Беглец из Кандагара - Холин Александр

— Так ведь это же о брачном союзе сказано, ваше величество!

— У нас тоже союз, — возразил государь. — Только дела наши послужат спасению державы от смут. Ну, с Богом…

Вскоре после недолгих приготовлений к поездке в Таганрог, государь забылся сном, и ему привиделось, что из Петербурга ведут две дороги. По обеим шёл он сам. Только по одной в сопровождении толпы лакеев, слуг и почитателей, а по другой — в монашеском подряснике, с котомкой за плечами и длинным посохом в руке, украшенным медным набалдашником с крестом. И даже во сне Александр, не колеблясь, выбрал вторую дорогу — коль выпало нести крест свой в странствиях, так от этого никуда не денешься.

Бурякин очнулся от видения, будто бы всё это ему только что приснилось. Сон был настолько реален и ощутим физически, что полковник сам чувствовал на спине удары, наносимые солдатами, сам испытывал все переживания несчастного императора; даже запахи, носившиеся в воздухе, запомнились Юрию Михайловичу с такой силой, будто он действительно проходил сквозь строй в тысяча восемьсот двадцать пятом году, в последний день августа.

Он отстранил эбонитовую тарелку в сторону и огляделся, будто оказался в подземной лаборатории впервые. Но всё было, как и раньше: лаборанты, хозяин острова Рудольф Гесс и… Странно. Мысль, что рейхсминистр является настоящим хозяином живого острова посреди мёртвого озера, впервые закралась в голову полковника и совсем не была бессмысленностью. Наоборот!

— Значит… — Бурякин пожевал губами. — Значит, по-вашему, мне в будущем тоже предстоит делать выбор: либо оставаться в благоденствующем мире и принять смерть, либо отказаться от всего и уйти странствовать, спасая человечество от себялюбия, поклонения деньгам, стремлению к власти?!

— Видите ли, Юрий Михайлович, — осторожно начал Гесс, — я ведь тоже сейчас поставлен перед дилеммой: либо остаться на острове и жить здесь, тихо работая, никому не причиняя вреда, либо уйти из жизни вместе со своим двойником, отбывающим наказание в берлинской тюрьме Шпандау. Через три года семнадцатого августа он повесится, стоя на коленях.

— Разве такое возможно?

— Вот и я говорю, что невозможно, — грустно улыбнулся Рудольф. — Поэтому подозреваю, что моё нынешнее место пребывания известно не только вам. Если на меня в девяносто три года будет совершено покушение и если меня, не свершившего никакого насилия над человечеством, продолжают содержать в бессрочном заключении в немецкой тюрьме, то кому-то известно, что мне удалось приоткрыть ту самую завесу тайны, до которой многие пытаются безрезультатно добраться. И вас это теперь тоже касается.

— Что ж это за тайна? — глаза Юрия Михайловича засветились любопытством. — Полагаю, вы хотите сделать меня наследником мистических тайн?

— Вы угадали. Но не всё так просто.

— В чём же мои обязанности и нужно ли мне это? — резонно осведомился полковник.

— Вот с этим вы должны разобраться сами, — отрезал Гесс. — Я могу сообщить и посвятить вас только в исходный материал, потому что ваша сущность наиболее подходит к требованиям, которыми должен обладать носитель. Вспомните, здесь, на Руси, существуют предания о Китеж-граде, о Беловодье. Думаете, эти вымыслы удержались бы столько времени в людской памяти, не будь в них реальных фактов?

— Мне кажется, ни одно предание не возникает на пустом месте.

— Именно так! — вскричал Гесс. И повторил, торжествующе потирая ладони: — Именно так! То же самое относится и к индийской Шамбале — царству добра, справедливости и любви. И нас, живущих в мире войн, смут, агрессий и тоталитаризма, не пускают туда просто потому, что там не нужен человеческий мусор. Но сейчас меня волнует проблема, свалившаяся на вас, как манна небесная. Я имею в виду клад, который показал вам беглец из Кандагара. Поделились ли вы с ним найденным сокровищем и как собираетесь использовать драгоценности?

— Видите ли, — замялся Бурякин, — клад мы действительно отыскали, но мой заместитель выстрелил в Вадима Кудрявцева там же, в пещере.

— Что?! — не поверил своим ушам Гесс. — Что вы сказали? Вам найденных сокровищ показалось мало, и вы пристрелили показавшего путь к сокровищам? О, боги…

— Нет, всё было совсем не так, — принялся оправдываться полковник. — Клад действительно внушительный, но майор Деев завёл для себя дурную привычку — во всех делах иметь как можно меньше свидетелей. Он выстрелил в Кудрявцева, но, кажется, только ранил. Во всяком случае, тот успел скрыться в одном из пещерных коридоров. Если бы был сильно ранен, то бежать не смог бы, согласитесь…

— И вы бросили его там, в пещере? Бросили умирать с голоду? Что вы наделали, Юрий Михайлович, что вы наделали? Такое убийство навсегда преградит вам дорогу в Шамбалу!

