ХРАМ НА РАССВЕТЕ - Юкио МИСИМА

«Деньги», — думал Хонда.

— Премьер Ёсида подумывает о введении закона, запрещающего деятельность компартии, так я обеими руками за. В Японии опять бури. Если оставить все как есть, то с мирным договором мы окажемся втянутыми в красную революцию. Американской армии почти нет, как мы будем справляться, если начнется всеобщая забастовка? Я, когда думаю о будущем Японии, часто не могу уснуть. В такое время не порадуешься.

«Деньги», — Хонда думал только об этом. Но хотя выпито было достаточно, Иинума все не переходил к главной теме.

Коротко упомянув о том, что два года назад он развелся с женой, Иинума быстро перескочил к прошлому, настойчиво повторял, что до смерти не забудет, как Хонда, бросив работу в суде, без всякого вознаграждения был адвокатом Исао. Хонда постарался охладить пыл Иинумы, понимая, что он сейчас в таком состоянии, что его трудно будет удержать от воспоминаний.

Неожиданно Иинума снял пиджак. Было не так жарко, и Хонда решил, что это из-за выпитого. Потом Иинума развязал галстук, расстегнул пуговицы на белой рубашке, пуговицы нательной рубахи и обнажил покрасневшую грудь. Хонда увидел, что волосы у него на груди совсем поседели — в электрическом свете они блестели иголочками.

— По правде говоря, сегодня вечером я пришел, чтобы показать вам это. Я больше всего на свете этого стыжусь, и если бы это можно было навсегда спрятать, я так бы и поступил, но мне не раз хотелось, чтобы вы, господин Хонда, увидели и посмеялись надомной. Я думаю, что только вы сможете меня понять, понять, несмотря на мою неудачу, сказать себе: «Вот какой человек Иинума…» Точно, по сравнению с сыном, с тем, как блистательно он завершил свою жизнь, я веду просто постыдную жизнь, да что там… — запинаясь, говорил Иинума, по его щекам катились слезы.

— Вот здесь шрам — это я сразу, как объявили об окончании войны, решил заколоться кинжалом. Боялся, что харакири сделать не смогу, но и тут — кинжал прошел рядом с сердцем. Хотя крови было много.

Иинума с гордостью показал лилово-красный шрам, казалось, он не совсем зарубцевался. Красная грубая кожа затвердела, сморщилась, закрыла неумело нанесенную рану, будто специально делала этот след непонятным.

Крепкая когда-то грудь Иинумы и сейчас, даже покрытая седыми волосами, была хоть куда. «Не деньги», — впервые осознал Хонда, но ничуть не устыдился своих недавних мыслей. Иинума оставался прежним. Не было ничего странного в том, что у человека подобного рода появилось желание определить, собрать вместе то, что не давало ему покоя, пачкало, заставляло стыдиться, и, превратив это в редкий камень, теперь уже поклоняться этому, выложить самому верному свидетелю. Был ли он искренен или лукавил, но, собственно говоря, лилово-красный шрам, оставшийся на груди, был единственным сокровищем Иинумы. И Хонда за его благородное поведение в прошлом удостоился чести быть выбранным в свидетели.

Одевшись, Иинума мгновенно протрезвел, извинился за долгий визит, поблагодарил за угощение. Задержав торопившегося уйти Иинуму, Хонда положил в конверт пятьдесят тысяч иен и, проявив настойчивость, засунул деньги ему в задний карман.

— Как вы добры! С огромной благодарностью принимаю ваш дар — это покроет все расходы на восстановление моей школы Сэйкэн, — чопорно поблагодарил Иинума.

Хонда вышел в прихожую проводить гостя. Иинума исчез в калитке, прятавшейся в тени гранатового дерева. Его удалявшаяся фигура отчего-то показалась Хонде одним из бесчисленных ночных островков, разбросанных вокруг погруженной во мрак Японии. Заброшенным, странным, молящим о воде, которую может дать только дождь, голодным островком.

32

Хонда, после того как надел Йинг Тьян на палец перстень с изумрудом, не успокоился, а, наоборот, стал тревожиться еще больше.

Его волновала серьезная проблема — как сделать так, чтобы, не обнаруживая своего присутствия, все время наблюдать за Йинг Тьян. Было бы здорово, если бы он мог, как биолог, во всех подробностях рассматривать ее, когда она, не замечая Хонды, порывисто двигается, лежит в свободной позе, выдает сердечные тайны, живет самой естественной жизнью. Но если в это вмешается Хонда, то в тот же миг все пойдет прахом.

Совершенный кристалл, стеклянный сосуд, в котором нет ничего, кроме единственного, свободно резвящегося обожаемого предмета, — вот где должна находиться Йинг Тьян.

Хонда самонадеянно считал, что приложил определенные усилия для того, чтобы жизни Киёаки и Исао имели вид вот такого кристалла. Для Киёаки и для Исао Хонда был протянутой рукой помощи, оказавшейся абсолютно бесполезной. Важно, что Хонда, сам того не зная, естественным образом сыграл роль круглого дурака (хотя намеревался исполнить роль умного). Однако «осознал» все это потом!

