Витязь на распутье - Валерий Елманов

Кроме того, Аббас не побрезговал взять пример со своих врагов-турок и стал вербовать особую гвардию, состоящую из юношей, взятых с Кавказа – армян, грузин и черкесов[81], которых принудительно обращали в ислам и воспитывали при дворе падишаха в особых условиях. Короче, те же янычары, только персидского пошиба.

– Ну-у, янычар у нас и своих хватает, – прокомментировал Дмитрий, бросив беглый взгляд в мою сторону, а Михайла Игнатьич продолжил свое повествование.

Согласно его словам, Аббас и в стране ввел немало нового, вплоть до того, что перенес столицу из какого-то Казвина в Исфаган, а также принялся строить мосты на караванных путях, караван-сараи, ставить охранные посты и прочее, то есть уделять особое внимание торговле.

Словом, Татищев много еще чего понарассказывал, так что обед у нас затянулся, и преизрядно, чуть ли не до вечерни.

– А куда ты вчера пропал-то? – простодушно поинтересовался Федор по дороге в Спасо-Преображенский собор.

Я покосился на шедшего рядом Дмитрия и туманно ответил, что по просьбе государя показал ему кое-какие ратные навыки наших гвардейцев, отметив, что государь оценил их очень высоко.

– А вот Фульк нет, – усмехнулся Дмитрий, пояснив, что, оказывается, первый из моих караульных до сих пор не пришел в себя. – Хорошо хоть, что я велел Басманову выставить малую стражу, да и ту из шкоцкого народца, а то, глядишь, не он один ныне в беспамятстве лежал бы.

Оставалось смущенно развести руками и посоветовать на будущее не устраивать мне таких розыгрышей, которые слишком травмоопасны для его людей.

А вот отговорить насчет войны в этом году получилось из рук вон плохо. Дмитрий даже не стал особо меня слушать, прервав, едва только до него дошло, куда я клоню.

– Стало быть, не желаешь ты с Густавом рать повести, – подытожил он, хотя я не сказал и десятой части из заготовленного.

Я еще попытался что-то вякнуть, успев выдать одну из своих заготовок – помог рассказ все того же Татищева. Мол, не грех бы взять пример с того же Аббаса, который хоть и басурманин, но военные дела ведет по уму – вначале окончательно покончил с врагами на востоке, взяв всякие там Гераты, Мазандераны, Кандагары, а уж потом, не опасаясь удара в спину, переключился на турок.

– Умен шах, что и говорить, – согласно кивнул Дмитрий. – Дак и я не дурнее басурманина. Али ты мыслишь, что крымский хан послабее свеев? Мне так сдается, что вовсе напротив, потому и желаю одолеть зимой тех, кто послабее, без опаски ножа в спину – зимой-то татары не воюют, – а уж опосля, по весне, разделаться и с Казы[82]. А тебе, яко я погляжу, по нраву сей Аббас пришелся? – резко сменил он тему, явно давая понять, что больше сроки начала войны со шведами обсуждать со мной не намерен.

Я уклончиво заметил, что шах конечно же жесток, но как государственный деятель не может не вызывать уважения своей целенаправленной, планомерной политикой и пониманием выгод для своей страны в смысле развития торговли и обеспечения безопасности караванных путей. Опять же если припомнить слова Татищева о том, что Аббас завоевал всех своих восточных соседей аж до самой Индии, то получается, он прекрасно понимает всю важность транзита, так что и в этом вопросе остается только…

– Вот и хорошо, что он тебе так полюбился, – перебил Дмитрий. – Ты-то к нему и поедешь.

– К кому? – вытаращился я на него, наивно надеясь, что ослышался.

– Да к Аббасу, к кому ж еще, – пожал плечами Дмитрий. – Не знаешь праздника, так знай хоть будни. – И он, слегка склонив голову набок, принялся с любопытством наблюдать за моей реакцией.

Глава 16

Два гнилых яблока

Моего ошалелого вида ему показалось маловато, и спустя несколько секунд он решил окончательно добить меня, заметив, что в остальном ничего не меняется, и рати на Эстляндию Густав поведет в намеченные им, Дмитрием, сроки, этой зимой. Разве с одной маленькой поправкой – близ шведского принца будет находиться только царевич Федор…

Та-ак, вот Годунова в Прибалтике и не хватало. Конечно, он в бой не полезет, не его это дело, да и ратники мои будут всегда поблизости, но война – штука такая. Достаточно одной шальной пули, и даже тысяча телохранителей не помогут.

Где-то еще с минуту я молчал, постигая смысл сказанного Дмитрием. Как там у моего любимого Филатова?

