Незваные гости - Эльза Триоле

Фрэнк вернулся довольно мрачный, неразговорчивый, но он хорошо выглядит, загорел дочерна, глаза блестят. Она не хотела раздражать его вопросами. Покой, ему ведь нужен покой, сказал доктор. Несмотря ни на что, тот день, когда ранним утром Фрэнк переступил порог ее комнаты, был счастливым днем. Третье августа было счастливым днем! Пока Фрэнк принимал ванну, она, громко разговаривая, чтобы он мог слышать ее через открытую дверь ванной, готовила кофе. Сама она была еще в пижаме… За время каникул, проведенных среди американских детей, говорила она, девочка, может быть, почувствует ту американскую атмосферу, по которой она так тоскует.

– Кто-то ее настраивает, – донесся голос Фрэнка сквозь шум воды, – это неестественно, чтобы ребенок восьми лет, четыре года проживший во Франции, до сих пор оплакивал Голливуд.

Миссис Моссо возражала: девочка – настоящая американка, родина у нее в крови!

– Ну да, в крови, в крови, – донесся из ванной ворчливый голос Фрэнка, – по-моему, надо воспитывать их по-другому и отдать во французскую школу. Раз нам приходится жить во Франции, надо сделать из них настоящих французов. Они не должны отличаться от других детей ни произношением, ни одеждой, ни привычками, ни образом мыслей.

– Разве можно так говорить, Фрэнк, – он услышал из ванной, как захлопнулась дверца холодильника. – Да это и невозможно, никогда наша бедная девочка на это не пойдет. Джон, может быть, и согласится, а она – нет. И потом, мы ведь здесь все-таки не на всю жизнь. Не думаете же вы, что мы останемся здесь навсегда, вы ведь просто пошутили, Фрэнк?

Фрэнк появился в дверях кухни в купальном халате, босиком, его мокрые блестящие черные волосы прилипли к черепу. Бронзовая с красноватым оттенком кожа казалась еще темнее от белизны халата. Жена любовалась им… Он был красив, слишком красив для нее. Она разлила кофе и села напротив Фрэнка, который с явным удовольствием принялся за ледяной грейпфрут. Какие у него были усталые, провалившиеся глаза… Теперь, когда она его лучше разглядела, оказалось, что он не так уж хорошо выглядит. Миссис Моссо слегка отодвинула свой стул, поставила чашку на стол.

– Вы ведь просто пошутили, Фрэнк? – повторила она.

Фрэнк оторвался от своего грейпфрута: когда его жена не была накрашена, отчетливо выступала ее бескровная бледность, а неподведенные глаза были совсем белесые… Желтые зубы. Фрэнк представил себе Ольгу такой, какой он ее видел по утрам, в саду, пахнувшем нагретыми солнцем сливами и розами… Светящийся взгляд серых глаз под соболиными бровями, пепельная волна волос на шее… Четкий контур фигуры, туго завернутой в коричневый шелк кожи. Острая жалость сдавила Фрэнку горло: его жена, бедная его жена… Он вернется к вопросу о школе в другой раз, не стоит говорить об этом сейчас, сразу по возвращении… Да к тому же ей все равно никогда не понять.

– Мы, как и все, зависим от общей ситуации, не так ли? – Фрэнк взял сухие, с вздувшимися венами руки жены и поцеловал их. – Все это должно же когда-нибудь кончиться, моя дорогая… Одевайтесь, пойдемте погуляем по городу, как туристы, если только вы не возражаете…

Миссис Моссо пережила несколько счастливых дней. Фрэнк, заботливый, внимательный, как влюбленный, показывал ей Париж. Вот уже четыре года они в Париже, а она знала только бульвар Сюше, где они жили, гастрономические магазины на углу, Булонский лес, куда она водила детей, «Труа-Картье», куда она ходила за покупками, Елисейские поля, где они смотрели американские фильмы… И вот Фрэнк показывал ей Париж. Как он любил этот город! Никогда он так не говорил о Нью-Йорке, где он родился, и, уж конечно, никогда – о Голливуде! «Разумеется, – ответил он, когда она сказала ему это, – однако то, что я люблю Париж, не мешает мне любить Нью-Йорк… Нью-Йорк – это я сам, а себя я, разумеется, люблю! Париж же я люблю, как любят другого человека, как любят женщину, беспрестанно ею любуясь!…»

