Пленник железной горы - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот! – Уот распахнул пасть. Левый клык адьярая, а также коренные зубы рядом покрывала бурая короста ржавчины. – Тимир нам и новые вставляет. Сам кует, сам вставляет. Знаешь, как он вставляет? Лучше всех! Только дорого очень…
– Дорого?
– А ты думал, он нам даром вставляет?
– Вы же братья!
– Братья! Любимые братья! С кого и возьмешь, если не с брата…
– С меня Мюльдюн ничего не берет…
– Значит, не любит! – уверенно заявил Уот. – Наш Тимир всех в семье любит. Папу, маму, меня – очень! А пуще всех – нашего старшего среднего. Он ему и верхние зубы вставил, и нижние, и в три ряда…
– Кому вставил?
– Старшему среднему. Алып Хара – слыхал? Он, знаешь, какой?
– Самый лучший? – предположил я.
– Точно! Говорю же, умный ты. Алып Хара у нас красавец. Головы – три! Ног – шесть! Рук – шесть! Долбежки, колотушки! И все вихрем крутятся, и руки, и ноги… Девки без ума! Дуреют прямо, девки-то…
– Шесть ног? Зачем?
– Как зачем? Две – подпорки. Две – с копытами! Две – багры! Понял?
Я на всякий случай кивнул.
– Хорошие они, – признался Уот. Единственный глаз его заблестел слезой. – Все хорошие. И мамка с папкой, и Тимир с Алыпом. И сестричка, девка-визгунья[31]. Семья! Лучше нашей семьи век ищи – не сыщешь. Понял?
Вот тут меня и заело.
– Сыщешь, – сказал я. – У меня брат знаешь какой?
– Какой? – заинтересовался адьярай.
– Самый сильный, вот какой!
– Мюльдюн, что ли?
В голосе Уота звучало откровенное презрение.
– Почему Мюльдюн? – я улыбнулся. – Нюргун! Самый лучший[32]!
Позже, став взрослым, я часто размышлял: почему я решил спрятаться именно за Нюргуна? За брата, которого никогда не видел? В чьем существовании был уверен не до конца?! В конце концов, проще было бы обидеться за Мюльдюна. Вступить с Уотом в спор, доказать, что Мюльдюн-бёгё никак не хуже зубодера Тимира или Алыпа-шестиножки. Почему Нюргун? Объяснение мне дал дядя Сарын, которому я признался в ночной беседе с Уотом Усутаакы. То, что известно, сказал он, всегда слабее того, что неизвестно. Бледнее, ущербней, проще. Неизвестность – вот единственная настоящая сила. Она кого хочешь в дугу согнет. Поэтому сказители не рассказывают слушателям все, что знают. Многозначительный намек – оружие, бьющее без промаха. Понял, дружок? Я ответил, что понял – и, кажется, соврал.
Мы проговорили с адьяраем до утра. Нюргун в моем изложении сотрясал землю и раскалывал небеса. Исчезновение из колыбели я обставил, как героический побег младенца-великана. А что? Обычное дело. Не из юрты ведь бежим, из Бездны Смерти! Уот ухал, охал, цокал языком. Ну да, сказал он, когда я объяснил, что не знаю, где сейчас Нюргун. Ну да, ты еще маленький. Станут тебе докладывать, кэр-буу!
Я и представить не мог, чем обернется мой рассказ в будущем.
– Ты мне нравишься, – сказал Уот, когда я уже собрался лезть вниз с арангаса. – Ты хороший. Ты хороший. Ты очень хороший. А знаешь, почему ты хороший?
– Почему?
– Ты слабак. Потому и хороший.
Я обиделся. А зря.
3. Дорога в небо
– Три дня, – бурчит Мюльдюн себе под нос. – Три дня…
И вздыхает.
Облако под ним идет волнами, как молочное озеро под ветром.
– Три дня, – согласно вздыхаю я.
