12 шедевров эротики - Коллектив авторов

– Будьте мужественны, Алина, я твердо обдумал план нашего союза. Я не женюсь на вас, дорогая, я не женюсь на вас никогда, хотя бы вы умерли здесь, у моих ног, я не женюсь.

Она перевела дух. Казалось, вся жизнь ушла из ее глаз, и они стали тусклыми, неподвижными, чуть-чуть расширенными.

Она спросила шепотом:

– Вы не любите меня?

– Я люблю вас, Алина, больше всех женщин, которых я только знал. Чем мне поклясться?

Она сделала слабый жест, означающий – почему же вы бросаете меня?

Он повторил то, что она уже слышала. Он стар для нее. У него взрослый сын. Алина может быть счастлива с другим. Наконец, если она считает позорным быть его любовницей, она, значит, его не любит бескорыстно и полно. Все это он щедро пересыпал сожалениями и жалобами то на судьбу, то на женщин, то на самого себя.

Алина была ошеломлена. Понятие «любовница» для нее являлось чем-то омерзительным, страшным и, главное, нечистоплотным. Конечно, она глубоко унизилась перед Шемиотом, он наказывал ее и говорил ей «ты», но ведь она смотрела на него как на мужа. Он был для нее Единственным и Избранным. Она убеждена, что не могла бы любить другого так, как Генриха. Все застыло в ней от горя, и она не ощущала больше никаких желаний.

Она подумала:

«Судьба моя решается, но мне безразлично. Я готова встать и уйти куда-то. Все равно куда, не оглядываясь. Так вот чего хочет от меня Генрих? Заменить ему Клару, о, это слишком».

Шемиот знал ее мысли. Он взял себя в руки. Он не женится, если даже Алина потеряна для него, он не женится, Это смешно.

И он поднялся, как бы прощаясь:

– Я в отчаянии, Алина, сознаюсь, я думал встретить в вас больше любви. Она зарыдала:

– Неправда, неправда, я была вашей с первой встречи, а вчера? О, как вы жестоки ко мне.

Звук ее голоса растрогал Шемиота. Он обнял ее, вытирая ее слезы, целуя глаза и губы:

– Не плачь, все устроится, будь послушна. Ты – моя, и ты очаровательна.

Теперь, когда они отбросили вопрос о браке, в Шемиоте поднялся исключительный интерес к Алине. Он был счастлив и снова влюблен. Он смотрел на ее яркий, свежий рот и терзался между желанием обладать ею сегодня и желанием довести ее еще до большего любовного исступления. Прибегая к наказанию, он знал, что делал. Собираясь обладать ею – он шел наугад. Ему было важно заставить Алину всего и всего просить.

Они не заметили, как дрова догорели.

Теперь пылали только угли. Стало жарко.

– Уже полночь, Алина. Вам пора ложиться.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она поспешно простилась.

Глубокое разочарование охватило Алину. Как, значит, он не хочет оставаться с ней? Она ничего более не понимала. Ведь истинная любовь проста. А любовь Шемиота представлялась ей иероглифами. Добиться у нее согласия на все, потребовать всего, довести ее до бесстыдства и потом даже не желать ее? Что ей делать? Уехать? О, если бы она решилась на это. Остаться? Для чего? А если он просто скучает с ней, ищет предлога отделаться?

После бурных слез ее настроение изменилось:

– Разве я думала встретить в Генрихе азиата? Он слишком умен и деликатен. Он приближается ко мне не без колебания. Правда, я не буду его законной женой, но тем более любовница обязана стать совершенством, я поняла это сегодня.

И она уснула, продолжая плакать, но уже без горечи и оскорбления, оправдав его во всем сама перед собою.

Шемиот же разговаривал с лакеем. Викентий доложил ему, что Франуся не остается служить. Она все время скучает по городу.

– Хорошо, Викентий. Почему не все рабочие пришли за получкой?

– Дорога очень плоха.

– Если они придут завтра, мне не докладывайте.

И Шемиот думал, покуда Викентий растирал его одеколоном: «Все в доме считают Алину моей любовницей. Тот же Викентий, и управляющий, и повар, все, а я теряю время и не должен быть преувеличенного мнения о собственной персоне. Я могу наскучить Алине, внушить ей раздражение, показаться смешным, Витольд Оскерко женится на ней, не задумываясь, я убежден, от горя Алина способна сделать эту глупость, она выйдет за ничтожество и возьмет в придачу Христину, я не прощу себе тогда до смерти. Желаю я Алину? Сегодня – безусловно. Раньше я думал об этом лениво. Завтра? Завтра я могу стать холодным как лед. И все-таки сегодня уже потеряно. Какая жалость. Что делает Алина? Она плачет, считает себя погибшей и уязвленной в своем женском самолюбии. Она думает, что не нравится мне физически. Скоро она устанет думать, плакать и будет только страдать. Как хлопотно с этими женщинами!»

– Спокойной ночи, барин.

