Поцелуй смерти - Вайлд Элис

Ее сердце принадлежит другому, а я всего лишь средство для достижения цели и завершения сделки.

Вот и все.

Бросив рисунок на пол, я засовываю книгу обратно в карман, прежде чем выбежать из комнаты, волоча за собой тени.

Голос разума предостерегает меня, но я все же не могу удержаться и решаюсь найти комнату Хейзел. Пусть она никогда не станет моей, но по крайней мере я могу сохранить воспоминания о ней.

В задней части дома я нахожу маленькую спальню. Внутри почти ничего нет, и мое сердце разрывается от открывшейся картины.

Судя по потертому матрасу и изношенному одеялу, с ней плохо обращались, пока она жила здесь. Тут пусто и неуютно, в дальнем углу протекает крыша, но комната на удивление все еще наполнена теплом и светом Хейзел.

Я хмурюсь, когда мои мысли начинает заполнять тьма.

Как мог ее отец допустить, чтобы с ней так обращались? А ее так называемый возлюбленный?

Почему он не защитил ее?

Одна только комната является достаточным доказательством жестокого обращения с ней. После нее здесь остались лишь такие мелочи, как засушенная маргаритка на окне и расческа рядом с кроватью, – и все равно ясно, что ее существование здесь едва терпели.

Я не могу не задаться вопросом, какой отец позволил бы так обращаться со своей дочерью. Если он действительно такой добрый и заботливый человек, каким его изобразила Хейзел, то ему лично предстоит доказать мне это, даже несмотря на то, что я уже видел его душу.

Выбежав из ее старой комнаты, я покидаю дом и направляюсь обратно к маленькому городку и таверне.

Мне нужно время, чтобы все обдумать. Чтобы понять, кто эти люди, и переварить то, что я узнал, прежде чем смогу вернуться домой к Хейзел.

Мне нужно время, чтобы успокоить свои чувства, иначе я могу совершить нечто совершенно непростительное.

Глава 23

Хейзел

Я балансирую, стоя на стуле, изо всех сил пытаясь ровно повесить над камином в гостиной пейзаж, который только что закончила рисовать, как вдруг меня охватывает ледяной озноб. Прервав свое занятие, я оборачиваюсь.

В дверном проеме виднеется силуэт Смерти.

– Ты вернулся! – восклицаю я, одаривая его лучезарной улыбкой.

Он молча перемещает взгляд с меня на картину, которую я держу в руках. Мои щеки вспыхивают огнем, когда он подходит ближе.

– Я надеюсь, ты не возражаешь. У меня не хватало места, чтобы разместить их все в студии. Я знаю, надо было спросить, прежде чем начать их вешать, но…

– Мне нравится, – говорит он, перебивая меня, когда подходит, чтобы встать рядом. Взяв картину из моих рук, он поднимает ее над каминной полкой. Сердце начинает биться чаще, ведь он стоит так близко, и мне приходится сдерживаться, чтобы не потянуться к нему. И не сказать, как сильно я по нему скучала.

Он отступает назад, его взгляд возвращается ко мне.

– Ты нашел моего отца? – тихо спрашиваю я.

– Нашел.

– И как он? – напираю я, поскольку Смерть не вдается в дальнейшие подробности.

Он мгновение колеблется, возвращая взгляд к картине, а затем снова переключаясь на меня.

– Жив.

Я наблюдаю за ним, когда его внимание снова переключается на картину.

Он явно что-то скрывает. Его так долго не было! И почему такие невнятные ответы, когда я ожидаю деталей? Прикусив губу, я жду, когда он расскажет мне больше.

Не хочу давить на него, но мне любопытно узнать о жизни, которую я оставила позади. Стало ли отцу лучше? Все ли в порядке с Киприаном? Обвинили ли меня в смерти Амадея?

Наконец, когда я понимаю, что он не намерен сообщать никаких подробностей, я заставляю себя лучезарно улыбнуться и спрашиваю:

– Есть хочешь?

Он тихо фыркает от удивления.

– Ты же знаешь, я не испытываю такого голода, как вы, смертные, – говорит он, делая паузу и наблюдая за выражением моего лица. – Но, думаю, перекусить не откажусь.

– Отлично, – говорю я, снова оживляясь. – Рагу уже почти готово.