Мотылек косится на меня, но с шага – вернее, с рыси – не сбивается.
До горы Кюн-Туллур мы добрались быстро. Коней, вроде, не гнали, и раз – уже на месте. Я и оглянуться не успел. Тут Мюльдюн отдал вороного Баранчаю, блестящий слуга поехал обратно, а брат вызвал свое облако. Правда, у Мюльдюна не сразу получилось – три праздничных дня даром не прошли даже для него. Что уж обо мне говорить?
– Эй, Мюльдюн!
– Ну?
– А почему все боотуры на конях ездят, а ты на облаке летаешь?
Он долго молчит. Я уж думал: не ответит.
– Не нашлось мне коня. Облако выдали.
– Как это – не нашлось?!
– Очень просто.
– Да у нас этих коней – табуны! Выбирай, какого хочешь!
В этот раз брат молчит еще дольше. Но я вижу – он не просто так молчит. Он думает, как лучше объяснить. Интересно, кто боотурам ездовые облака раздает? Я бы не отказался! Хотя, если выбирать – Мотылек или облако? – я б Мотылька выбрал. А сразу и коня, и облако, наверное, нельзя. Даже для солнечного айыы слишком жирно будет.
Я треплю Мотылька по холке. Когда он ко мне оборачивается, скармливаю ему кусочек лепешки из котомки. Не тревожься, мой хороший. Я тебя ни на что не променяю!
– Каждому боотуру – свой конь, – Мюльдюн превращается в балагура. – Особый, только для него. Мне не нашли. Вот, на облаке летаю.
– На облаке тоже здо́рово!
– Угу…
Я думал, мы все вместе в облако залезем: Мюльдюн, я и Мотылек. Там места полным-полно́! Но когда облако прилетело, Мюльдюн взял и скомкал его! Точь-в‑точь как снег уминают, лепят из него что-нибудь. Из облака Мюльдюн вылепил корявые сани и забрался в них с ногами. Так и поехали: Мюльдюн – на облачных санях, я – на Мотыльке.
Гора Кюн-Туллур – особенная. С нее перевал не абы куда, а прямиком в небо уходит, к нам домой. Гору эту, говорят, самолично воздвиг Юрюн Ар-тойон, Белый Владыка – мой, если вы забыли, родной дядя, правитель Верхних небес. Если правда, то дядя постарался на славу: гора – загляденье! Все, что в Осьмикрайней есть, на ней собрано. Луга – трава по пояс, коням раздолье. С круч глянешь вниз – дух захватывает! Леса́ – светлей светлого, солнце их насквозь пронизывает. Тут тебе и пихта, и кедр, и лиственница, и рощи березовые. И никаких завалов-буреломов! Едешь, и сердце радуется. Выше – ягодные поляны. Черника-костяника, брусника-морошка, голубика-клюква. Нигде больше не видел, чтобы разные ягоды рядом росли, да еще все вместе поспели! Нет, без Белого Владыки дело не обошлось.
А воздух сладкий, медвяный – пей кубками!
Начинаются заросли кедрового стланика и малины – тоже спелой. Потом остаются скалы и лишайник – мы выбрались на перевал. Чуточку отдохнув, двигаем дальше, в небо – а перевал раз, и закончился. Или не закончился? У Мотылька под копытами – каменистая тропа, та же, что и раньше. Под санями Мюльдюна – ничего. Голубенькое такое ничего, пустое-препустое. Время от времени в нем проплывают облака – обычные, не ездовые. Между санями и Мотыльком ничего загустевает, течет грязно-серым туманом – и превращается в тропу. Подковы Мотылька высекают из камней искры. Что тут настоящее? Ничего или твердь? И то, и другое?
– Мюльдюн, а Мюльдюн!
– Ну?
– Мы еще на земле? Или уже на небе?
Брат косится вправо, влево, на камни, на ничего с облаками. Пожимает широченными плечами:
