Свет ночи - Дмитрий Яковлевич Стахов

— Ну и?

— И нам надо принять закон. О мертвецах. Если Антон Романович посоветует, куда обратиться, мы проявим инициативу…

— Когда и кому проявлять инициативу, без нас разберутся, — сказал Петя. — У нас есть депутат, вместе с губернатором приезжал на эксгумацию. Это его дело, не наше. Ты, Кунгузов, голову включи и дуру не валяй. — Петя закинул ногу на ногу, расправил плечи. –Мы не Таити и не Гаити, у нас собственный путь, нам откопать Лебеженинова без проблем, но этих преподавателей рисунка и так как грязи. Возьмем нового… Эй, Кунгузов!..

В раскрытую балконную дверь что-то влетело, ударилось в зеркало, зеркало покрылось паутиной трещин, Кунгузов отскочил в сторону.

— Вот те! — Кунгузов наклоняется и поднимает с пола небольшой блестящий черный камень. — В окно! Это же… Вандализм! Хулиганство! Я им сейчас!

Кунгузов выскочил из номера. Я не успел сказать ему, чтобы он дал камень мне. Но что это за камень, где был он и чья рука зашвырнула его, было ясно. Полнейшее бесчувствие овладело мной.

— У меня кое-что пропало, — сказал я. — В кармане пиджака лежала…

— Антон Романович! Вы допускаете, что кто-то мог украсть принадлежавшую вам вещь? Вы кого-то подозреваете конкретно? Антон Романович!

— Петя, я никого не подозреваю. Просто в кармане была металлическая коробочка, ее нет вот тут, на тумбочке…

— Что за коробочка, Антон Романович? Из какого металла? Содержимое? Что-то ценное? Мы сейчас подключим, — Тупин достал телефон, — подключим Михал Юрича, а лучше сразу Иван Суреныча, так, — Тупин начал водить по телефону подушечкой указательного пальца, — так… — он поднес телефон к уху. — Иван Суренович, Тупин. Да. Конечно. Нет. Иван Суренович, коробочка пропала. Металлическая. Сейчас… Что в ней было? — Тупин отставил руку с телефоном.

— Не знаю. Не открывал.

— Антон Романович не знает. Он ее не открывал. Да, странно… Иван Суренович… А, вы все слышите… Да… Сейчас… Иван Суренович спрашивает — как вы предпочитаете ехать — на машине, на поезде, на… Да, Иван Суренович, да. Он спрашивает — хотите на самолете, с военного аэродрома? А коробочкой сейчас займутся.

— На самолете. Скажите ему, чтобы забыл про коробочку. Забыл. И передайте благодарность, благодарность за заботу.

— Иван Суренович… Да-да, вы слышали. Да. Нет. Что вы, что вы. Хорошо!

— А что с тем водителем? — спросил я, когда Тупин положил телефон на стол. — С таксистом. Который выехал на встречку? И кто он такой? Выяснили?

— Как «кто»? Безответственный нарушитель правил дорожного движения. Вот он кто! Говорит, спешил домой, жена приехала. Лишат прав как минимум на полгода. Будет знать!

— Как это лишат? Это же его хлеб!

— Антон Романович! Извините — ну что за мяготелость? Он виноват, хорошо еще обойдется лишением, а если вы и ваши коллеги напишете заявление? Если, скажем, Роберт Иванович потребует компенсации за автомобиль?

— Но у него дети! Из Ростова. Он…

— Вы не волнуйтесь! Михаил Юрьевич взял подписку о невыезде. Проверили на алкоголь. На наркотики. Все по закону. А откуда вы его знаете? Таксиста?

Я не ответил. Я подумал, что меня подло, нагло обманули. Что я наивно, доверчиво обманулся. От этой мысли мне стало легко и светло. Мне не делали никаких проб. Я безнадежен. Я скоро умру, а Лебеженинов будет ходить по улицам со сломанным носом, с белым камнем в руке, и еще я вспомнил, что перед отъездом все-таки должен отдать дочери священника деньги за лекарства.

С улицы доносились громкие голоса. Заливисто, заразительно смеялась женщина.

— Кто там? — спросил я.

— Только что прибывшие ваши подчиненные. Старший проведет перекличку, распределит их по местам. Потом поднимется для доклада. Или вы хотите спуститься сейчас? Дать указания?

— Нет. — Я накрылся простыней с головой и тут же ее отбросил. — Хотя может сказать им пару слов отсюда? Сверху? А? Как вы думаете, Петя?

— Хорошая идея! Помочь встать? Сами? Помочь одеться? Да! Так в самый раз!

Я выхожу на балкон. Петя тактично держится чуть сзади. Углы простыни завязаны на моем плече игривым бантом. Босым ногам колко от скопившихся на балконе сухих сосновых игл. Говорить я собираюсь о соотношении большого и малого, значимого и ничтожного, смысла и бессмыслицы, о том, как это изменчивое соотношение влияет на принятие важнейших, судьбоносных решений. Прокашливаюсь. Потом еще раз. Петя, услышав предательскую хрипотцу, приносит стакан воды. Поблагодарив, я делаю несколько маленьких глотков. Необходимо сконцентрироваться, подобрать точные слова, приличествующую теме интонацию, тем более что придется импровизировать, но главное — ввязаться, в голове крутятся слова «все» и «ничто», начать я собираюсь с них.

Я отдаю Пете стакан, подхожу к ограждению балкона. Передо мной стоянка гостиницы, перспектива главной улицы города, деревья, на деревьях — буйство птиц, какие-то красногрудые птички, тренькая, перелетают с ветки на ветку, какие-то темно-синие расправляют крылья. Пахнет пылью, свежеиспеченным хлебом, пожухлыми цветами. На стоянке — движение: из большого автобуса с торчащими в стороны зеркалами и затененными выпуклыми ветровыми стеклами, похожего на странное пучеглазое насекомое, выходят люди, в их лица всматривается Раечка, делает пометки в блокноте.

— Рая! Раечка! — крикнул я.

Раечка подняла голову, помахала рукой с блокнотом.

— Как ваше здоровье, Антон Романович?

— Отлично! Как доехали?

— С приключениями! Двоих потеряли! Вам привет от Алексей Алексеича!

— Спасибо! Как он на новом месте?

— Разгребает завалы. Вы же его знаете!

— О да! Конечно!

— Ух ты! — говорит Петя, я прослеживаю направление Петиного взгляда и забываю про большое, ничтожное, бессмысленное, про все и ничто, даже про Раечку: ладонью прикрыв глаза от вечно слепящего солнца, вижу, что чуть в стороне от автобуса стоит наш спецфургон, к нему подъезжает ржаво-серая старая «волга», из нее выскакивают два светловолосых мальчика, один чуть повыше, другой чуть пониже, они начинают бегать вокруг фургона, тот, что пониже, ловок, бежит быстрее, шустро уворачивается