Молох морали - Ольга Михайлова

Саму Анастасию романтика никогда не интересовала. Она с завистью поглядывала на роскошные нальяновские апартаменты. И это — летняя резиденция! Видела она и пятиэтажный особняк Чалокаевой на Шпалерной и дом самого Юлиана на Невском. Анастасия была девицей практичной и умной, себе на уме, наивность утратила рано, и потому внимательно слушала все ходящие вокруг Нальянова сплетни. Картинка вырисовывалась странная: Ростоцкий, старый маразматик, рисовал сынка начальника полиции юным вундеркиндом, Елена описывала галантного кавалера и умницу, рассказы Левашова намекали, что Нальянов не дурак приволокнуться за девицами, при этом — чрезмерно избалован дамским вниманием, и намекнул, что Юлиан Витольдович — мужчина, понимающий толк в женщинах и превосходно разбирающийся в них… Анастасия не была страстно влюблена, но решила, что получит Нальянова в мужья, чего бы ей это ни стоило, и спросила мнения одной из великосветских замужних особ. Та дала ей совет — надо отличаться от толпы девиц, быть равнодушной и холодной, не пытаться привлечь его внимание. Избалованные мужчины привыкли, что женщины сами бегут к ним в объятия. Она же должна заинтриговать его недоступностью. Сначала нужно заговорить, но в разговоре надо быть ни на кого не похожей, потом проявить к нему холодность и не позволять приблизиться. Пусть чувствует, что она — добыча нелёгкая. Так она охладит его пыл и осторожно заставит усомниться в собственной неотразимости. Анастасия была в восторге от этого плана. Но из него, увы, ничего не вышло. Как она не пыталась заинтриговать Нальянова — он не интриговался. В итоге она все же добилась своего — но мерзавец укатил за границу, не оставив для неё даже привета.

Что до Павлуши Левашова, то ему, единственному наследнику состояния дяди, по мнению Анастасии, побираться не придётся, но старик Ивашов крепок, как дуб, и кто знает, когда он сыграет отходную? Пока же тот требовал его брака с Дашкой Шатиловой. Анастасия насмешливо свидетельствовала, что дурочка Анюта, пожалуй, кажется Павлуше куда посмазливей, недаром же крутится рядом да читает глупышке сентиментальные проповеди о народных скорбях. Так, глядишь в постель и затянет… Пока же, по наблюдениям Анастасии, Левашов зарабатывал доносами в полицию на коллег, в марте она видела его со знакомым ей филёром в кафе.

Вельчевский снова подивился цинизму девицы, и продолжил чтение.

Об Аристархе Деветилевиче Шевандина писала зло и насмешливо, особенно о его ухаживаниях за Климентьевой. Впрочем, если Элен узнает о былых похождениях и шалостях Деветилевича, брак ему не светит, придётся ходить в драных носках и потёртых кацавейках.

Через несколько страниц замелькали новые строки, теперь о Климентьевой. Анастасия узнала о знакомстве Елены с Нальяновым. «Рыжая сучка считает себя неотразимой, а сама просто бездарная дура и пустая кукла».

При этом во всем дневнике не было ни строки о Гейзенберге, лишь однажды вскользь упоминалось, что он был на дне рождения Элен Углицкой, той самой светской особы, что делилась с ней умением свести с ума мужчину. Сама Элен Углицкая упоминалась часто, с некоторой долей уважения: «своего не упустит и себе на уме», эти характеристики звучали по сравнению со всем прочим самым лестным комплиментом.

Несколько последних абзацев в дневнике были посвящены новому гостю — Андрею Дибичу. Анастасия от кого-то узнала, что молодой человек, сын высокопоставленного отца, совсем не беден и служит при посольстве в Париже. У неё возникли виды на молодого дипломата, но тут она заметила, что Дибич не сводит глаз с Елены Климентьевой и явно к ней неравнодушен. Затеять интригу кроме того мешало присутствие Нальянова, которого Анастасия теперь ненавидела всем сердцем, однако, предпринять против которого ничего не могла, ибо нрав последнего хорошо знала и боялась переходить ему дорогу.

В дневнике была и записка. Не очень-то сильный во французском, он всё же перевёл её. «Тот, кто не может сказать вам о своей любви при всех, готов сегодня ночью открыть вам тайну своего сердца. Поднимитесь через чёрный ход под ивой на второй этаж после полуночи. Мы будем одни. Ю.Н.» Это было интересно, но не более. Девицу убили не ночью, а среди бела дня.

