Метро 2033: Третья сила - Дмитрий Ермаков

Бандит перестал смеяться и смотрел на сталкера с животным ужасом. Хоть они и находились на территории, где Хряк был хозяином, а Молот гостем, безбожник знал: даже если Борис его убьет, сталкеру ничего не будет. Штраф, и тот платить не заставят. На место Хряка просто пришлют другого, а труп самого привратника выбросят за дверь, на съедение крысам.

– Короче, мы уходим, – добавил сталкер, взяв себя в руки, спокойным деловым тоном, – и больше не вернемся. Так и передай пахану. Можете своих красавиц продавать кому-нибудь другому. Или сами их пяльте. Открывай, Хряк.

Псарев и Молотов подошли к дверям.

Хряк побледнел. Маленькие глазки его забегали. Теперь над бандитом всерьез замаячила перспектива получить пулю уже не от Молота и Пса, а от своих же. Пахан очень не хотел терять клиента, исправно и за хорошие деньги скупающего у них худых, шелудивых рабынь, на которых другие покупатели даже не смотрели.

– Молот, стой, – запричитал Хряк, трясясь от ужаса. – Ты это, не серчай. Я себе хотел патронов взять десяточек… Ну с кем не бывает. Двадцать, двадцать за нее просили.

– Так бы сразу, – ухмыльнулся Молотов. Развязал мешок, висевший за спиной, отсчитал патроны и вручил Хряку. От благодарностей отмахнулся. Жестом приказал Псареву взять купленную рабыню. Игнат забросил автомат за спину, осторожно поднял девочку, оказавшуюся на удивление легкой для ее роста, и вынес в туннель.

Скрипнули ржавые петли. Загромыхали ключи в замке.

Сталкеры огляделись, сориентировались и медленно зашагали в сторону пыльной, заброшенной Достоевской.

– Значит, ты жила на Адмиралтейской? Но твоего отца оттуда выгнали? – переспросил Дима после того, как Соня закончила длинный, невеселый рассказ. История оказалась очень долгой и много раз прерывалась слезами Сони и вздохами Димы, едва способного поверить, что все это – правда. К концу рассказа Самохвалов начал забывать, с чего все начиналось.

– Да, именно так, – устало закрыла глаза девушка. – Мы переехали на Садовую… Господи, лучше бы мы сразу в Неве утопились, чем к этим торгашам. К этим ублюдкам, – она опять чуть не разрыдалась.

– А за что? За что вас из Альянса прогнали? И как могли вас продать в рабство? Целую семью? Что за дикость такая?!

– За что прогнали – не помню, мелкая была. А про второе… Эх, Дима. Не поймешь ты. Не поймешь… Чтоб ты понял, что такое люди, тебе самому надо там оказаться. И увидеть их. Эти рожи. Эти туши. Этих мразей, которые мать родную продадут за два патрона. Вот где живут настоящие, правильные люди, ха-ха.

– Погоди, не части. А у нас что, не люди живут?

– У нас? У нас как раз люди. А там… Там скоты. Только ты знаешь, что, ты не забывай, Дим: не будь Веселого поселка с его дурью, не было бы у нас ничего. Ни-че-го. Может, там потому и живут такие нелюди, что мы туда эту гадость веселую продаем. Вот так-то. И хватит, прошу тебя. Я больше не могу, – взмолилась Соня.

Тяжелый разговор измотал ее так, что Бойцова уже даже сидеть не могла. Она лежала, укрывшись пледом, отвернувшись к стене. Девушка каждую минуту ожидала, что Дима, знавший теперь всю ее историю, вплоть до самых грязных и жутких деталей, включая ее неспособность иметь детей, вскочит и убежит. Но Самохвалов сбегать не спешил.

– Последний вопрос, честное слово. Сколько человек спас Борис Андреевич?

– Не знаю точно, – отвечала, немного подумав, Соня. – Многих. Боря никогда про это не говорил. Не любит трезвонить о своих добрых делах. Но Пёс как-то сказал: Боря половину денег, что зарабатывает, тратит на это. Сам ютится в палатке на какой-то нищей станции, хотя мог бы жить, как король. Но его эта жизнь мало волнует, он о будущей заботится.

Дима посмотрел на Соню с легким удивлением. Смысл последних слов не вполне дошел до его сознания. Самохвалов тоже был утомлен и растерян, он почти ощущал, как грязь, о которой говорила девушка, втекает в его душу. Ему предстояло долго и мучительно переваривать все то, что он узнал о своей возлюбленной. Дима не был уверен, что все это он сможет принять и понять.

– О чем заботится?

