Номерные сказки - Евгений Шестаков

Как всегда мнение народа осталось при нем. А ко дворцу уже довольно скоро начали прибывать и первые клетки с крылатыми существами. Коих тут же, не торгуясь, перекупали думные бояре и дьяки. Причем не родовитый. Но с большими далеко идущими планами хитрый боярин успевал более других, не глядя хватая птиц и одновременно строя в уме планы пополам с кознями. А планы его были весьма просты: если хочет государь прислушиваться к мнению птицы, то и пусть себе. Он, боярин, сие мнение сформирует и птице в ее маленький череп вдолбит. Неважно, как выглядит агент влияния. Лишь бы влиял. И боярин щедро раздавал налево и направо монеты, не гнушаясь даже таким сомнительным приобретением как пожилой ощипанный временем воробей, которого даже не поймали, а просто выволокли за крыло из теплой навозной кучи, где он с комфортом собирался провести старость.

— Глянь-ко, боярин! Вишь, кака птица-то умудренная! Молчит, попусту зазря не чирикат. Стало быть, дельных вопросов ждет, а не так себе ерунды. Покупай, боярин, не сумлевайся. Это она со мной говорить не хочет, потому как я человечишко-то простой. А с тобой, глядишь, побеседует. На разные темы. Оне, птицы, сверьху-то поболе нашего видют. Бери, не думай, бери! Ишь, как она лупится-т на тебя... Видать, дельного человека признала. За мелки зернышки информацию крупну тебе доложит.

Уже к обеду на заднем дворе скопилась целая прорва проволочных и иных разных клеток, в которых спали, орали и трепыхались десятки птиц разных видов. Откуда-то даже приволокли здоровенное решетчатое вместилище с крупной печальной цаплей. Каковая, по словам представившего ее боярина-грамотея, разговаривать не умела, но крыльями могла по принятому у моряков коду вполне осмысленно семафорить. Представлена была сова, которая могла ухать, ахать и охать, а также, если особым образом зажать клюв, очень похоже хрюкать свиньей. Имелась даже клетка с летучей мышью, способной, как уверенно доложил задорого купивший ее воевода, тоненько пропищать семь мелодий.

— Нда... Прямо птичий базар какой-то. Есть, из чего выбирать, — подивился, нагрянув сразу после сытного обеда, царь. На обед, кроме прочего, была и запеченная в духовке кура. Поэтому некоторое время его величество глазел на птичье сборище с гастрономической точки зрения. — Блюдов-то скока можно разных понаготовить! К примеру, дятел, запеченный из огнемета. Али индейка по-индейски. На томагавке и с перьями.

— Али гусь. Фаршированный собой носом в зад, — дополнил шут, трогая клетку с какой-то небольшой птичкой. Которая, видимо, еще утром была обыкновенной пичужкой. А теперь, наспех выкрашенная гуашью, представляла из себя дикую лесную крупноколибри. О чем с важным видом поведал приобретший ее боярин.

— Сильно редкостный экземпляр. Мужик-ловец сказывал, что с утра аккурат в шесть часов с выражением гимн поет, а питается исключительно добрыми словами хозяина.

Заглядевшись на столь обильное пернатое разнообразие, государь не сразу и вспомнил о причине его возникновения.

— ну дак что... теперь, значится, давайте зерна от плевел-то отделим. Ибо птица требуется именно говорящая. И именно птица. А не како-то там хрен его поймешь кто.

И государь пихнул ногой клетку с хрен его поймешь кем. Данное существо представляло собой совсем уже что-то с естественнонаучной точки зрения непотребное. Во-первых, вместо крыльев на спине был пропеллер. Во-вторых, вместо клюва имелась маленькая зубастая пасть. Тварь сия продавцом уважительно именовалась как "винтокрылый спонтомзавр" и куплена была аж за целых восемь монет. Судя по тому. как сильно она напоминала мышь, и судя по немалому количеству подобных ей странных особей, смышленое крестьянство очень неплохо сегодня подзаработало на боярстве.

После долгой неразберихи и межхозяйских распрей, вызванных сортировкой, были отобраны лишь настоящие птицы, способные хотя бы минимально копировать человеческий голос. Напрочь исключены были утки, гуси и всякие прочие куры и воробьи. Осталось всего лишь несколько клеток. В которых, нахохлившись, сидели попугаи разных расцветок, пара воронов и дрозды.

— Вот из этих, пожалуй, кого и выберем... — сказал, теребя бороду, царь. Присевши к первой же клетке, он просунул в нее пальцы и пощекотал дремавшего в ней довольно крупного попугая, — Эй ты, чирикало! Слышь! По-людскому-то бакланить умеешь?

Птица открыла один глаз. Затем неспеша другой. Затем отковыляла вбок от царской тормошащей руки, оглядела ее хозяина и сказала очень громко и внятно:

— Лысый пришел... Привет, лысый! Лысый Толику покушать принес?

Царь оторопел, а птица, входя в историю, поковырялась под мышкой и произнесла еще несколько фраз. Которых вполне хватило, чтобы именно ее вскоре выбрали и бережно отнесли во дворец.

