Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

По прибытии на заставу, глава уступил мне на ночь свою комнату. К тому времени я слишком устала для того, чтобы возражать — сил хватило лишь на благодарственный кивок. На узкой и жесткой кровати мне, к счастью, ничего не привиделось, так что проснулась я вполне отдохнувшей. К этому времени жизнь на заставе уже кипела в полную силу. До меня доносились голоса, плеск воды у колодца, стук молота из кузни…

Найдя в комнате таз и кувшин с водой, я умылась, переплела косу и привела одежду в порядок. Самое время было спускаться вниз, но я, сев на уже застеленную постель, достала из сумки письма в Мэлдин и призадумалась. Ночное видение сильно походило на предупреждение, но стоило ли из-за него поворачивать обратно? В храм я ехала не из пустого любопытства — мне нужны были знания, что же до возможного коварства сестер из Мэлдина…

Власть над душами и умами — тяжкое бремя, и далеко не все могут нести его достойно. Я уже успела убедиться в том, что Матери храмов часто ведут сложную игру за влияние — было бы странно, если б Хозяйка Мэлдина стала бы исключением из этого правила… Что ж, письма матери Вероники станут для меня не только пропуском к секретам Мэлдина, но и щитом. Я же, оказавшись в храме, постараюсь читать то, что написано между строк, и не буду верить тому, что выставлено напоказ… К тому же, я могу покинуть Мэлдин в любое время…

Успокоив себя такими мыслями, я вновь спрятала письма в сумку и спустилась вниз. Крутая лестница привела меня прямиком в обеденную, и хотя я вошла тихо, стараясь не привлечь к себе лишнего внимания, все, находящиеся в зале «карающие» немедля повернулись ко мне. От их любопытных, слишком уж пристальных взглядов мне стало не по себе, и я поспешила выйти на улицу, где меня ждало то же самое — собравшиеся во внутреннем дворе воины, глядя мне в след, едва не сворачивали себе шеи.

На счастье, слишком долго гадать над таким поведением «Карающих» мне не пришлось. Очень скоро выяснилось, что Рэдлин уже успел рассказать о нашем приключении всему отряду в самых ярких красках. Причем, оставив за собою скромное второе место, главной героиней он вывел меня, не забыв упомянуть ни о том, как я направила коня на одного из разбойников, ни про то, как лечила его в кромлехе…

После того, как я узнала, из-за чего ратники на заставе едят меня глазами, я пожалела о том, что зашивая Рэдлину руку, заодно не зашила ему и рот — менее всего я желала прославиться среди «карающих»… Слухи расходятся широко и причудливо — мне даже думать не хотелось о том, до кого, в конечном итоге, мог дойти рассказ Рэдлина… Искаженный, не раз переиначенный на новый лад по многу раз, но тот, кто ищет, сможет уловить истину…

Впрочем, столь кровожадные мысли касательно Рэдлина занимали меня совсем недолго — после завтрака оказалось, что разбойники не успели полностью разворошить мои, потерянные вместе с лошадью, сумки, и большая часть трав и припасов уцелела.

Пока я занималась тем, что все заново раскладывала и упаковывала, глава заставы тоже времени зря не терял. Я как раз застегнула последнюю пряжку на снаряжении, когда в двери данной мне на время комнаты постучался ее настоящий хозяин и сказал, что ему удалось подобрать для меня подходящую лошадь. Не соблаговолит ли госпожа пройти с ним в конюшню, чтобы взглянуть на кобылу?

Поскольку новой лошадью я и не чаяла обзавестись, собираясь пристать к первому же, подошедшему к заставе обозу, предложение главы меня заинтересовало.

И четверти часа не прошло, как я, замерев около стойла, рассматривала неожиданный подарок. Кобыла была той же масти, что и убитая подо мною смирная храмовая лошадка, но в жилах стоящей передо мною гнедой красавицы текла, несомненно, благородная кровь — «щучий» профиль, тонкие сухие ноги и лебединая шея служили этому лучшим подтверждением. Длинная грива и пышный хвост лошади были расчесаны волосок к волоску, а шерсть блестела, точно шелковая — глядя на это великолепие, я невольно задалась вопросом, кому из «карающих» довелось провести целое утро со скребницей и гребнем…

— Ласточке пять лет. Она послушна, небоязлива и хорошо выезжена, — нарушил затянувшееся было молчание стоявший подле меня глава заставы.

Лошадь, точно уловив, что ее хвалят, тихо заржала и топнула копытом, а я покачала головой.

— Она умница и красавица — это сразу видно… Но она слишком хороша для меня…

Услышав мои слова, глава нахмурился:

— Скромность — похвальное качество для служителей Семерки, но сейчас она излишня… Считайте, госпожа, что Ласточка — это моя плата за оказанную Рэдлину помощь, а жизнь своих людей я ценю высоко…

После таких слов мой очередной отказ был бы уже оскорблением. Я искоса взглянула на «карающего» — на нахмуренные, с крутым изломом брови, на твердо очерченные, сжатые в одну линию губы — и согласно кивнула головой.

— Малика не забудет твоей щедрости…

Это были обычные в таких случаях слова, но, тем не менее, я не ожидала того, что произошло после них. Глава заставы, наградив меня хмурым взглядом, встал на одно колено и склонил голову, прося благословения. С трудом подавив смятение, я положила ладони на его темно-каштановые волосы и торопливо прошептала подходящие к такому случаю строки молитвы…

После этого мы, обмолвившись парой ничего не значащих слов, наконец-то расстались.

Заставу я покинула вскоре после полудня — теперь, несмотря на то, что опасность вроде бы миновала, меня сопровождали сразу четверо «карающих». Глава отряда (его имя я так и не удосужилась узнать) приказал им быть со мною до самого города. Одним из охранников вновь оказался Рэдлин, и я, как только застава скрылась за поворотом, заметила ему, что болтливость — не самое лучшее качество для воина. Рэдлин, явно собирающийся развлечь меня очередной беседой, после таких слов немедля прикусил язык и молчал ровно до тех пор, пока падающие на дорогу тени деревьев не стали косыми…

Его вопрос прозвучал вполне ожидаемо:

— Вы по-прежнему гневаетесь, госпожа?

Я отвела взгляд от дороги, и, посмотрев на ехавшего со мною стремя в стремя Рэдлина, покачала головой.

— Уже нет. Тем более что сказанное тобой уже не воротишь назад.

В этот раз Рэдлин не стал молчать, а попробовал защититься:

— Так разве я что плохое сказал? Вы ведь действительно вели себя более чем достойно и смело? Разве это не достойно похвалы?

Услышав начало спора, едущие позади нас с Рэдлином «карающие» немедля навострили уши, и я, бросив на них внимательный взгляд, ответила так, чтоб они тоже уловили каждое слово.

— Одним из моих обетов Малике была скромность в словах и делах, Рэдлин. Теперь же моя клятва оказалась нарушенной… О какой скромности может идти речь, если обо мне теперь судачит целая застава?