Рыцарь курятника - Эрнест Капандю

– Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, – сказал Берни. – У него миллионов двадцать.

– Что он еще сделал для семейства Поассон?

– Он совершенно освободил Поассона, – отвечал Вольтер, – от неприятностей, от скуки, от горестей и от беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой он взял на себя.

– И имел полный успех, – сказал аббат, – потому что в свои восемнадцать лет мадемуазель Антуанетта была просто восхитительна!

– Это действительно женщина образованная, – сказал Ришелье.

– Мало того, – вскричал Вольтер, – это артистка, и артистка умная! Она превосходная музыкантша, она удивительно рисует, любит горячо, страстно, с непреодолимым увлечением поддержать интересный разговор, блестящее общество, охоту, удовольствия!

– Что я вам говорил, Креки? – закричал Ришелье. – Эта женщина – совершенство! Когда Турншер, ее крестный отец, представил ее в свет и давал для нее праздник за праздником – помните, какой она имела успех?

– Оглушительный! В городе и при дворе говорили только о ней.

– Как она была хороша в день ее свадьбы!

– А как Норман был безобразен, – сказал Берни.

– Как безобразен и теперь, – прибавил Вольтер.

– Да, но он был главным откупщиком, и брак состоялся.

– Норман д'Этиоль – племянник Турншера? – спросил Креки.

– Да.

– Так что мадам д'Этиоль привязалась к Турншеру всем сердцем. Он ее крестный отец, ее дядя, ее благодетель…

– За это Поассон ему глубоко признателен!

– Сколько лет она замужем?

– Три года.

– Каких она лет?

– Я могу вам точно назвать возраст мадам д'Этиоль, – сказал Вольтер, – потому что в тот день, когда она родилась, я обедал у Турншера, – это было двадцать девятого декабря тысяча семьсот двадцать первого года.

– Итак, ей теперь двадцать четыре года.

– Лучший возраст для женщины!

– И мы едем к этой очаровательной даме? – спросил Креки герцога.

– Да, мой милый, – отвечал Ришелье.

– Что мы там будем делать?

– То же, что делают все, кто только ступит ногой в ее гостиную, – обожать ее.

– И вы разбудили меня так рано, и мы поехали так быстро только для того, чтобы представить меня мадам д'Этиоль?

– Ну да! Когда вы приедете, маркиз, вы не будете жаловаться, потому что встретите там самое веселое, самое любезное, самое остроумное и самое нарядное общество, какое только можете пожелать.

– Не сомневаюсь.

– И вы не можете сомневаться еще и потому, что перед вами два представителя этого любезного общества и что к именам Вольтера и Берни, которыми гордится гостиная мадам д'Этиоль, вы можете присоединить имена Мопертюи, Каюзака, Монтескье, Мармонтеля, Жанти Бернара и многих других.

– Странная жизнь у этой молодой женщины! – воскликнул Вольтер. – Будучи дочерью Поассона, человека ничтожного, она могла бы иметь самое печальное будущее; но это ребенок, избалованный от природы! Все дурное преврати-

лось в ней в хорошее, и, вместо того чтобы идти по извилистой тропинке, она с самого начала своей жизни, с первых ее шагов, видит перед собой прекрасную и веселую дорогу, усыпанную цветами. Кто может знать, куда приведет ее эта дорога?

– Одна судьба, – сказал Берни.

– Которой герцог де Ришелье так часто подает руку, – прибавил Вольтер, лукаво улыбаясь.

Ришелье также улыбнулся и посмотрел на Вольтера. Одна и та же мысль промелькнула в глазах этих людей, таких мудрых, но таких разных. Ришелье отличался умом и хитростью придворного, Вольтер – лукавством философа.

Карета уже несколько минут ехала по лесу, потом повернула налево, на берег реки, и поднялась на крутую гору, на которой возвышался замок Этиоль.

– Мы не можем долго оставаться в замке, – сказал Креки. – Я должен присутствовать при начале охоты: этого требует моя должность.

– Мы уедем тотчас, как только вы захотите, – отвечал Ришелье, – но прежде дайте нам приехать.

Карета быстро катилась по красивой аллее.

– Вот мы и приехали, – сказал аббат де Берни в ту минуту, когда экипаж въехал в величественные ворота и покатил по аллее, украшенной справа и слева статуями. За статуями виднелась зеленая живая изгородь. В конце аллеи был большой двор с бассейном в центре, с постройками из кирпича справа и слева, а в глубине возвышался замок с остроконечной кровлей.

Карета остановилась у крыльца. Множество лакеев в разных ливреях в передней и множество экипажей на дворе указывали, что в замке собралось множество гостей.

Выйдя из кареты, Ришелье и Креки остались несколько позади. Маркиз взял за руку грецога.

– Любезный герцог, – начал он, – хотите, я скажу, о чем думаю?

– Высказывайтесь, мой милый, – сказал он. – Мой дед был кардиналом, и, хотя я не одного с ним звания, я должен

был наследовать после него привилегию выслушивать чужие признания.

– Мой визит к мадам д'Этиоль что-то скрывает под собой.

– Вы так думаете?

– Думаю.

– Вы не ошибаетесь.

– Как! Так, значит, это правда, что мой непредвиденный приезд в замок не случаен?

– Да.

Креки с любопытством наклонился к своему спутнику:

– О чем же идет речь?

Герцог тонко улыбнулся.

– Вы не догадываетесь? – спросил он.

– Нет.

– Ну, вы узнаете все, когда…

Ришелье остановился и задумался.

– Когда же? – с нетерпением спросил Креки.

– Когда мы позавтракаем с мадам д'Этиоль.

– Почему же не раньше?

– Потому что раньше… Нет, невозможно.

– Но…

– Молчите, мой милый, дражайший мой маркиз, и будьте скромны.

Креки расхохотался.

– Знаете ли, – проговорил он, – что вы сильно подстрекнули мое любопытство?

– Знаю!

– Да я-то не знаю.

– Вы все узнаете, когда придет пора, любезный маркиз де Креки, до тех же пор не расспрашивайте. Убаюкивайте свое любопытство, терпеливо ожидая.

– Я буду себя убаюкивать – это конечно, но не засну.

Ришелье тихо увлек за собой маркиза.

Замок д'Этиоль

Выстроенный в восхитительном месте и с полным знанием архитектуры, замок д'Этиоль казался волшебным зданием, в котором присутствовали и ослепительная роскошь, и изящный вкус, и искусство, которыми так славилось восемнадцатое столетие – столетие странное во французской истории, в которое умер Людовик ХIV и родился Наполеон I; столетие, в которое угасла старая королевская династия и явилась новая – импера-торская; столетие прогресса, породившее Вольтера и Руссо; столетие сильное, могучее, где все было преувеличенно – процветание и упадок, роскошь и нищета, слава и поношение; столетие, наконец, которое все разрушило, все уничтожило, все поглотило и все возобновило, все создало снова!