— Но ведь я же стремился помешать Дееву! — пытался оправдаться Бурякин. — Раз Кудрявцев кинулся бежать, значит, жив!

— Чтобы потом умереть от голода? — повторил Гесс, немигающе глядя на полковника. — Не лучше ли уж было не мешать пуле выполнить свой нехитрый полёт?

Голос рейхсминистра непритворно дрогнул, и Бурякин почувствовал оскомину во рту, будто там пробежала мышка, да не хвостиком махнула, а просто нагадила.

— Что же теперь делать? — растерянно пробормотал он. — Ведь я действительно не хотел его смерти.

— «Не хотел» — это, конечно, лучше, чем ничего, — горько заметил Гесс. — И всё-таки вам надо срочно возвратиться в то ущелье и попробовать отыскать брошенного там на произвол судьбы беглеца. Если повезёт и вы его отыщете, тогда помогите ему вернуться к людям. Если же нет… тогда вам уже не стоит ко мне приезжать. Просто незачем. — С этими словами Гесс повернулся к одному из лаборантов и по-немецки приказал проводить полковника Бурякина до пристани.

ГЛАВА 10

Перед глазами ещё плавали круги жаркого солнца, сковывавшего думы, мысли и даже физические движения тела. Нет, это всё-таки было не жаркое солнце Пакистана, а спеленавшая руки и ноги паутина шёлкового кокона, в который Вадим заключил себя перед наступлением ночи. Что сейчас? Вероятно, уже утро. Даже точно, потому что за годы, проведённые в Московском погранучилище, и после, в войсках Советской Армии и Афганистана, подъём звучал почти в одно и то же время. Но внутренний будильник Вадима самонастроился просыпаться ровно в шесть утра по московскому времени. Значит, сейчас уже седьмой час, и солнце давно отогревает заледеневшие за ночь горные перевалы.

Беглец принялся выпутываться из кокона, спасшего его от ночного холода. При воспоминании о змее к горлу Вадима опять начал подкатываться ком судорог. Но, к счастью, это быстро прошло. Выбравшись из шёлковых пут, беглец взглянул на останки недоеденной гремучей змеи, освещённые тусклым лучом света, проникавшего в грот через входную трещину. Вид недоеденной змеи на этот раз не вызвал никаких рвотных спазм, и Вадим аккуратно сложил пищу на шёлковую тряпицу, завернул и отнёс в угол пещеры. Мысль о том, что змею всё-таки придётся доесть, пришла в голову без каких-либо нервных переживаний, а как нечто обыденное и необходимое. Для утверждения этой мысли он попытался успокоить сам себя:

— Значит, китайцы недаром уплетают змей. Ведь ничего же со мной не случилось! И вторая половина тоже пойдёт, как курица, даже лучше.

Вкуса змеи он, вообще-то, не помнил. Но на всякий случай пытался настроить своё сознание на давнее китайское определение, что куриное мясо по сравнению с мясом змеи проигрывает в аппетитных и вкусовых оценках. Вот только бы свои собственные вкусовые рецепторы убедить в этом!

Вадим протиснулся в базальтовую щель и выполз наружу. Утро в горах было ещё довольно холодным, и тело беглеца вмиг покрылось крупными мурашками. Парень непроизвольно поёжился и посмотрел на снежные вершины гор. В памяти вдруг всплыли строки «Прерванного полёта», одной из песен Владимира Высоцкого:

…Он знать хотел всё от и до,но не добрался он не до,не до догадки, не до дна,не докопался до глубин.И ту, которая одна,недолюбил, недолюбил, недолюбил…Смешно, не правда ли, смешно?А он спешил — недоспешил.Осталось недорешеновсё то, что он недорешил.Ни единою буквой не лгу,он был чистого слога слугаи писал ей стихи на снегу.К сожалению, тают снега…

— Да уж, воистину — «конь на скаку и птица влёт». Но я знаю, по чьей это вине, знаю!!! — Конец фразы Вадим просто прокричал, и послушное горное эхо не замедлило повторить: «знаю…наю… наю…аю…». — Да, знаю! — повторил он, но уже более спокойным тоном. — И, если выживу, знаю, с кем разборки устраивать.

Но тут же Вадиму вспомнилась та самая, одна, которую он недолюбил… А может, и долюбливать уже некого? Та одна-единственная, по имени Анфиса, ждёт ли она ещё? Или, как многие из многих, спешит потратить молодые дни и годы на вкушение всяческих радостей в случайных ощущениях под не менее случайными парнями?