Он протягивает мне руку, пока я еще стою на стуле, и я принимаю ее; холод его прикосновения смешивается со жгучим жаром в моей груди, и Смерть помогает мне спуститься. Когда я благополучно оказываюсь на полу, он отпускает мою руку, отчего я расстраиваюсь, но изо всех сил стараюсь этого не показывать.

Смерть следует за мной через залы, его взгляд скользит по картинам, которые теперь украшают их стены. Мы идем медленно, поскольку никуда не торопимся, любуясь каждым произведением; его глаза сверкают сквозь маску, когда он смотрит на мои работы. Несмотря на то, что он все это время не произносит ни слова, к тому моменту, как мы добираемся до кухни, мои щеки уже начинают болеть от того, что я все еще держу на лице широченную улыбку.

Мягкий аромат тушеных овощей с травами витает вокруг, и я инстинктивно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Смерть. Он милостиво мне кивает – единственное подтверждение, что аромат нравится ему так же, как и мне.

Тепло разливается внутри меня, а сердце переполняется радостью, когда я подхожу к плите, чтобы проверить, как кипит рагу. Позади меня Смерть подходит и устраивается на том же табурете, что и в первый и единственный раз, когда мы разделяли здесь трапезу.

Я накладываю две миски рагу, тянусь за маленькой буханкой хлеба, которую испекла ранее в надежде, что он поскорее вернется.

– Держи, – ставлю миску рядом с ним, потом возвращаюсь за своей.

Усевшись на табурет рядом с ним, я наблюдаю, как он опускает ложку в миску, от которой исходит пар. Ничего не могу с собой поделать: я все еще втайне надеюсь, что он наконец снимет маску, чтобы поесть.

Но он этого не делает. Он наклоняет голову вперед и незаметно просовывает ложку под маску. Мне снова приходится подавить разочарование и сосредоточиться на своем обеде.

Пока мы едим, между нами воцаряется комфортная тишина. Рагу безумно вкусное и согревает меня от холода, исходящего от Смерти. Сам он кажется довольным и, когда доедает, встает и идет за добавкой.

Он тянется положить себе вторую порцию, и от этого действия меня переполняет радость. Я знаю, что для существа вроде него, которое не нуждается в еде так, как я, съесть две порции приготовленной мною еды означает высшую похвалу моих кулинарных способностей.

Когда он доедает свою вторую миску, а я – первую, я чувствую, как между нами повисает какое-то напряжение, и он опускает взгляд в свою тарелку.

– Почему ты никогда не говорила о том, как жестоко к тебе относились дома? – внезапно спрашивает он, нарушая тишину.

Его вопрос застает меня врасплох. Я совсем не думала, что он когда-нибудь спросит о моей семье, и уж тем более не предполагала, что лично узнает все о происходящем там, а после еще и решит что-то спросить. Неужели он, единожды побывав у меня дома, сразу считал все происходящее там?

– Я… Ну, я подумала, что незачем это делать, – начинаю я. – Они усложняли мою жизнь, но не было ничего, чего бы я не смогла вынести ради отца. Он заслуживал счастья. Я хотела, чтобы он был счастлив, чего бы это ни стоило мне самой.

Тени сгущаются вокруг Смерти, и я понимаю, что он недоволен моим ответом. Когда я осмеливаюсь поднять на него взгляд, его черные глаза горят огнем, которого я никогда не видела в них раньше.

Подавляя страх, впивающийся когтями в мою грудь, я не отвожу взгляда.

– Его счастье достигалось за счет твоего собственного, и тебя это устраивало? – спрашивает он хриплым недовольным голосом.

– Ты не знаешь, как мы жили раньше… мне показалось, что это небольшая цена за то, чтобы снова видеть его счастливым.

– Ты сама должна была стать тем счастьем, в котором он нуждался, Хейзел.

И снова, услышав, как он зовет меня по имени, я чувствую, как у меня замирает сердце. Мне хочется, чтобы он произносил мое имя снова и снова. Однако остальные слова Смерти все же причиняют мне боль.

Как же я хочу, чтобы они были правдой. К сожалению, мир устроен по-другому. Как бы сильно он ни любил меня, я знала, что была для него обузой. Хотя он никогда бы в этом не признался.