Какую помощь можно оказать «жизни» после того, как раскаленная Индия сурово объяснила ему, что это такое. Какое вмешательство, какие рекомендации тут могут быть полезны?

Но Йинг Тьян была женщиной. С телом, наполненным, как стакан, до самых краев, непостижимой, мрачной тайной. Ее тайна искушала, она постоянно влекла Хонду. Отчего? Он не знал причины, но, скорее всего, оттого, что благодаря загадке своей жизни Йинг Тьян чужими руками разрушала саму эту жизнь. И еще потому, что на этот раз она окончательно дала Хонде понять, что тут он не может давать советы.

Конечно, Хонде казалось, что для него наслаждение заключается в том, чтобы хранить Йинг Тьян в кристалле, но он не мог расстаться с естественными, врожденными желаниями. Может быть, и нет способа примирить противоречия, одолеть этот черный цветок лотоса по имени Йинг Тьян, расцветающий в грязи жизни?

В этом смысле было бы лучше, если бы появились неопровержимые доказательства того, что Йинг Тьян есть продолжение существования Киёаки и Исао. Это охладит пылкие чувства Хонды. С другой стороны, если Йинг Тьян с самого начала не имела отношения к цепи возрождений, которую узрел Хонда, то, без сомнения, она сама влекла к себе Хонду с силой, которую он никогда не испытывал. А вдруг и источник той силы, которая может погасить страсть Хонды, и источник немыслимого очарования один и тот же — цепь возрождений. Круговорот жизни есть и источник прозрения, и источник иллюзий.

Придя к этой мысли, Хонда остро ощутил, что вот к концу жизни он захотел, чтобы ему сейчас было сорок лет, он нажил бы богатство и стал полностью независимым. Таких людей он знал. Умнейшие во всем, что касалось сколачивания состояния, карьеры, борьбы за власть, лучше всех проникавшие в психологию конкурентов, и они при этом совсем не разбирались в женщинах, не знали природы женщин, которые сотнями проходили через их постели. Эти люди испытывали полное удовлетворение, обладая деньгами и властью, окружая себя ширмой из женщин и подхалимов. Женщины, которые были рядом с ними, словно луна, всегда демонстрировали только одну сторону… Хонда считал, что это не свобода, а клетка. Сидеть в клетке, затворившись в пределах своего мира, и на все смотреть оттуда…

Есть люди и поумнее. Например, богач, который обладает властью и знает человеческую природу.

Тому о людях известно все: по незначительным внешним признакам он может угадать, что там внутри. Он великолепный психолог, познавший горести человеческой жизни. Изысканный дилетант — владелец прелестного сада, где он может в любое время по желанию приказать поменять местами кустарник и камни, сада, где мир и человеческие жизни систематизируют, придают им форму. Взирая весь день на аллегорический сад, где обман замаскирован под камень, лесть — под куст индийской сирени, эмоции — под заросли хвоща, угодничество — под колодец, преданность — под небольшой водопад, предательство — под искусственные скалы, владелец сада тихо предается радости по поводу того, что подавил сопротивление мира, и бережно, словно зеленую пену чая, налитого в великолепную чашку, удерживает в своих ладонях горечь и превосходство знания.

Хонда был не из таких: он не обладал независимостью, его одолевали сомнения, и тем не менее он владел знанием. Скорее он лишь разглядел границу между тем, что может, и тем, чего не может знать, и это уже было знание. А тревоги, сомнения — это наше главное сокровище, которое мы в силах утаить от юности. Хонда был свидетелем жизни Киёаки и Исао, своими глазами видел, как сложились их судьбы, в которые оказалось совершенно бессмысленным вмешиваться. Все оказалось обманом. Жизнь, если смотреть на нее как на судьбу, можно сравнить с мошенничеством. А человеческая жизнь? В человеческой жизни все складывается не так, как надо, — это Хонда твердо усвоил в Индии.

И все-таки Хонда был просто околдован образом абсолютно пассивной жизни, этим абстрактным, онтологическим образом, — его слишком увлекла мысль о том, что жизнь именно такова. Он не был искусителем. Ведь искушать и обманывать судьбу бесполезно, бесполезно уже само намерение искушать. Если мы считаем, что нет иной жизни, кроме той, в которой нас честнейшим образом обманывает сама судьба, то как мы можем вмешиваться в нее? Как увидеть лик существования? Пока что приходится полагаться на силу воображения. Йинг Тьян, независимо обитающая в своем космосе, Йинг Тьян, которая сама есть космос, навсегда отделена от Хонды. Она своего рода оптический обман, ее тело — радуга. Лицо — красный цвет, шея — оранжевый, грудь — желтый, живот — зеленый, бедра — синий, голени — кобальт, пальцы на ногах — цвета фиалки, а еще у нее в верхней части лица присутствует невидимая, испускающая инфракрасные лучи душа, а под ногами — невидимые следы ультрафиолетового излучения памяти… И концы этой радуги растворяются в небесах забвения. Радуга, ведущая в мир смерти. Если первое условие чувственной страсти — незнание, то высшей точкой страсти должна быть вечная непостижимость. Другими словами, «смерть».