Вельчевский вышел на порог полицейского участка и закурил. Несмотря на вал грязи, он не находил в дневнике Анастасии ничего, что могло бы указать на причину её смерти, разве что слова о Левашове. Точно ли тот — осведомитель охранки? Это должен знать Нальянов. Но убивать её, чтобы скрыть это? Вельчевский покачал головой. Глупо. Что за резон, разве что девица шантажировала его этими сведениями? Но что могла потребовать? Равно и слова о Деветилевиче. Если Анастасия была осведомлена о каких-то его «былых похождениях и шалостях», а тот знал об этом… Вениамин Осипович полагал, что сведения эти станут опасны для Аристарха Деветилевича только в том случае, если будут переданы Елене Климентьевой, и если Анастасия ревновала теперь Елену к Дибичу… Но из неприязни к Елене — досадить Деветилевичу?

Мозаика рассыпалась. Ничего не складывалось.

В понедельник расследование шло полным ходом, но ни Нальянова, ни Дибича особо не беспокоили. Правда возле дома Чалокаевой мелькнул монах Агафангел, приветливо поздоровавшийся с Нальяновым, сидевшим в одиночестве на скамье под ивами.

— Я хотел спросить у логика, — чуть застенчиво улыбнулся монах, — про это убийство в Старой Сильвии.

Нальянов покачал головой.

— Чужие грехи.

— Я не о том. Вы знаете, кто убийца?

Юлиан смерил Агафангела долгим взглядом.

— Пусть мёртвые погребают своих мёртвых. Знаю, конечно, но догадка не улика, а понимание — не расписка.

— Но убивают людей, девушка ведь погибла.

По губам Нальянова промелькнула безучастная улыбка. Было понятно, что это ему безразлично.

— Без воли Господней волос с головы не падает, — вяло проронил он, но опомнился и словно встряхнулся. — Чёртово бесчувствие, отче, чего же вы от меня хотите?

Агафангел покачал головой, но ничего не ответил.

Вениамин Вельчевский педантично собрал все факты о воскресных передвижениях гостей Ростоцкого в Сильвии, но, как назло, с половины шестого начало хмуриться и даже те, то раньше были вместе, разбрелись кто куда. Взаимных алиби почти не было. Никто не мог точно указать время, когда он был на рыбалке или гулял. Гейзенберг мельком видел младшего Осоргина, но не ручался, что это было в шесть — может быть, и раньше. Леонид Осоргин гулял с невестой, но вдвоём их видели около пяти. Деветилевич бродил вдоль реки, не видел никого, кроме Елены, сидевшей в беседке у надгробий Родителей императрицы, но сама она не видела Аристарха, заметила только Нальянова и Дибича. Павел Левашов уверял, что был занят рыбалкой, но Сергей Осоргин, проходивший мимо реки в лавку, его не заметил. От Анны Шевандиной проку было и того меньше — она вообще не могла вспомнить, где и кто был. Девицы же Галчинская и Тузикова рассматривали в парке статуи, но вот беда — Климентьева однажды прошла мимо статуи Актеона, но там сидела только Ванда Галчинская, Марии же нигде не было видно. Харитонов, как говорили, ухаживавший за Анастасией, по неосторожности разбил очки и вообще ничего не мог видеть.

Взаимное и непробиваемое алиби имели только те, кто обнаружил труп. Нальянов и Дибич были вместе, их видели около шести вдвоём с другого берега, и совершить убийство на глазах друг друга они не могли. Но это никуда сыскаря не продвигало. Вельчевский знал братьев Нальяновых не первый год, и подозревать Юлиана не стал бы никогда.

Вечером в понедельник появились Валериан Нальянов и супруги Белецкие, прослышавшие об убийстве и приехавшие за племянницей. С приездом Валериана Нальянова, имевшего в кругах сыскарей негласную кличку «Цугцванг», Вельчевский заметно приободрился. Он знал одарённость этого человека, его ум и благородство, и рассчитывал на помощь, рассказав всё, что знал, включая дневник и записку. Валериан согласился вместе с ним осмотреть место преступления и поляну пикника, при этом Вельчевского не оставляло ощущение, что Валериан, как говорили в Третьем отделении, подлинно «не от мира сего». На берегу Славянки, глядя на Висконтиев мост, Нальянов обронил: «Если архитектура застывшая музыка, то это строение — реквием», а выслушав отчёт о передвижениях гостей Ростоцкого, сказал, что это всё совершенно неважно, после чего вежливо осведомился у полицейского, обедал ли он?

Видя растерянность Вениамина Осиповича, Валериан обмолвился:

— Это дело не из простых, за час всё равно не управимся. Вы пообедайте и отдохните, а мы с братцем пока помозгуем. Завтра утром заходите — даст Бог, что-то прояснится.

Вельчевский, не спавший ночь и впрямь валившийся с ног от усталости, согласился.

Валериан же вернулся в тёткину летнюю резиденцию, где у рояля в гостиной с погашенными лампами застал братца Юлиана, с кем-то беседовавшим впотьмах. Валериан пригляделся. В тёмном углу на стуле сидел Лаврентий Гейзенберг.