Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отцовский тон серьезной сдержанности нормализует отношения; пройдет год-другой, чувство выдержит испытание на прочность, и «свадебный поезд» умчит Лауру и Поля из Марксова дома. Отец будет еще, страдая, привыкать к этой неизбежной разлуке, не без боли иронизировать в письмах: «Счастлив узнать из писания твоего и твоего супруга (извини за такое «выражение»)»; и уже добродушно смиряться: «Что касается упомянутого супруга, то присылка им мне книг при столь критических обстоятельствах свидетельствует красноречивее всяких слов о врожденной доброте…» Он откроет затем немало прекрасных сторон, талантов и высокодостойных качеств в своем породненном молодом друге и сподвижнике.
Легче расставание со старшей дочерью — Женни выходит замуж четыре года спустя за Шарля Лонге — тоже революционера, парижского коммунара. Легче, наверное, потому, что старшая дочь всегда была по духу своему преданно-близкой, прямо-таки отцовской тенью, и после замужества становится еще ближе. И испытания для Шарля проще. С теплым юмором описывает их Энгельс в своем мадридском послании к Лауре: если, мол, во время твоей помолвки тебя задевали шуточки по поводу «влюбленных взоров», то можешь считать себя полностью отомщенной: «Женни в этом отношении старается вовсю». Лонге, судя по всему, славный товарищ. Но надо еще выдержать испытания. Послезавтра «состоятся гастроли» Лонге в доме Маркса: «Он будет готовить камбалу по-нормандски, свое национальное блюдо»; мы тоже приглашены, — любопытно, как это понравится моей жене. Последнее его приготовление — тушеная говядина — не имело особого успеха».
На полувековом Марксовом рубеже приходит волна нового поколения — теперь уже внуки, столь желанное пополнение сильной половины рода человеческого. Некоторые из них — наследники Лонге — несут эстафету жизни почти до середины следующего века: Жан — «Джонни», Марсель — «большой Па», Эдгар — «Волк».
Трепетно заботливое отношение Маркса к внукам все же заставляет вспомнить его сакраментальные слова: «Я люблю их маленьких». Именно в разговоре о внуках от Маркса можно услышать неожиданный упрек за увлечение делами. «Немного рассержен последним посланием Поля, полным интересных подробностней, касающихся «движения», но ни словом не упоминающим о дорогом маленьком страдальце», — речь идет о здоровье Шарля Лафарга — трехлетнего Шнаппи. Именно в разговоре о здоровье внуков он становится категоричен с дочерьми. «Вы должны каждый день посылать мне сведения о состоянии его здоровья — речь о любимце Джонни, — и непременно сообщать всю правду. Этот малыш дорог мне, как зеница ока». Он тяжко переживает трагические несчастья с маленькими родными человечками. «В этом отношении, — признается он друзьям, — я не такой стоик, как в других вещах, и семейные несчастья обходятся мне всегда дорого». Когда умирает первенец Женни, Мавр буквально не находит себе места: «Наш дом вымер… Мне недостает его на каждом шагу. У меня сердце обливается кровью, когда я думаю о нем, и разве можно забыть такого славного, очаровательного человечка!»
Женни не стало.
Последние встречи.
С каждым «новым пришельцем» юное племя Марксов занимает все больше места в душе доброго волшебника Олд Ника, вовсе не вытесняя любимые образы дочерей, а сливаясь с ними, возвращая из прошлого их звонкое детство. Сидит ли Маркс за рабочим столом, он чутко вслушивается в тишину опустевшего дома — «Я порой подбегаю к окну, когда слышу детские голоса, похожие на голоса наших, забывая на мгновение, что ребятишки по ту сторону Ла-Манша». Идет ли на прогулку — и тоже напоминание о внуках — внезапно подступается «величественная личность» знакомого сторожа и непременный вопрос о внуках: есть ли новые вести? Уезжает ли за моря, на Африканский континент, и там ему мечтается о встречах с малышами — «Как бы я хотел, чтобы в один прекрасный день ковер-самолет принес бы мне сюда Джонни. Как бы мой дорогой мальчик восхищался маврами, арабами, берберами, турками, неграми, — словом, всем этим Вавилоном, и костюмами (большей частью поэтическими) этого восточного мира…» И он попросит свое любимое дитя Женни поцеловать за него и милого Гарри, и благородного Волка, и великого Па!..
И хотя со временем разрастается в своих ветвях семейство Маркса, все больше неизбежных хлопот выпадает дочерям, они тем не менее старательно перенимают в свои надежные руки массу отцовских дел. Конечно же, его не заменишь ни в работе над рукописью, ни на заседании Генсовета, ни в беседе с посланцами народившихся партий, ни даже в чтении писем, потоком идущих в Интернационал. Маркс знает свою незаменимость, четко дирижирует распределением обязанностей, оставляя себе львиную долю труднейших дел.
И он знает также, чувствует, что незаменим для них, дочерей. Если что-то случится с кем-нибудь из них, то непременно придет обнадеживающая весть от отца: «Я очень скоро буду возле тебя, и все будет спокойно улажено».
Ваше любимое блюдо — РЫБА
Теперь трудно дознаться, как в середине прошлого века обстояло с рыбой в парижских и лондонских лавчонках. Но доподлинно известно, что Маркс не часто лакомился любимым блюдом. Осенью 52-го, когда у него слегла «вся семья от альфы до омеги» и ему не на что было вызвать врача, он признается в письме к Энгельсу:
— В течение 8—10 дней моя семья питалась хлебом и картофелем, а сегодня еще сомнительно, смогу ли я достать и это. Разумеется, при теперешних климатических условиях эта диета не была полезной… Самое лучшее и желательное, что могло бы случиться, — это если бы хозяйка дома вышвырнула бы меня из квартиры. Тогда я расквитался бы, по крайней мере, с суммой в 22 фунта стерлингов. Но такого большого одолжения вряд ли от нее можно ожидать. К тому же еще булочник, торговец молоком, чаеторговец, зеленщик, старый долг мяснику. Как я могу разделаться со всей этой дрянью? Наконец, в последние 8 —10 дней