— Блохи, блин... Ты лысый, у тебя нет. У Толика много. Тебе дать? Толик добрый. Ты, лысый, добрый? Покушать принес? Неси. Лысый, ты везде лысый? Покушать неси. Толик какать хочет. А нечем. Дай кушать, лысый. Эх, лысый... Тормоз ты. Птичка полчаса уже говорит, а ты все еще не врубился. Кушать, лысый. Неси. Лысый, ты что, глухой?!

Сказка №61

В это утро выпало так много снега, что двор и въезд во дворец расчищали многими силами до полудня. Мелькали лопаты, вырывался из бородатых ртов пар, скрипели по белизне обутые в войлок ноги. Его величество помимо личного мускульного участия громогласно руководил процессом, воодушевляя трудолюбивых и погоняя лентяев.

— Молодца, Федор! На рекорд идешь! Ишо два таких сугроба скидаешь — награду тебе пожалую. Государевых медов полный ковш. И моим рукавом занюхать.

— Молоток, Игнат! Так держать и туда кидать! Подойдешь опосля, премию тебе выдам. В смысле, тоись, налью.

— Ай да Сеня! Ай да работник! Мотри-ка, люди! Мы тут ковыряемся еле-еле, а он уже восьмую снежинку сгреб! Чичас отдохнет немножко и в кучу ее метнет. Вон кака куча-то у его огромадна! К вечеру, пожалуй, с конскую будет.

Его величество, как и многие из равных ему особ, любил и уважал физический труд. Естественно, в умеренных количествах, в охотку и без обременения специальным знанием. Государь умело колол и пилил дрова, грамотно подметал дорожки и технически безупречно выстругивал колышки для ограды. В уборке же снежного урожая царь вообще почитался за вселенского чемпиона. Поговаривали даже, что в моменты наибольшей увлеченности сим занятием его величество временно теряет способность мыслить и говорить и вместо этого негромко и равномерно гудит. Шут, напротив, не видел никакой необходимости заниматься чем либо, не включенным в круг его прямых обязанностей. Однако приходилось подчиняться монаршему повелению, и его смешнейшество, спустя рукава во всех смыслах, с лопатой в руках оттачивал мастерство саботажа и уклонения.

— Это тебе, господин гороховый, не шутки с губы плевать! Это есть созидательный в уборочной форме активный труд. Который из сотворенной Господом обезьяны Адама сделал. Потому как ежли б не труд — так бы он на ветках сидел и от яблок животом пучился. Вместе с Евой. А Господь струменты из глины им сотворил и знания в ухи надиктовал. И сказал : кто не работает, тот не жрет. В смысле, одни тока яблоки. А ежли говядинки да хлебушка хошь — вот те топорик в руки, иди сруби. В смысле, тоись, избу. Чтоб на дереве не сидеть. И вот оттудова человек и произошел. От физического труда руками. А кто ленится и валяется — тому царствие небесное. С голоду. Потому как человек не ангел, одними испарениями да светом солнечным сыт не будет. Ибо Господь сказал : имеющий уши да оглохнет. А кто был никем, тот и хрен с ним. Тоись, я хочу сказать, без пруда не выловишь и рыбку оттуда. В смысле, скока волка ни корми, он все выгадит. Тоись, в общем...

Его величество, что с ним нередко случалось, немного запутался в построениях. И замолчал, скребя в затылке отполированным черенком. И неожиданно для себя самого подумал о том, что, пожалуй, иногда способность говорить и способность говорить о чем-то — это две разные вещи. Хотя, ежели вдуматься глыбже и чуть-чуть тоньше, то даже и абсолютное пустословие вполне может быть оправдано хотя бы как тренировка громкости звука ротовой полости организма. А ежели думать ширше и немного смелее, то даже и мысленное несение чепухи может быть рассмотрено как самостоятельная работа мозга без участия личности в неизвестных никому целях. Стало быть, ежели не замыкаться в тесных для истинного мыслителя границах душевного здравия, можно предположить, что в любой отдельно взятой (не буквально!) башке... Гм... А ежели буквально? А ежели, допустим...

Шут был единственным, кто правильно и, главное, быстро оценил выражение лица повелителя. От напрягшейся головы которого вдруг пошел такой пар, что на его шапке моментально растаял снег. Глаза его величества встретились у переносицы, а морщин на лбу образовалось больше, чем у трехрядной гармони. Быстро определив диагноз — вертикальный столбняк кумекальных органов -, шут столь же быстро оказал царю и первую помощь. Сила удара деревянной лопатой по суконным чреслам была такова, что государь ртом издал звук, долженствовавший произойти совсем из другого места. Обалдевшая дворня выронила скребки и уставилась на шута. Каковой, зайдя с противоположной стороны, отвесил его величеству две столь звонкие оплеухи, что молча позавидовал висевший в отдалении колокол. Затем государь образовал с поверхностью угол и упал лицом в снег. Затем встал. Ни на кого не глядя, зачерпнул ладонью снег, сунул в рот. Сплюнул.