Щит земли русской - Владимир Буртовой

— Кровавника надо где-то сыскать да нажевать на рану. Не пристала бы хворь какая от грязи, — забеспокоился Янко и тихо застонал, поднимаясь. Потом оттолкнулся от дуба и захромал, налегая на печенежский меч, который легко уходил острием в толстый слой лесного перегноя.

В сумерках — а они в лесу сгущаются быстро — Янко вышел на большую поляну на вершине пологого холма. Вышел и остановился, пораженный увиденным. Где он? И не сон ли то преждевременный наполнил странным видением уставшие глаза?

В центре поляны, словно скорбная память минувших дней, сиротливо высился разрушенный и полусгнивший бревенчатый частокол. В проеме между поваленными бревнами виднелись темные развалившиеся землянки, дворища густо поросли бурьяном и крапивой…

— Чье городище? — забеспокоился Янко. — Кто и когда жил здесь? И чьи это кости белеют среди полыни по склону невысокого вала?

Осторожно краем поляны Янко стал обходить мертвое городище, не решаясь приблизиться к нему и заглянуть за частокол, где одиноко стоял старый тополь, на самой вершине которого сидел, взмахивая на легком ветру крыльями, уставший ястреб.

— Не древние ли боги, — шептал Янко, озираясь по сторонам, — наказали этих людей за отступничество от старого закона и напустили на них черную болезнь — мор? А может, это следы нашествия древних хазар, пришедших за данью… Дань взяли, да костьми своими и чужими устлали ров и городище. Теперь души павших плачут в холодных землянках, не имея живительного тепла очага, от живых родичей не получая ежедневную требу.

Янко вслушался в лесные звуки, долетавшие на поляну из чащи. Почудилось, будто среди птичьего переклика различил протяжное и горестное эхо-стон: «О-о-ох!» Так, верно, стонут души непогребенных, сбившись в кучу под застывшим очагом!

Холодом сковало ноги. Потом холод этот подступил к серд цу, мышцы спины скрутил в узел. Захотелось как можно скорее уйти прочь от мертвого неприбранного городища. Янко осторожно попятился и ткнулся пятками в бревно, не замеченное в густой траве.

И в тот же миг опрокинулся навзничь, но не ударился о землю, а полетел в темную бездну, будто в огромную пасть страшного чудовища! Успел лишь издать короткий крик отчаяния и тут же умолк, больно ударившись спиной. И лег, разом обессилев: ушла из него сила, как вода уходит из разбитой корчаги.

«Все, конец!» — эта холодная мысль заполнила голову Янка, подобно тому как черная грозовая туча закрывает небо: во круг темно, и нет никакой возможности даже малому лучу солнца пробиться. Слишком много удачи было на пути до Киева и обратно. Сколько раз уходил от гибели, а теперь вот заживо погребен!

Он попал в одну из ловушек исчезнувших обитателей городища, которые они для защиты поселения вырыли вокруг. Ныне мертвые, они поймали живого и теперь ждут его в другом мире… Янко все же отважился посмотреть вверх. Сквозь небольшое отверстие, пробитое при падении, увидел высоко вверху над ямой уже затухающее вечернее небо. И два белогрудых облака над поляной — неторопливо, при слабом ветре, они передвигались к краю этого малого куска синевы. Янко с трудом подтянул под себя ноги, встал, потом начал ощупывать стены.

«Земля сухая, — заметил про себя, — должно, над городищем мертвых давно грозы не было. — То, что в его могиле было сухо, чуть-чуть порадовало. — Стало быть, ночь перебуду, не заколею от холода до утренней зари…»

Но тут же горечь безысходности вновь подкатилась к горлу. Что толку землю щупать, когда глубина ямы в два его роста, а то и боле! Бог, знать, отвернулся от него, и помочь ему некому. Люди здешние умерли, живые далеко и сюда дороги не знают. Пройдет сколь-нито дней, и его душа покинет остыв шее тело, будет ночьми метаться над поляной в образе ночной птицы-филина, криком исходить будет, потому как некому похоронить его по новому закону. А сам себя в землю разве закопаешь?

Ощупав стены, Янко ощупал и себя. Пояс от меча был здесь, но меча на нем не оказалось — обронил, падая. И щит с руки слетел, где-то там, наверху остался. Только нож оказался при нем да котомка за плечами. Но что в той котомке — крохи! И что ему теперь нож? Разве что голодной, слабеющей рукой пронзить собственное сердце, когда желтозубая Смерть заглянет в яму и обнаружит его?

Янко снова опустился на землю, потер раненую ногу и закрыл глаза, хотя и без того плотная, медом пахнущая темнота заполнила яму до краев. Даже звезды, засветившиеся высоко в небе, не разогнали ее. Какое-то время стояла тишина, потом прошуршала крыльями запоздавшая на гнездо какая-то большая птица, а уж потом только ухнул раз, другой, будто пугая лес, филин.

«Вот он, голос мне подает», — подумал Янко, но тут же попытался отогнать от себя навязчивую мысль о ночной птице-душе. Начал думать об отце Михайло, о матери Висте, о братьях и о Ждане.

«Только и успел сказать ей, что, буде выстоим осаду да живы останемся, упрошу отца Михайлу вено дать за нее. Кто скажет им, как и где сгинул их Янко? И кто придет к праху моему бросить горсть земли, прощаясь? Страшна смерть голодная, страшна!»

В темноте Янко нащупал нож и поднял его. Потом неторопливо кончиками пальцев потрогал тускло блеснувшее в звездном свете кривое лезвие — остро ли?

Нужда великая

Еще как-то молодцу мне не кручиниться,

Еще как-то молодцу мне не печалиться?

Как вечер-то лег я — не поужинал.

Я утрось-то встал — да не позавтракал,

Пообедати схватился — там и хлеба нет.

Было пополудни четвертого дня, как Янко ушел гонцом в Киев. Вольга сидел на старой колоде во дворе и грел пустое чрево под сонными лучами солнца. Босые ноги в обтрепанных ноговицах широко раскинуты по высохшей от зноя траве, руки бессильно вытянуты до теплой земли.

Дремлет Вольга, согретый солнцем, и гонит прочь голодные мысли о еде: только к ночи покличет мать Виста к столу. Давно уже так берегут белгородцы корм, взятый из княжьих клетей. И то славно, что два раза мать дает малость хлеба и похлебки из сушеной рыбы либо чечевицы, а в иной раз и кусочек конского мяса бывает у них на столе. Мясо то получает отец Михайло за кузнь от воеводы Радка: чинит отец вместе с ратаем Антипом оружие для дружинников. Ратаи же да холопы и вовсе один раз в день трапезничают, да и то на легкую руку, впроголодь. Взяли корм у богатых мужей в долг, а его ведь потом отработать надо будет!

«Досыта в городе едят, верно, только посадник Самсон да его не менее толстая жена, посадница Марфа», — подумал Вольга сквозь неспокойную дрему.

— Вольга, — тихо проговорила над ним мать Виста, и он почувствовал на голове ласковую и чуть шершавую руку ее. — Возьми горшок, сыне. Я похлебку чечевичную сварила с малой долей конины. Снеси в землянку ратая Луки, пусть Рута детишек накормит. Который день из их дымника дыма не видно… Бог ты наш, что есть будем, когда приберем запас муки и гороха да последних коней порежут на корм? Помыслить и то невмоготу становится…