Викентий ушел.

Последней мыслью Шемиота было: «Алина сама виновата. Если она любит меня, почему она не осталась со мной? Из чувства стыдливости? Послушания? Ну вот, подобные женщины только развращают нас».

Утром Алина сказала плачущей Франусе:

– Успокойтесь, если вы не хотите оставаться у господина Шемиота, я вас возьму к себе в город. Вы – хорошая девушка.

Франуся снова заплакала, но уже от радости. Алина совсем смягчилась. Ей было приятно тешить эту девушку, очень ловкую и услужливую, догадавшуюся о многом и все же не фамильярную.

– Да, да, Я увезу вас с собою.

Сегодня небо было ярко и блестяще. Обрывки туч быстро таяли. Ветер свирепствовал еще сильнее, чем накануне.

– Барин в кабинете?

– Да. Барин уже спрашивал о барышне.

Алина отвернулась.

Она решила несколько часов не видеть Шемиота и осторожно вышла другим ходом.

Она поднималась в гору с развевающимся тускло-зеленым шарфом на голове, в своем золотистом манто, цвет которого сливался с опавшими листьями. Она жадно дышала, аромат гниения опьянял ее. Ветер стянул, почти высушил землю. О вчерашнем ливне говорила помятая трапа, большие лужи, рытвины, нанесенный пластами песок. Сад еще был великолепен, несмотря на октябрь. Он умирал с честью. Яркие краски сменились полутонами, пурпур и золото теперь превратились в лиловато-коричневое, почти черное. Ничто не пылало больше. Река текла мутная, желтая, почти сливаясь с берегом и лугом. Стая ворон кружилась и отдыхала потом на кукурузном поле. В одной из аллей сада Алина натолкнулась на старого рабочего. Он воспользовался солнцем и ветром, чтобы разложить и высушить крупные орехи – несколько тысяч орехов. Сидя, он сторожил их. Он поклонился лениво и небрежно Алине, холодно смотря на нее своими узенькими серыми глазками.

Это смутило ее. Она думала, подымаясь все выше и выше к кресту: «Если бы даже Генрих и женился на мне, эти люди навсегда запомнят и не простят моего пребывания в имении. Они относятся с возмущением к Франусе, которая угождает распутнице. Викентий готов проклинать меня и думает, что я околдовала его барина».

Она свернула на узенькую дорожку между кустарниками и пришла к оврагу, вырытому сначала весенними водами талого снега, потом дождями, потом уже искусственно углубленному камнями. Самые крупные из них, серо-белого цвета, вчерашний ручей разметал в разные стороны. Здесь стояла скамья – разрезанный старый дуб, положенный на пни, до такой степени тяжелый, что его нельзя было сдвинуть.

Алина села. Ветер шумел верхушками, скамья нагрелась от солнца, камни тоже. Какое-то деревцо было все унизано красными мелкими ягодами. Кажется, боярышник. На сухом кустарнике повисло и качалось пустое, но еще крепкое птичье гнездышко.

«Я начинаю сомневаться в своем рабстве, – размышляла Алина, – ведь все оно придумано мною, мною же установлено. Может быть, любовь Генриха изменит и меня, и мои вкусы?… Может быть, я стану жаждать только поцелуев, а не розог… Розги ужасны. Истинная пытка… У меня захватывает дух от одного воспоминания. И еще не достоверно, унизил ли меня Генрих или же я сама себя унизила. В конце концов, эта история зависела всецело от меня же самой. Итак, я не раба?… Тогда что же я?»

Но она не сделала никакого вывода из своих размышлений, а затосковала. Она чувствовала себя жалкой, смешной, выбитой из колеи, совершенно лишенной той ясности, в какой прожила до сих пор.

Она подняла глаза и увидела Шемиота, идущего к ней без плаща и без шапочки. Какая неосторожность!.. Он простудится на ветру.

Шемиот посмеялся над ее заботами и пригласил ее завтракать. Тогда из упрямства она сняла шарф.

– Тем лучше, Алина… зеленый вас бледнит… О чем вы задумались?

– Я старалась понять вас, Генрих…

– Очень хорошо.

Она вскинула на него чуть-чуть рассерженные глаза.

– Есть минуты, когда я вас ненавижу… Шемиот весело расхохотался. Алина смягчилась. Она давно не видела его таким жизнерадостным.

– Ах… вас ничем не тронешь, Генрих…

– Разве?

Вечером они снова зажгли камин. Сюда им принесли столик с инкрустациями, на котором они играли в шашки некоторое время. Но Алина была рассеянна. Она проигрывала партию за партией. Потом они пересели ближе к огню и сидели в глубокой задумчивости, слушая ветер. Шемиот внутренне колебался. День ему показался особенно приятным, Алина – обворожительнее, чем когда-либо. Он не знал, как ему поступить. Время не ждало его. Двенадцать часов! Алина молчала. Шемиот хотел настоять на своем. Они простились.