора явно озадачил ее лаконичный ответ: теперь уже удивленно тянулись ко лбу обе его брови.
— Мне все-таки кажется, что вы больны, синьорина, — неожиданно мягко сказал итальянец.
Мила только вздохнула — она действительно чувствовала себя разбитой и обессиленной.
Массимо Буффонади вновь пристально посмотрел на нее, потом кивнул каким-то своим мыслям и решительно заявил:
— Знаете что, синьорина? Пожалуй, я провожу вас до вашего Дома.
* * *— Послушай, Мила, — осторожно начал Ромка. — Я помню, ты не согласилась, но ты на всякий случай еще раз подумай, может быть, эта старуха все-таки твое видение? Ведь никто, кроме тебя, больше…
— Она точно не отсюда, — перебила его Мила и демонстративно постучала пальцем по своему лбу.
Они сидели в гостиной Львиного зева, когда было уже за полночь, и обсуждали все, что произошло с Милой в этот вечер, точнее, обсуждали Мила и Ромка, а Белка лишь сидела поблизости, уткнувшись носом в конспект по истории магии.
— Ты в этом абсолютно уверена? — настойчиво спросил Ромка.
Мила тяжело вздохнула. Ну как же объяснить ему то, что можно только почувствовать на собственной шкуре?!
— Мои видения никогда меня так не пугали, — сказала она. — Когда это случилось в первый раз, то больше всего я испугалась не увиденного, а того, что у меня, вероятно, с головой не все в порядке. А это был жуткий монстр в котле с водой. На нашем первом уроке антропософии. То есть, понимаешь, как будто само собой подразумевалось, что увиденное вылезло из моей головы. А эта старуха наводит на меня какой-то панический ужас.
— Ну… — Ромка задумчиво хмыкнул. — Знаешь, сейчас уровень страха в Троллинбурге просто зашкаливает. Все это замечают. Ты же знаешь, что в городе…
— Эпидемия страха, — закончила за него Мила. — Я помню. Но люди боятся того, чего боялись всегда, только во много раз сильнее. И почему-то никому, кроме меня, не мерещатся старухи. Можно, конечно, подумать о моей бабушке — у нас с ней не было взаимной любви. И если честно, то я всегда немного ее побаивалась…
— Ну! — подхватил Ромка, лицом выразив, что мысль кажется ему дельной.
— Но с чего бы это вдруг ей менять внешность? Совсем другое лицо — я его очень хорошо разглядела в последний раз. К тому же моя бабушка даже для того, чтобы явиться ко мне в самом страшном сне, не напялила бы на себя такие лохмотья. Она очень переборчива. Зачем ей в моих видениях появляться в таком виде?
