Марийкино детство - Дина Бродская

Марийка нарвала большой букет цветов — ромашки, жасмина и петуньи, — а в середину букета она воткнула два больших красных мака, которые она нашла на одной заросшей клумбе среди сорной травы.

Потом она перелезла через ограду и побежала домой, то и дело нюхая свой букет.

Дома Марийка поставила цветы в синий кувшин. В комнате сразу хорошо запахло и стало нарядней.

Чем ближе к вечеру, тем больше Марийка беспокоилась, что мать запоздает и они не успеют напечь пирогов. Каждую минуту она приподнимала полотенце и заглядывала в квашню с тестом. Ей казалось, что тесто поднимается очень медленно, и она прикрыла квашню подушкой для теплоты.

В половине пятого Поли ещё не было.

А что, если она забыла про рождение? Уж такая деловая теперь стала!.. Не до Марийки ей теперь…

Марийка решила сама разделать тесто. Она обвязала живот полотенцем, сняла скатерть со стола и насыпала горку муки.

В дверь постучались.

— Кто тут?

— Марийка, чего ты целый день сидишь на замке? — пропищал за дверью тоненький голосок Веры.

— А тебе чего?

— Ничего. Скоро ли ты к себе на рождение пустишь? Ждать надоело…

— Сказано — в семь часов! Раньше нельзя.

Вера потопталась под дверью и ушла. Через десять минут опять постучались. Это наконец была Поля.

— В Губпродкоме задержалась, — сказала она, положив на стол какой-то узелок, — зато выхлопотала мешок рису. Это для больных ребят лучшее питание. Батюшки, цветы какие! Где ты раздобыла?

— Уж раздобыла. Мама, а что это в узелке?

— Подарок тебе купила. Вот гляди.

Поля вытащила из узелка что-то белое, в кружевах, похожее на занавеску.

— Что это?

— Юбка, — сказала Поля. — Настоящий батист. Платье тебе сошью на славу. Выстираю, подкрахмалю — будет как новое. Эта старушка, что продавала, клянётся, божится, что юбка только два раза стирана. Я, правда, не думала покупать, да уж очень дёшево.

— Эх, кабы сразу можно было надеть! — сказала Марийка, прикинув на себя юбку.

— Ну уж и сразу! Успеется. Давай, что ли, рожденница, пирожки лепить. Половину с вишнями, половину с картошкой.

Было очень весело вырезывать стаканом кружочки из теста, накладывать в них сочные вишни и лепить пирожки для себя и для своих гостей.

Когда Поля пошла на кухню топить плиту, Марийка надела чистое бельё и платье-татьянку.

«Скоро придут, — думала она, заглядывая то так, то этак в узенький осколок зеркала, — вот только Саша бы не запоздал…»

В шесть часов в коридоре затопали и кто-то громко забарабанил в дверь кулаком. Это явились гости — Машка, Митя, Сенька и Вера. У них не хватило терпения дожидаться семи часов.

Машка смочила водой свои торчащие вихры и подвязала их синей тряпочкой. Свои парусиновые туфли она так густо начистила мелом, что они оставляли на полу белые следы. Все остальные были в своём обычном виде, а у Сеньки щека даже была выпачкана сажей.

— Марийка, вот тебе от меня подарок, — тихонько сказала Вера, протягивая салфеточку.

На салфеточке были вышиты красными нитками две вишни.

— Возьми, вот только строчку я сейчас дошью…

Вера села в угол, вытащила из кофты иголку с красной ниткой и принялась за шитьё.

— А это от меня на память, — сказал Сенька Полуцыган и, развернув бумагу, протянул Марийке жестянку из-под кофе, наполненную до краёв какой-то чёрной кашей.

— Что это? — спросила испуганно Марийка.

— Гуталин. Собственной работы!

Марийка осторожно поставила этот подарок подальше под кровать.

Машка подарила Марийке роскошный флакон из-под одеколона «Грёзы роз».

— Понюхайте, ещё пахнет, — сказала она.

Все понюхали флакон.

— Если налить в него тёплой воды и хорошенько взболтать, можно будет душиться, — сказала Машка.

Марийка сейчас же налила воды, взболтала и отнесла флакон на окошко — пусть настоится.

— Ну, у меня тоже есть для тебя подарок, — сказал Митя Легашенко, — только не знаю, понравится ли.

Он запустил руку в карман штанов, вытащил желтоклювого, взъерошенного галчонка и посадил его Марийке на плечо.

— Он из гнезда выпал, а я его подобрал… Он умный, всё понимает, как человек. Я его Гулькой прозвал…

Все начали гладить галчонка, а он вертел во все стороны своей большой головой, внимательно смотрел на ребят круглыми блестящими глазами и, видно, нисколько не боялся.

Вот это подарок!

