Банк - Дэвид Блидин

Я закончил четыре вида расчетов, когда Юный Почтальон поднялся, закрыл дверь и сел на место Стара.

— Парни, мне нужно вам кое-что сказать.

Его голос слегка дрожал. Господи, только бы не новая истерика… Я покосился на него через плечо.

— Почтальоша, а нельзя оставить это до утра? Мне еще работать и работать.

Юный Почтальон неловко заерзал на стуле, не поднимая глаз.

— Нет, мне действительно необходимо вам кое-что сообщить. Сейчас.

Я вздохнул и повернулся к нему на стуле:

— Ладно. Выкладывай, в чем дело?

— Я… э-э-э… не знаю, как начать…

— Не тяни волынку, времени нет! Говори уже!

Он глубоко вздохнул, как ныряльщик перед погружением, и выдал:

— Я завтра увольняюсь.

Я с досадой отвернулся к монитору и снова начал печатать, но в комнате было странно тихо. Обернувшись, я уточнил:

— Ты ведь нас разводишь, правда?

Юный Почтальон грустно помотал головой.

— Ладно, Почтальоша, очень смешно, а теперь давай серьезно: ты прикалываешься?

Юный Почтальон выглядел так, словно его раздирали противоречивые чувства, — именно с таким видом сидел бы и я, поменяйся мы ролями. Он явно не шутил.

— Ты не можешь так поступить, — вырвалось у меня. — Не имеешь права! Сначала Клайд, потом Британский Чокнутый…

Я вскочил, внезапно взбесившись — несомненно, сил для бешенства придали съеденные пончики, — и заорал на Почтальона:

— Через мой труп ты выйдешь из кабинета, не признавшись, что это глупый розыгрыш!

Глядя на меня влажно заблестевшими глазами, он начал:

— Понимаешь…

Стиснув кулаки, я зарычал:

— Ах ты, мелкое тупое говно!

Из угла раздалось:

— Оставь его в покое.

Пессимист. Я совершенно о нем забыл и обернулся как ужаленный:

— А ты чего сидишь сложа руки и смотришь, как сматывается Почтальон? Повторяется история с Клайдом? Ты читал нам мораль о преданности и дружбе, в глубине души не веря ни слову?

Пессимист не обиделся.

— Почтальон принял правильное для себя решение.

— А вот хрен! Откуда тебе знать?

— Иначе бы он его не принял.

— Что?! Да пошел ты в задницу, да пошли вы все туда же!

Я плюхнулся на стул и яростно уставился на электронную таблицу. Сзади Пессимист спросил Почтальона:

— Куда переходишь?

Тот ответил все еще дрожащим голосом:

— В «Проктор энд Гэмбл», бренд-менеджером.

— Работа с девяти до пяти?

— Надеюсь.

— Когда же ты успел сходить на собеседование?

— Вчера было последнее интервью. Сегодня утром мне прислали сообщение на сотовый.

Пессимист хлопнул по колену:

— А сказал, что идет к дантисту! Старый трюк!

После томительного молчания Юный Почтальон негромко обратился ко мне:

— Я сегодня же закончу все ранее совершенные сделки на тот случай, если начальство не захочет, чтобы я отрабатывал две недели.

— Иди уже, — презрительно бросил я.

Знаю, это нельзя назвать благородством в трудных обстоятельствах, ну и черт с ним: с каких пор достойное поведение считается достоинством? За спиной я услышал протяжный стон стула, скрип двери и удаляющиеся шаги в коридоре.

В нашем Банке увольнение увольнению рознь. Наверху увольнительной иерархии находятся аналитики, которые возвращаются в бизнес-школу, не отработав два или три года. Это, конечно, некоторое отклонение от естественного течения событий, но таких капитулянтов обычно провожают тепло: чернильная ручка, рекомендательное письмо стандартного образца и сабантуй с пивом в компании людей, которых они никогда больше не увидят. В самом низу — специалисты, дезертирующие в другой инвестиционный банк. В глазах Жабы и его прихлебателей это возмутительное святотатство и гнусная инсинуация, будто другой банк лучше нашего; подобные умонастроения церемоний не заслуживают. Ренегатов принудительно провожают до лифта, а перед этим Жаба намекает, что новое начальство «возьмет их на особую заметку» и уволит при первой возможности. Несмотря ни на что, эти отважные души прыгают от радости все тридцать два этажа, чтобы вскоре убедиться — в новом банке те же грабли. И наконец, те, кто уходит в другую отрасль: не переход в другой банк, но и не что-то столь же невинное, как академия. В этом случае увольнение может пойти по любому из двух сценариев, в зависимости от отношения к увольняющемуся. Юный Почтальон никогда не ходил в отъявленных засранцах, поэтому начальство решило отпустить его только через две недели.

