Танец меча - Дмитрий Емец

— Тогда уж припрыгал, если зайчик! — отозвалась Ирка, с тоской подумав, что уж ей-то так никто никогда не скажет. Ни зайчиков, ни кроликов, ни сусликов в ее жизни не будет. Ну и прекрасно! Обойдемся без зоопарка!

Бабаня поставила тарелку на стол, толкнув клавиатуру. На двери у Ирки висело зеркало. Возвращаясь, Бабаня повернула голову и строго посмотрела на свое отражение, точно спрашивала, как оно осмеливается быть таким возмутительно немолодым.

Ирка вспомнила, что, когда после аварии она лежала в хирургии, там тоже имелось зеркало. И вот однажды она слышала, как Бабаня сказала своему зеркальному двойнику: «Что смотришь? Жалко себя? Отныне твое «хочу» похоронено на Митинском кладбище!»

Что означала эта фраза, Ирка тогда не поняла, но запомнила и потом часто вертела, как ребус. Что за «хочу»? Почему на кладбище? Может, это относилось к тому инженеру с седыми висками, который ухаживал тогда за Бабаней? Или к мечте получить второе высшее образование? Или к чему-то еще? В любом случае «хочу» лежало в Митине, в кладбищенской глине, и его мочило дождями.

У маленьких детей и кошек есть любопытный способ сопротивления. Они становятся такими гибкими и расслабленными, что их невозможно держать. Внешне они будто и не вырываются, но точно вытекают из рук.

Примерно то же происходило теперь с Иркой. Она сопротивлялась жизни именно в таком провисающем стиле. Была ласкова и вежлива с Бабаней, с навещавшей ее Дафной, с Эссиорхом. Послушно пила лекарства, послушно заходила на два-три знакомых форума в Сети, но все делала машинально, выскальзывая. Даже читала машинально. Листала какую-нибудь совершенную муть или вяло выбирала изюминки хорошей прозы.

И Бабаня, и Дафна отлично это ощущали. Бабаня потому, чтобы была все-таки Бабаней, ну, а Дафна — светлым стражем, хотя и далеким от совершенства. Порой Бабаня и Дафна тревожно переглядывались. Обе ощущали близость бури, как опытный рыбак угадывает шторм в гладком утреннем море.

Антигон хотя и жил теперь у новой валькирии-одиночки Даши, к Ирке прибегал часто. И Даша тоже приходила несколько раз. Пугливая и робкая девчушка лет четырнадцати. Высокая, худая, с узкими плечами, буквально выпадавшими из ворота. С Бабаней она здоровалась столько раз, сколько ее видела, и всякий раз привставала с дивана. Под конец Бабаня со свойственным ей юмором стала заглядывать в комнату раз в две минуты и тоже всякий раз говорить «здрасте!», стараясь успеть первой.

Когда они в первый раз увиделись, Ирка сразу уставилась на ее щеки. Ей интересно было — есть на них следы прыщей или нет. Прыщей не было, как и вообще ничего от жуткой корки, о которой упоминала Бэтла. Расшифровав ее взгляд, Даша смутилась и стала зачем-то дергать левый рукав.

— Все исчезло! Только у локтя осталась рытвинка… Глубокая. Как напоминание, — сбивчиво сказала она.

Дождливым утром Ирка сидела у компьютера спиной к двери, когда кто-то вошел в комнату. Не оборачиваясь, она безошибочно угадала — Эссиорх. Бабаня с обычными своими тарелками и лекарствами всегда толкала дверь локтем, по опыту зная точку, куда надо тюкнуть, чтобы рассохшаяся створка открылась без прикосновения к ручке. Меф топал в коридоре и, разуваясь, чуть подбрасывал кроссовки вверх, так что они отчетливо ударялись об пол. Даф вежливо покашливала. А Антигон с ходу начинал ворчать. Только Эссиорх мог стоять и смотреть.

— Все-таки мне хотелось бы понять, почему все случилось именно так? — спросила Ирка.

Смотреть на Эссиорха она избегала. Уставилась на мерцающую полоску баннеров на мониторе. На крайнем баннере телезвезда целовалась с жутким уродцем с вытянутыми гоблинскими ушами. Ирка смотрела на эти уши, и ей казалось, что они шевелятся.

— На тебя напали стражи мрака. Им нужно было крыло. Как валькирия ты убита. Как лебедь тоже. Гелата воспользовалась последней жизнью и вытянула тебя, — терпеливо ответил Эссиорх.

— Я знаю! — нетерпеливо сказала Ирка. — Меня интересует другое. За несколько часов до того, как меня убили, я мысленно отреклась! Не захотела быть валькирией. С очень большой силой не захотела.

Эссиорх молчал.

— Такое ощущение, что вначале я отреклась от света, а потом уже пришел мрак… Понимаешь? Получается, мрак был послан абсолютным светом, который знал все заранее? Нелепость!