– О жизни после смерти, если хочешь. Не понимаешь? Молотов верующий, он даже в церковь ходит. В туннеле между «Гостинкой» и «Маяком». Знаю, над верующими часто смеются. Называют их наивными дурачками. Я тоже не все понимаю. Но Боря мне как-то сказал такую вещь. Что, мол, если нет ничего после смерти, если все наши мучения – ради того, чтобы просто сдохнуть. Понимаешь? Просто сдохнуть, стать кормом для червей, – и все… И не важно, честным ты был человеком или скотом, итог один… Если и меня, и тех, кто меня драл, ждет после смерти одно и то же, а именно это утверждает наука… Тогда и жить не стоит. И вообще, – добавила она, закрывая глаза, – людям надо во что-то верить, без этого трудно. Коммунисты, например, роют туннель в Москву, чтобы сбежать отсюда. Верят, что там – рай. Есть люди, которые бункер какой-то ищут, «Эдем». А Боря молится Богу. Кто из них больший безумец – не знаю. Зато Борис помогает людям. И, наверное, он счастлив.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Дима осторожно нагнулся к подруге. Убедившись, что она устала и провалилась в сон, Дима нежно поцеловал ее в щеку, укрыл плечи и шею девушки пледом, и, тихо закрыв за собой дверь, зашагал прочь.

Ему многое предстояло осмыслить, многое прочувствовать. А еще он решил, как именно облегчит и себе, и Соне, и родителям испытание званым обедом. По пути домой Дима зашел к Рысевым. Оттуда он помчался на коммутатор, позвонил на Ладожскую и попросил к телефону Бориса Молотова.

В день званого обеда сюрпризы подстерегали и Соню, и Диму на каждом шагу.

Открыв дверь, Соня с умилением увидела, что парень притащил к ее домику большой мягкий матрас. «Подарок», – торжественно объявил он, подтаскивая ношу к дверям и улыбаясь до ушей. О том, что матрасов Соне выделяли уже много, но те постепенно приходили в негодность, и именно поэтому она спала на циновке, Бойцова говорить не стала. С благодарностью приняла дар и затащила в свою ветхую хибару.

Когда же она вышла из темной комнаты наружу и оказалась на свету, ахнул от восхищения и сам Дима. В первый раз за много-много лет девушка подвела глаза, подкрасила губы, причесала волосы. Вместо вечной тельняшки она надела чистую, выглаженную кофту с узором из маленьких красных кружочков. Кофта была Соне мала, зато она плотно облегала фигуру девушки, подчеркивая природную красоту, которую не испортили ни бои, ни тяжелые условия жизни. Дима пришел в неописуемый восторг.

– Ты просто прелесть! – воскликнул Дима. – Но как, откуда?

– А… Ленка одолжила, – улыбнулась Соня, решив не делать тайны из того, откуда взялись косметика и одежда, – ну, пошли.

И вот они уже сидят за столом.

Все вместе. Соня с Димой и его родители. Лена с Гришей и Святослав. Денис Воеводин, Иван Громов, Эдуард Вовк. Молот с боевыми товарищами. Даже Антону Краснобаю, которому разрешили покинуть Ладожскую, нашлось место за общим столом. На него все, кроме Сони и Лены, смотрели удивленно, а кто-то и враждебно, но потом привыкли.

Игнат Псарев и Кирилл Суховей сначала чувствовали себя тут немного не в своей тарелке: видимо, сидеть за столом, видеть перед собой столовые приборы, есть из тарелок для сталкеров было в диковинку. Пёс даже хотел сбежать, сославшись на какие-то дела, но Борис Андреевич выразительно посмотрел на друга и тот, вздохнув, плюхнулся обратно на скамью. Волновались и родители Димы, и даже сам Самохвалов-младший немного робел. Некоторое время все сидели молча, а потом Святослав Рысев встал, взял кружку и, оглядев собравшихся, сказал лишь одну фразу. Но ее оказалось достаточно, чтобы разрушить ощущение неловкости.

– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! – произнес нараспев отец Лены. И тут же все схватили свои кружки, встали на ноги. Открыто, с улыбками, посмотрели друг другу в глаза.

– За Митю и Соню! – воскликнул Михаил Самохвалов.

– И еще за Гришу и Лену, – подхватил Денис Воеводин.

– Короче, за нас, – громче всех сказал Иван Громов. Последний тост понравился всем. Кружки с оглушительным грохотом столкнулись над столом.

Постепенно беседа завязалась, застучали по тарелкам вилки. Званый обед начался.

Ничего особенного приготовить Ольга Самохвалова не смогла, все запасы продовольствия строго учитывались. В тарелках лежало по небольшому кусочку мяса и по ложке каши. В кружки была налита обычная брага. Но на скромность трапезы никто, казалось, даже не обратил внимания.

Все было съедено и выпито за считаные минуты. А потом они просто говорили. Говорили обо всем на свете. То наперебой, то по очереди. То дружно смеялись, то дружно вздыхали. Они стали на эти короткие, мимолетные полчаса одной большой семьей. И уже не имело значения, что кто-то – торговец из Большого метро, кто-то опытный сталкер, а кто-то – новичок, едва делающий первые робкие шаги по поверхности. Общие темы даже не пришлось искать, они находились сами.