Замечательно. Мало мне Сикофантовых и Британско-чокнутых издевательств — при каждом телефонном звонке внутри все обрывается, — так теперь еще возникла мучительная неловкость между мной и Юным Почтальоном. Не то чтобы я не хотел помириться — я-то с удовольствием, но меня накрыло новой волной проектов с горящими сроками, и когда я выбрался и отдышался, был уже слишком вымотан, чтобы затеваться с примирением.

В пятнадцать минут девятого я нажал кнопку дверного звонка Женщины с Шарфом. Она немного приоткрыла дверь и заметила:

— Ты опоздал на пятнадцать минут!

— Но я правда…

Она широко распахнула дверь, смеясь над моим смущением, и сказала:

— Я просто тебя дразню. Я вообще оценивала вероятность твоего появления в пятьдесят пять процентов. Входи же, входи…

На ней были черный кашемировый свитер, короткая черная юбка и серебряное ожерелье вместо обычного шарфа. Все было таким элегантным, таким идеально подобранным. Самое удивительное — это все для меня.

— Это тебе, — протянул я букет привядших роз.

Цветочки были на грани фола, но это лучшее, что нашлось в иранском мини-маркете рядом с «Голубым бриллиантом Ханя». Несмотря на непрезентабельность букета, ее глаза засветились от удовольствия.

— Огромное спасибо, — сказала Женщина с Шарфом и чмокнула меня в губы. — Располагайся, присядь вон на диван, а я пока найду вазу.

Она шуршала чем-то в кухне, а я осматривался. Квартира оказалась маленькой, но красивой и радовала глаз чистотой — сияющие деревянные полы, большой мягкий диван, ваза, наполненная глянцевой черной галькой, литография Матисса в рамке над книжной полкой с аккуратно расставленными романами о Гарри Поттере. Из кухни доносился аромат свежего розмарина. В общем, в каждой мелочи чувствовалась заботливая женская рука.

Из гостиной куда-то вели три двери. Когда хозяйка принесла два бокала вина и присела рядом, я спросил:

— Значит, у тебя есть соседка?

Мы чокнулись и отпили по глотку.

— Да. Она — консультант по проблемам управления. Вечно в разъездах, поэтому делить с ней квартиру одно удовольствие, будто я живу одна.

— У вас тут очень красиво, — похвалил я.

— Спасибо. Мы называем квартирку «солнечной обувной коробкой». Тесновато, зато солнце с утра до вечера.

Мы допили вино, и трансформация не заставила себя ждать: менее получаса назад я был вусмерть уработавшейся обезьяной, но сейчас полностью воспрянул и, что называется, обрел самого себя.

— Ужин почти готов. Есть хочешь?

— Умираю с голоду.

Я помог принести из кухни сладкий картофель в кленовом сиропе, салат из рукколы с жареными орехами пекан и золотисто-коричневую жареную курицу.

— Выглядит изумительно, — восхитился я, вновь наполняя бокалы.

— Ты еще не пробовал. Фамильный рецепт!

Мы снова чокнулись:

— Приятного аппетита.

Я впился зубами в курятину, которая оказалась сочной и очень вкусной. Сколько же я не ел хорошей домашней еды — лет пять? Примерно в то время мама решительно сбросила с себя оковы кухонной каторги и перевела семью на готовые обеды из китайских забегаловок.

— Вкуснятина, — выговорил я с полным ртом сладкого картофеля.

Она просияла:

— Рада, что тебе нравится. Ладно, как там твоя работа?

Я рассказал, что от нас увольняется Юный Почтальон.

— Что-то аналитиков в Банке все меньше и меньше.

— И не говори. Еще и Клайда выгнали… Наша компания потеряла двоих бойцов.

— И ты, разумеется, завидуешь?

— Что?!

— Упорхнул ваш Почтальон, скажешь, нет?

Отпив вина, я ответил:

— Да, пожалуй. Признаться, не думал об этом с такой точки зрения. В любом случае меня мало привлекает перспектива перейти в «Проктор энд Гэмбл» и продавать моющие средства.

Она положила мне на тарелку целую гору курятины.

— Я придерживаюсь теории, что в течение жизни любой человек должен хотя бы раз уволиться и быть уволенным. И то и другое очень важно для формирования личности.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, будучи уволенным, волей-неволей учишься справляться с нестабильностью, постепенно осознавая, что ты по-прежнему крепко стоишь на ногах, хотя мир и не пляшет под твою дудку. А когда увольняешься сам, испытываешь восхитительное чувство освобождения. Особенно потому, что обычно очень трудно себя раскачать. Как-то летом мне довелось поработать официанткой в итальянском ресторане. Все делалось нелегально, и я не платила налоги, но владелец ресторана оказался страшным занудой и засранцем. Случайно уронив тарелку, мы оплачивали еще и блюдо по расценкам меню; если недостаточно быстро отвечали на телефонный звонок, в наш адрес летела ругань, ну и прочее в том же духе. В один прекрасный день — тарелку я уронила, что ли, — я взвилась, послала его в задницу со всеми претензиями и гордо ушла в середине смены.