Красотки кабаре - Олег Суворов

«Драгоценная моя Эмилия! Простите за фамильярный тон, однако то, что я имею честь сообщить Вам дальше, многое искупит. Видит Бог, это мое прощальное письмо, и мы никогда уже больше не встретимся…»

Как мелодраматично и пошло звучит последняя фраза, однако это истина, от которой никуда не деться.

«…Завтра мне предстоит дуэль с Вашим неугомонным поклонником, который намедни нагрянул ко мне, осыпав совершенно дикими и нелепыми обвинениями. Он заявил, что считает меня русским шпионом, повинным в смерти его дяди, хотя об истинной причине его ненависти ко мне нетрудно догадаться. Наверное, страсть, которую Вы у него вызываете, окончательно помрачила его рассудок – ну да Бог ему судья.

Дуэль состоится наутро, в Венском лесу, и мне почему-то кажется – нет, я почти уверен в том, что мирный исход невозможен. Не знаю, что Вы будете вспоминать обо мне, да и будете ли вообще вспоминать, но сам я счастлив уже оттого, что между нами был тот последний вечер, когда Вы позволили мне…»

Стоит ли напоминать о том, что сама женщина может посчитать минутной слабостью? Будет ли это учтиво? Смешно, но ведь он действительно не умеет стрелять, фактически обречен на смерть, и при этом еще пытается соблюсти правила хорошего тона! Впрочем, надо же хоть в этом отличаться от своего безумного и бесцеремонного соперника! Вульф заколебался, а затем вычеркнул последние два слова.

«…когда вы дали понять, что я вам не слишком безразличен. Благодарность, любовь и восхищение – вот единственные чувства, которые я, коленопреклоненно, осмеливаюсь к вам испытывать! Именно поэтому я обращаюсь сейчас к вам, а не к Богу, с которым у меня отношения сложные…»

Религиозность Вульфа была весьма особого свойства. Как ни странно, но в своем отношении к Богу он придерживался сходных взглядов с тем философом, которого сам не любил, но которым восхищался его соперник, – Ницше. Высмеивая отношение иудеев к Богу, Ницше писал, что ко всем своим глупостям, печалям и заботам они относятся так, словно бы Высшая Сущность должна непременно заботиться о таких мелочах. Подобное отношение он называл панибратством самого дурного вкуса, противопоставляя этому христианству азиатских язычников, которые почитают своих богов настолько тактично, деликатно и благоговейно, что даже не осмеливаются произносить имя божие.

Вульф отрицательно-скептически относился ко всевозможным православным обрядам и особенно к постам. Да, с медицинской точки зрения это, может быть, и полезно, но как же смешно и нелепо думать, будто Верховное Существо, творца невообразимо бесконечной Вселенной, может заботить тот жалкий факт, пожирает ли одно из его микроскопических творений в определенные дни мясную пищу или нет. Да, прав был великий богохульник Ницше, когда писал об отсутствии хорошего воспитания у «благочестивых человечков», которые поднимают столько шуму по поводу своих маленьких недостатков, да еще хотят за это «венец жизни вечной». Но с другой стороны, кому и зачем нужен Бог – или хотя бы представление о нем, – если он не всеведущ и не всезнающ, если он не присутствует везде и всюду, следя за мыслями и поступками своих чад на манер доброго, но строгого отца. Философский Абсолют не годится для почитания его в повседневной жизни – ему не будешь возносить молитвы, и из него непросто сделать гаранта личного бессмертия…

«…Именно с вами я и хочу попрощаться посредством этого письма. Будьте счастливы и благополучны, прекрасная Эмилия, – вот главное, что только можно пожелать в это тревожное время, когда каждый новый день может лишить всех надежд. Прощайте!»

Перечитав письмо, Вульф мысленно представил себе Эмилию, берущую этот листок в руки уже после его смерти, и вдруг так растрогался, что на глаза навернулись слезы. Проклиная собственную слабость и незадачливость, он поспешно запечатал конверт и, вызвав звонком мальчика-рассыльного, отдал письмо ему.

Мальчик спустился вниз и показал письмо портье. Тот в свою очередь тут же положил его к себе в конторку, после чего отвернулся от стойки и снял телефонную трубку.