«Не успел наш Федот утереть с рожи пот, а у царя-злодея – новая затея. Царь бурлит от затей, а Федька потей! В обчем, жисть у Федьки – хуже горькой редьки!..»[83]

Ох, хуже. И намного. Тут не просто пригорюнишься – за голову схватишься. Что и говорить – умеет наш государь припереть человека к стенке. Получалось, либо – либо. То есть или воевода, или посол – третьего не дано.

– Годунова-то зачем в Эстляндию? – угрюмо осведомился я.

Брови Дмитрия удивленно взметнулись вверх, и он всплеснул руками, после чего вбил еще один и, пожалуй, самый увесистый гвоздь в мою многострадальную голову:

– А с кем же Густаву ехать, как не со своим будущим родичем?! Мешкать, думаю, ни к чему, так что завтра же из Ярославля отправимся в Кострому и учиним сватовство, а опосля пущай царевич подсобит своему будущему зятю. – И он, обрывая мои возможные возражения, заметил: – Ведаю, что Годуновы ныне в глубокой печали пребывают, токмо сватовство – не сговор, а уж тем паче не свадебка, коими мы займемся опосля Эстляндии.

– А как же свободный выбор, который ты обещал царевне? – пытался сопротивляться я.

– Да неужто ты помыслил, будто твои словеса из главы моей выскочили? – Дмитрий изобразил на лице возмущение. – Чай, не дырявая, памятаю, яко ты сказывал, что слово государя – золотое слово. Будет у нее выбор, непременно будет. Для того я и Басманова прихватил, кой тоже покамест вдовеет. Пущай кого хошь, того и избирает… из них двоих.

– А не боишься, что она выберет как раз Петра Федоровича, а Густава отвергнет? – еще пытался я барахтаться, лихорадочно размышляя, что делать и как поступить в такой ситуации.

– Э-э нет. Ведомо мне, яко она со свейским королевичем в Угличе ворковала, – торжествующе усмехнулся Дмитрий. – А на всякий случай я ей допрежь растолкую, сколь опасно будет воевать ее братцу рядышком с отверженным женишком. – И «утешил» меня: – Да и деньгу твою возверну, кою ты у англичан взял. Не всю, конечно, самому нужна, а то уж больно расходов много, но десяток тысяч отдам, а прочие опосля.

Вот зараза! Облагодетельствовал, называется. Ну прямо отец родной. Значит, меня в тмутаракань, причем по срокам получается аж на год, не меньше, Федора под пули, а Ксению замуж. Ишь ты, все распределил и все продумал. Или не все? Или у меня остался шанс попытаться что-то изменить?

– Что, туги орешки нашему Терешке? – усмехнулся он, довольно глядя, как я тру лоб, пытаясь отыскать третий выход.

– И не туго, да упруго и не по моим зубам, – зло отозвался я и спохватился. – Но ты же еще не знаешь о том, как тебе получить императорский титул вовсе без войны, – как можно более спокойным тоном возразил я.

– Это как же? – заинтересовался Дмитрий.

– А вот послушай, – сразу оживился я.

Надежда каким-то образом изменить критическую ситуацию снова вспыхнула во мне, и, вдохновленный ею, я выдал полуфантастический план действий через… римского папу.

В конце концов, тот его уже благословил на царство, вот пускай будет последовательным и благословляет дальше, тем более что Дмитрий вроде бы собирается в недалеком будущем выказать себя истинным поборником христианской церкви и объявить войну крымскому хану, а как можно воевать, не будучи непобедимым кесарем?

Дмитрий грустно посмотрел на меня и заметил, что такое было бы неплохо, но… Оказывается, был у него прибывший из Речи Посполитой племянник папского нунция Александр Рангони, который приехал в Москву лично поздравить государя со вступлением на отчий престол и заодно переговорить с ним о делах веры.

Само собой, Дмитрий расстарался, встретив его аж за несколько верст от столицы пушечными выстрелами, колокольным звоном и громкой музыкой. Да и толпу навстречу государь выслал изрядную – словом, принимали не как посла, но как самого дорогого гостя. Прием в Грановитой палате тоже был весьма пышный, со всевозможными почестями. А вот толку от всего этого – пшик, да и только.

И Дмитрий безрадостно подытожил, что Павел V без практических шагов самого царя по внедрению латинской веры на Руси навряд ли пошевелит хоть пальцем в его поддержку, а предпринимать их чревато. Проще самому зарезаться, поскольку православный люд такого точно не потерпит.

– Это как посмотреть, – не согласился я.

Дмитрий непонимающе уставился на меня. Ну да, с доктриной господина Геббельса, согласно которой люди гораздо охотнее верят большому вранью, чем малому, государь не знаком, так что надо все разложить по полочкам, и я тут же занялся этим.