Он рассказывал своей жене о камнях Парижа, о парижской толпе, о его мостах, о его улицах, о его деревьях… Миссис Моссо воображала себя одной из туристок, тысячи которых бегают по улицам с фотоаппаратом на ремне, во все глаза разглядывая Париж. В Тюильри и на Монмартре огромные автобусы из Голландии, Скандинавии и других стран сверкали блестящим лаком и никелем, гиды висели на подножках, держась одной рукой за поручни, а другой яростно жестикулируя в пояснение своих разглагольствований. У миссис Моссо был свой личный гид. Фрэнк обещал свозить ее в Версаль и в Робинзон[47], покатать на лодке, показать Лувр, музей Гревен, Сакре-Кер[48] и Пер-Лашез, покормить ее на Центральном рынке, на площади Тертр и в ресторанчиках, которые были известны ему одному. Казалось, судьба даровала миссис Моссо небольшую передышку. Как бы счастлива она была, если бы и впрямь оказалась туристкой, уверенной, что вернется на родину и там, вспоминая чудесное путешествие, ощутит всем существом, что все-таки нет ничего на свете лучше своего дома!… Но она охотно соглашалась с тем, что все, что ей показывает Фрэнк, прекрасно. От детей они каждый день получали открытки; они писали, что здоровы, поправляются, им весело. Миссис Моссо была счастлива, и если счастье ее продолжалось недолго, то не Фрэнк был в этом повинен.

Никто не ожидал Ольгу в отеле «Терминюс». Августовский Париж, Париж одиночества…

Когда будешь большая,Отдадут тебя замужВ деревню большую, в деревню чужую,И утром там дождь, дождь,И вечером дождь, дождь…

Стоя в своей комнате у стеклянной двери балкона, Ольга смотрела на Париж, большую чужую деревню, на дождь. Не превращать несчастья в систему… Они попробовали взять судьбу в свои руки, считать, что за гранью стоят остальные, а они – крошечная сердцевина громадного плода. Но можно ли за несколько дней превратиться в центр мирозданья, когда столько лет бродишь по его задворкам? Достаточно было ничтожного случая на автобусной остановке, чтобы снова оказаться за какой-то гранью, вне жизни всех остальных людей, ощутить себя в чем-то не такими, как все… Это было обидно и печально из-за Фрэнка, – ей так хотелось ему помочь, так от всего сердца хотелось помочь; что же касается ее самой… Отдых кончился. И все это потому, что в один прекрасный день ей вздумалось купить себе туфли на низком каблуке…

Телефон… Кто может ей звонить в опустевшем Париже?… Фрэнк?… «Здравствуйте, мадам Геллер, наконец-то! Вы неуловимы!…» Это был голос Дювернуа. Она молчала. «Алло! Алло! – кричал голос. – Алло! Вы слушаете? Да не разъединяйте же, черт возьми! Мадам Геллер! Ольга! Алло! Алло!» – Ольга повесила трубку. Она ненавидела этот голос. Он был совсем как те голоса с автобусной остановки. Ольга пожалела, что не обругала Дювернуа… Но он бы не понял, за что! Оскорбление должно бить без промаха. Ольга опять подошла к балкону:

…и утром там дождь, дождь,и вечером дождь, дождь…

Опять звонок! На этот раз ей придется ответить ему невежливо! Неужели этот Дювернуа не понимает, как он ей неприятен! Ольга колебалась, брать ли трубку, телефон продолжал звонить… Она все-таки подошла… Женский голос: это была Сюзи. Она никак не ожидала, что застанет Ольгу в Париже! Зачем, спрашивается, она тогда звонила? Да просто на всякий случай, не рассчитывая застать, она сама тоже совсем неожиданно оказалась в Париже. Но все-таки, почему Ольга не на ферме, которую Сюзи ей сдала? Значит, жить там действительно невозможно? Ольга не могла удержаться от смеха: что же, значит, Сюзи думает, что на этот раз она несколько переборщила? Сюзи с возмущением восклицала: не может быть, ферма – рай, но тем не менее ей говорили… и так как Ольга оказалась в Париже… Ольга ее успокоила: эта ферма действительно – райское место… А в Париже Ольга совершенно случайно, так же как и Сюзи. Но у Сюзи, наверно, к ней дело? Да, раз уж Ольга чудом оказалась здесь, то у Сюзи будет к ней просьба… Она только что вернулась из Довиля со своим другом князем… Да нет, ничего подобного! Она просто воспользовалась его машиной… Князя вызвали телеграммой: его невестка пыталась покончить самоубийством, а так как Сюзи узнала, что в Париж приехал один ее важный клиент из Нью-Йорка… Да нет, нет, она не умерла. Просто сумасшедшая! Она только что родила и, едва родив, приняла огромную дозу снотворного… Да, ведь Ольга ее знает, она тоже жила у Сюзи в тридцать седьмом или тридцать восьмом году… Нет, не помнит? Такая высокая девушка, страшная мямля?… Как я могу ее помнить, отвечала Ольга, в тридцать седьмом году я уже давно не жила у вас… Неужели? Не может быть! Впрочем, верно… Но все равно Ольга, может быть, вспомнит, как один раз, когда она была у Сюзи, Сюзи ей рассказывала, что у нее неприятности из-за одной из живущих у нее девушек: вместо того чтобы ходить на лекции, она встречалась с «товарищами»… с коммунистами! Родители об этом узнали и позволили себе потребовать у Сюзи отчета… Как будто она обязана была следить за их дочерью!