Оставшийся вечер и часть ночи Вульф занимался тем, что пытался сочинить прощальное стихотворение:

Я перед смертью улыбаюсьИ говорю тебе: «Прощай!»В далекий путь я собираюсь,Быть может, в ад, а может – в рай.Но в час разлуки предстоящейЯ только об одном молю:Ты вспоминай как можно чаще,Что я любил тебя, люблю…

На этом вдохновение истощилось – он бросился на кровать и сомкнул глаза. Вульф не думал, что сможет заснуть, однако то, что произошло, поразило его до глубины души. Он не просто сумел погрузиться в сон, но сделал это так, что не утратил сознания. Подобное явление – сон, в котором сознаешь, что спишь, – посещало его крайне редко. Удивительнее всего было то, что он стал делать во сне, едва увидел в нем ту, которую так «коленопреклоненно боготворил» наяву, обращаясь к ней с посмертным посланием. Да, прав Фрейд, что в сновидениях снимаются всякие моральные запреты! Вульф грубо набросился на Эмилию, повалил ее на землю и, бормоча какие-то нелепые слова, стал яростно задирать ее платье и раздвигать ноги… На этот раз она сопротивлялась, а он торопился так, словно каждое мгновение могло стать последним. Пробудила его ярчайшая вспышка какого-то совершенно звериного сладострастия.

Глава 20.

Прощание

Невыспавшимся, скованным от внутреннего напряжения и при этом решительно-злым явился Вульф на место дуэли. «Скорее бы все кончилось!» – именно эта мысль подстегивала его взвинченные нервы. Или спокойно вернуться домой и дать отдых усталому телу, или достойно закончить свой странный жизненный путь, и тогда позаботиться о его теле придется не собственной душе, а другим людям.

Летним июльским утром знаменитый Венский лес был великолепен. Веселый щебет птиц, изобилие призрачной, небесно-голубой, и земной, сочно-зеленой, свежести, упоительный горный ветерок с ближайших отрогов-Альп – все это поневоле настраивало душу на беззаботный лад, заставляя ее жадно впивать всю эту ч райскую прелесть жизни. В такой прекрасный день просто не может случиться ничего ужасного!

Всю дорогу, пока он ехал в фиакре, да и потом, отпустив кучера и углубившись в одну из аллей, Вульф насвистывал свой любимый вальс Штрауса – «Сказки Венского леса»: «Та-ри ра-ра pa-рам пам-пам, та-ри papa pa-рам пам-пам, та-ри ра-ра pa-рам пам-пам, та-ри ра-ра ра-ра пам-пам…» Странное дело, но этот изумительный гимн красоты, счастья и веселья сейчас звучал в его душе наподобие боевого гимна – воодушевляющего и бравурного. Скорей бы дуэль – ну и задаст же он сейчас этим твердолобым воякам!

Миновав один из указателей, Вульф свернул на тропинку и, пройдя еще несколько минут, оказался на небольшой, освещенной восходящим солнцем поляне. По ней, то сходясь, то расходясь, прогуливались три фигуры: две в красных гусарских мундирах, одна – в мундире белом, украшенном пышными аксельбантами. Во время вчерашних переговоров с Хартвигом Вульф на минуту отлучился из номера, спустился вниз и позвонил доктору Сильверстоуну – единственному своему венскому знакомому, которого бы он мог пригласить на роль секунданта. Однако к телефону никто не подошел, поэтому пришлось согласиться с предложением Хартвига о том, что и второй секундант тоже будет со стороны Фихтера. Тогда Вульф отнесся к этому небрежно – какое значение имеют все эти формальности, если он все равно не умеет стрелять? Но теперь, увидев на полянке трех человек в военной форме, он вдруг оценил эту зловещую картину по достоинству: «Похоже на казнь русского шпиона!» Тем не менее элементарные правила мужества требовали самого беззаботного вида.

– Простите, господа, – весело заговорил Вульф. – Но если верить моим часам, я пришел вовремя – ведь сейчас ровно десять часов?

Незнакомый ему офицер в белом адъютантском мундире с аксельбантами первым взглянул на свои часы, после чего молча кивнул головой.

– Позвольте вам представить – капитан Альтенберг, – церемонно произнес корнет Хартвиг. – Он любезно согласился быть вашим секундантом.

Вульф учтиво поклонился. Лейтенант Фихтер стоял чуть поодаль, боком к нему, делая вид, что рассматривает верхушки деревьев.

– Поскольку причина, послужившая поводом для дуэли, является слишком серьезной и ни о каком примирении речи быть не может, – продолжал сурово корнет, – мы, как я полагаю, можем незамедлительно приступить к делу?

– Разумеется, я только этого и хочу, – решительно отвечал Вульф.

– Прекрасно. Однако я с прискорбием вынужден предупредить вас о небольшой проблеме.

– О чем идет речь?

Корнет Хартвиг слегка замялся.

– Дело в том, что один из дуэльных пистолетов оказался неисправен, а отдать его мастеру, ввиду недостатка времени, было невозможно…