— Нет, — уверенно сказал Эссиорх. — Свет ничего не посылал.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, и все. Тут закон замещения. Пустоты не существует. Гаснет солнце — приходит ночь. Из чашки уходит кофе — приходит воздух. Ты выгнала из своего сердца валькирию, и вот ты больше не валькирия. Обстоятельства — это частности!

Ирка швырнула ему в лицо компьютерную мышь. Мышь немного не долетела до Эссиорха и повисла на проводе.

— Недолет! — спокойно прокомментировал Эссиорх. — Я думал, ты поняла все давно. Это основа остального. Нельзя дать ничего стоящего тому, кто не отказался от всего. Или отказался, а потом раздумал и дал задний ход.

— Почему? — Ирка внезапно успокоилась. Стала холодной, как покойник в гробу.

— Потому, что иначе он не донесет. А очень важно, чтобы донес.

— Ну да! — сказала Ирка сухо. — Кодекс валькирий. Сто раз слышала. Никто не даст трехлетнему ребенку банку с рыбками, потому что он ее грохнет. А если и не грохнет, подойдет кто-то старше и хитрее и променяет на камень, завернутый в фантик от конфетки.

— Совершенно верно, — делая вид, что не замечает скачков ее голоса, подтвердил Эссиорх.

— А — зачем — было — отнимать — у меня — ноги? — ворочая слова, как камни, спросила Ирка.

Это был самый страшный вопрос. Тот, что грыз ее постоянно, не отпуская ни на минуту.

Эссиорх поймал ее негодующие глаза и удерживал их, твердо зная, что разрывать взгляд сейчас нельзя.

— Не знаю, — ответил он тихо, но отчетливо. — Или ноги были частью валькирии, такой же, как копье и шлем, и тогда тебя просто вернули в исходное состояние. Или болезнь — часть пути твоего эйдоса, который только в больном или страдающем теле может полыхать, не подергиваясь жирком. Или от тебя ждут чего-то… сам не знаю чего… Правда, не знаю.

— Всего хорошего! Приятно было увидеться! — холодно произнесла Ирка.

— Все хорошо! — Эссиорх ободряюще кивнул ей и ушел.

Ирка услышала, как на улице заводится его мотоцикл. И только когда Эссиорх уехал, Ирка поняла, что умный хранитель, по сути, вернул ей ее собственные слова, только с друтим смыслом. Ее «всего хорошего» превратилось во «все хорошо».

После обеда дождь прекратился. Над домами перекинулась радуга. Дома оказались в сияющей арке, и сразу зажглись, загорелись листья.

Бабаня прилипла к окну.

— Странно. Я только что говорила с заказчицей. Она тут недалеко живет, а у них проливной дождь, — удивленно сказала она.

«Эссиорх!» — сразу определила Ирка и попросила Бабаню спустить ее на улицу.

Тяжелую коляску Бабаня привычно толкала бедром, позволяя ей скатываться и ловко разворачивая на площадках. При достаточном опыте даже холодильники можно втаскивать на двадцатый этаж, опыт же у Бабани был не просто достаточный, а колоссальный.

Оставив Ирку во дворе, Бабаня решила сбегать в магазин.

— Может, ты со мной?

— Не хочу. Я здесь подожду. Ирка поехала по двору. В детстве он казался ей огромным. Теперь она ясно видела, что дворик-то, в общем, небольшой. Футбольное поле с разодранной сеткой, детская площадка, четырехугольник домов, несколько случайных деревьев.

— Сейчас я закрою глаза, а когда открою, все окажется сном! Я окажусь в вагончике в Сокольниках, рядом будет ворчать Антигон… А потом придет Бэтла… да, Бэтла, — сказала себе Ирка, с полной убежденностью, что все так и будет.

Она закрыла глаза, сильно закрыла, до боли, а когда распахнула их, то снова увидела четырехугольник домов и свежепокрашенную детскую площадку со скрипучими качелями.

И снова к Ирке подошла тоска и холодными, как троллейбусные поручни, пальцами взяла ее за горло.

Ирке захотелось заорать так, чтобы люди выглядывали в окна. А потом кто-нибудь позвонил бы, и ее увезли бы в психушку. И пусть она разлетится осколками, как стеклянная ваза. Безумие было рядом, похожее на старуху с зубами из разноцветного фарфора. Один зуб синий, другой красный, третий зеленый. И все треугольные.

«Нет! — сказала она себе. — Успокойся! Надо не так! Надо ничего не желать, и тогда любое счастье станет подарком. Луч солнца, желтый лист, проклюнувшийся в цветочном горшке росток — все».

«Подумаешь, росток! — заспорил в ней другой голос. — У тебя было копье валькирии, возможность телепортировать куда угодно, хоть на океанский берег, а что у тебя есть сейчас? Две руки и два колеса?»

Ирка отогнала этот голос, не исключая, что это опять брызги расплавленного комиссионера. Мало ли их она в свое время пригвоздила копьем?