— Гуленька! Гулька!.. — приговаривала Марийка, поглаживая блестящие пёрышки галчонка, который разевал клюв, как будто показывал горло.

— Он есть хочет, — сказала Машка.

Все принялись ловить мух и кормить Гульку.

Вдруг дверь без стука распахнулась. Стэлла, улыбаясь, стояла на пороге с длинной коробкой под мышкой.

— Стэлла! Стэлла!.. — закричали ребята.

— Марийка, открой коробку и посмотри, — сказала Стэлла, — это от меня и от моего папы.

«Какое большое! — думала Марийка, открывая крышку. — Что бы это могло быть?»

В коробке лежал какой-то странный предмет, похожий на огромную и плоскую бутылку. Он был старательно завёрнут в газету и обвязан верёвочкой.

Марийка начала развязывать пакет. Ребята столпились вокруг и дышали ей прямо в лицо. Под первой бумажной обёрткой оказалась вторая, под второй — третья, а под третьей — четвёртая. Казалось, бумаге не будет конца — на полу уже лежала целая гора газет.

«Какой чудной подарок! — думала Марийка. — Ну, уж Стэлла придумает тоже!..»

Наконец она развернула последнюю обёртку.

— Гитара! — закричали ребята.

Да, это была гитара, перевязанная красным бантом; настоящая гитара с туго натянутыми струнами.

— Я научу тебя на ней играть, — сказала Стэлла, — а пока повесим её на стенку.

В эту минуту Поля внесла миску, полную горячих пирогов.

— Мама, смотри, что мне Стэлла подарила!..

Поля взглянула на гитару, висевшую над кроватью рядом с серебряными часами.

— Вот так подарок! Будем теперь с музыкой. А ты, Стэллочка, у отца-то спросила — можно ли такую дорогую вещь дарить?

— Это он сам и придумал, — сказала Стэлла.

— Мама, а посмотри, какой галчонок, его Митя под деревом подобрал… Он у нас будет жить.

— Ишь ты, птенчик! — сказала Поля. — Да разве можно ему в комнате жить? Того и гляди наступишь на него.

— Марийка, а ты посади галчонка в золотую клетку, — пропищала Вера, которая всё ещё сидела в уголке и торопливо дошивала строчку на салфетке.

— В какую золотую клетку? — спросила Марийка.

— Ну, знаешь, у нас в кладовой стоит. Ещё в ней Сутницкий своего покойного попку держал.

Сенька сейчас же побежал в кладовую и притащил большую золочёную клетку. Клетка была очень красивая, со множеством жёрдочек, с кольцом, в котором когда-то раскачивался попугай, и с фарфоровой ванночкой для воды.

Галчонка посадили в кольцо, но он не умел в нём сидеть и сейчас же валился на дно клетки. Он, ковыляя, обошёл свою новую квартиру и наконец залез в ванночку. Тут ему, наверно, понравилось. Он почистил клювом пёрышки, опустил свои серые перепончатые веки и заснул.

— Ну, вот и нашёл себе местечко! — сказала Вера.

Было уже около девяти часов, а Саша-переплётчик всё не шёл. Решили пить чай без него.

— Ешьте, голубчики, за здоровье рожденницы. Вот эти круглые пирожки — с вишней, а длинные — с молодой картошкой.

Но гостей не приходилось особенно упрашивать. Они сидели вокруг стола — кто на стуле, кто на табуретке — и жевали так, что только за ушами трещало.

Саше отложили его порцию и прикрыли тарелкой. А он всё не шёл и не шёл.

В десять часов все гости разошлись. С галчонком в руках Марийка вышла на крыльцо и присела на каменных ступеньках. Ей хотелось немного посидеть одной после этого длинного и шумного дня.

Большая круглая луна стояла прямо над крыльцом. Акации отбрасывали длинные чёрные тени. С полянки тянуло острым запахом скошенной травы.

Марийка подобрала под себя босые ноги и сунула за пазуху заснувшего галчонка.

В темноте послышались шаги. Кто-то подходил к крыльцу.

— Саша? — крикнула Марийка, ещё не видя того, кто шёл.

— Я! А ты ещё не спишь?

— Нет, не сплю, Сашенька. Что ж ты опоздал? Я тебя ждала, ждала. Пойдём скорей — для тебя пироги оставлены.

Они вместе поднялись по лестнице и вошли в комнату.

Тут только Марийка заметила, что у Саши под мышкой толстый пакет.

После темноты комната показалась Марийке маленькой и очень светлой. Поля сидела у стола и мыла чашки.

— Вот поздний гость! — воскликнула она и пододвинула Саше пироги, накрытые тарелкой.

— Хорошо у вас, Пелагея Ивановна, — сказал он, надкусывая пирог. — Лучше, чем было за синей занавеской! Правда, кучерявая?