У каждого свое проклятье - Светлана Демидова

— А что тогда имеет? — опять не сдержавшись, рявкнул Борис.

— Хорошо… я покажу… — после некоторого молчания согласилась Галина Павловна. — Хотя ни в чем не уверена… потому и говорить не хотела…

Она поднялась с дивана, принесла с кухни табуретку, поставила ее под антресолями в коридоре, хотела было взгромоздиться на нее сама, а потом все-таки предложила сыну:

— Давай ты, Боря… Боюсь, голова закружится…

Борис кивнул, встал на табуретку, открыл дверцу антресолей и спросил:

— Ну… и что достать?

— Там… у стенки… небольшой дощатый посылочный ящик…

Борис вгляделся во тьму антресолей, пошарил в их глубине рукой и сказал:

— Да… есть… Доставать?

— Доставай…

Борис вытащил из недр навесного шкафчика небольшой грязно-желтый ящичек, спрыгнул с табуретки, поставил его на стол комнаты и сделал рукой жест, который призывал Галину Павловну показать то, что она только что пообещала. Жалко вжав голову в плечи, она подошла к ящичку, сняла покоробившуюся от времени крышку и достала из него какой-то предмет, завернутый в старый, истершийся посадский платок. Когда она разбросала в стороны концы платка, взору присутствующих предстала круглая жестяная коробочка из-под леденцов монпансье, которые в советское время за копейки можно было купить на каждом углу. Под крышкой жестянки оказались необыкновенной красоты старинные и, похоже, очень тяжелые серьги с изумрудами в виде капель. Между изумрудами и застежкой находился затейливый бантик, усыпанный мелкими прозрачными сверкающими камешками.

— Как переливаются… — ахнула Марина. — Неужели бриллианты?

— Не знаю, — отозвалась Галина Павловна. — Эти серьги мне подарил на свадьбу отец Аркадия — Матвей Никодимович.

— Я никогда не видел, чтобы ты их носила, — покачал головой Борис.

— Я не носила… Почти…

— Почему? — удивилась Марина. — Они такие красивые!

Борис оттеснил Марину от серег, пристально в них вгляделся, поднял вопрошающие глаза на мать и спросил:

— Они как-то связаны с тем, что происходит?

— Я же сказала, что ни в чем не уверена, потому и говорить обо всем этом не хотела… Похоже на бред сумасшедшего… В общем… когда я надевала эти серьги, непременно случалось что-нибудь ужасное… Конечно, я далеко не сразу начала связывать несчастья с серьгами. Я их носила в медовый месяц, почти не снимая. У меня было темно-зеленое крепдешиновое платье с белыми цветами. Серьги были сделаны будто по заказу специально к нему. В медовый месяц я сломала руку, потом Аркадия еле спасли от гнойного аппендицита. А потом… после… умер Егорушка… Я долго не надевала серьги, поскольку они нарядные, праздничные, а у нас горе… А потом родился ты, Боренька, крепкий, здоровенький, красивый… Когда тебе исполнился годик, я опять надела серьги. В тот же день на коляску налетел соседский мопед. Ты чудом жив остался.

— Я не догадалась бы связать это с серьгами, — задумчиво проговорила Марина.

— Я тоже, — кивнула Галина Павловна, — но Аркадий вдруг потребовал, чтобы я сняла их. Оказалось, что серьги пыталась носить еще его покойная мать, и, по слухам, их очень не любила. Говорила, что от них затылок ломит. Я спросила, почему он мне об этом сразу не сказал. Он ответил, что никогда в жизни не доверял слухам. Думал, что у матери болела голова от других причин, а она, не желая лечиться, списывала все на серьги. А сам Аркадий тогда был слишком мал, чтобы заняться анализом и составить собственное мнение. В общем… мы заложили серьги в ломбард. Через несколько дней этот ломбард ограбили и даже убили нескольких служащих. Бандитов быстро взяли. По квитанции нам вернули серьги и потребовали обратно деньги. Деньги мы уже частично потратили, пришлось занимать… В общем, еле выкрутились. После этого Аркадий пытался продать серьги знакомым. Никто не хотел брать, потому что стоили они немало. Я пыталась подарить их подруге. Та через несколько дней вернула. Сказала, что от них очень уж болят уши. Хотела как-то нищенке серьги отдать, так она с криком «Проклятые!» отшатнулась и даже бросилась от меня бежать. Аркадий пытался расспросить о серьгах отца, но тот сказал: «Не нравятся, так отдайте обратно!» Мы отдали, а когда он умер, они опять к нам вернулись. Были зажаты у мертвого свекра в кулаке… Свекровь велела забрать их и продать или… куда-нибудь деть… Так и сказала: «От греха! Они с мертвого!» Аркадий ослушаться мать не смог, но и продавать их не стал, потому что… ну… вы уже знаете, что мы и раньше пытались от них избавиться…

— Насколько я поняла, мать Аркадия Матвеевича тоже рано умерла? — спросила Марина.

— Почти сразу после рождения дочери Ольги. Какую-то бациллу подцепила в роддоме. Так и не смогла оправиться. Роддом тот, говорят, после нескольких смертей рожениц закрыли.

— Так что, эти серьги принадлежали бабушке? — спросил Борис.

— Нет, они именно епифановские. Достались Матвею Никодимовичу от родителей.

— Стра-а-анно… — протянул Борис. — Откуда у нашей прабабки со стороны отца могли взяться такие серьги? Дед рассказывал, что они жили в страшной нищете. Чуть ли не самое бедняцкое хозяйство было в деревне.

— Не знаю, сынок… — покачала головой Галина Павловна.

— Может быть, с ними связано какое-нибудь преступление? — предположила Марина.

Галина Павловна в ответ на это только пожала плечами.

— А может быть, про эти серьги что-то знал папин брат Федор? — пришло в голову Борису.

— Возможно, — согласилась Галина Павловна. — Я никогда его не спрашивала. И не только о серьгах, но и… вообще ни о чем… С тех пор как он предрек мне несчастья, я старалась его избегать. Теперь уж не спросишь…

— Может, что-нибудь знает сын Федора. Он жив? — спросила Марина.

— Николая похоронили в прошлом году, — отозвалась Галина Павловна.

— А жена его?

— Она умерла годом раньше.

— А Димка сейчас где? — спросил Борис и дал пояснения Марине, хотя она и так уже знала, кто он такой: — Это наш двоюродный брат, внук Федора Епифанова. Отец однажды так здорово поругался с дядей Колей… ну… с сыном Федора… отцом Димки… что наши семьи практически раздружились. И Димка тогда же куда-то пропал. В религию вроде бы ударился. Ты не знаешь, — он обернулся к Галине Павловне, — куда он делся, мама?

— Не знаю. Он действительно хотел поступить в духовную семинарию, стать священником. В советское время это не приветствовалось. Собственно, на этой почве Аркадий и разругался с братом. Аркадий, как член партии, требовал, чтобы Николай вразумил Диму, чтобы тот не позорил фамилию Епифановых, но никто его доводам не внял. Понимаю, что сейчас этот конфликт кажется странным, но тогда все это было очень серьезно.