Бумаги Иисуса - Майкл Бейджент

Для древних греков посвящение и смерть были неразрывно связаны. Это отражалось даже в языке. Слово telos означает окончание, завершение, доведение до совершенства. Множественное число, или telea, «служило названием для ритуалов посвящения, которые вели к законченности и совершенству, но в то же время предполагали завершение, или смерть»[335]. Различные формы этого термина неоднократно повторяются в обрядах посвящения: telein означает «посвящать»; telesterion — это помещение, в котором проводится обряд посвящения; telestes — это проводящий посвящение жрец; telete означает саму церемонию посвящения, a teloumenoi — это люди, которых посвящают в божественные тайны[336].

Когда греческого философа Сократа приговорили к смерти за неуважение к богам Афин, он должен был совершить самоубийство, выпив чашу с ядом. Платон в своем произведении «Федон» приводит беседы с Сократом в день его смерти, причем это не репортаж с места события, а воображаемый диалог, основанный на том, что Платон знал о Сократе и его мировоззрении.

Естественно, разговор заходит о смерти и о том, как относится к ней философ. Платон устами Сократа объясняет, что хотя широкая публика может об этом не знать, что «те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью»[337]. Затем он подчеркивает, что философские занятия как раз и состоят в том, чтобы отделить душу от тела и освободить ее. На самом деле истинные философы постоянно упражняются в умирании[338].

Описание, приписываемое трактату Фемистия (вполне возможно, что на самом деле оно принадлежит Плутарху[339]) «О душе», раскрывает секрет обучения — посвященный должен получить те же знания, что и умирающий, но с той лишь разницей, что он возвращается в наш мир.

В момент смерти, полагает Фемистий, «душа испытывает такие же ощущения, что и те, кого посвящают в великие мистерии».

Это утверждение может быть воспринято как свидетельство человека, который сам был посвящен в великие мистерии. Это не просто абстрактная вера, а опыт, приобретенный во время такого путешествия в мир мертвых.

«Поначалу ты беспокоишься и устало мечешься туда-сюда, — продолжает Фемистий, — и с опаской пробираешься сквозь тьму, как при обряде посвящения; затем приходит ужас перед последним посвящением — вместе с ознобом, потом и изумлением. Потом тебя ошеломляет божественный свет, и ты попадаешь в чистейшие луга, наполненные голосами и танцами, волшебством божественных звуков и форм. Прошедший посвящение прогуливается среди них, свободный и раскрепощенный, и присоединяется к божественному сообществу, беседуя с благочестивыми и святыми людьми».

Затем Фемистий описывает унижение тех, кто никогда не стремился к посвящению: путник может видеть тех, «кто живет здесь без посвящения… мучимых страхом смерти и неверием в здешнее блаженство»[340].

Римский государственный деятель и мыслитель Сенека, живший в первом веке н. э., понимал смысл и значение посвящения, отворяющего «не городское святилище, но огромный храм всех богов, именуемый миром»[341]. Платон утверждал, что «умереть значит быть посвященным»[342]. Мирча Элиаде, который на протяжении многих лет занимал должность профессора религиозной истории Чикагского университета, объяснял, что, в сущности, посвящение — это встреча с божественным[343].

Как и в Древнем Египте, в Древней Греции посвящение лежало в основе духовной жизни, которая нашла отражение в самых древних из дошедших до нас источников, хотя впоследствии этот факт был забыт или сознательно вычеркнут из памяти.

Период между Гомером и Платоном — это загадочное время в греческой истории. Тогда философы не просто сидели и дискутировали друг с другом за кувшином вина, а вели активную жизнь: врачевали, учили, пели, писали и декламировали стихи, участвовали в священных обрядах, медитировали, применяли известные только им приемы, чтобы перенести ищущего истину к глубочайшим божественным истокам реальности. Выше всего они ставили молчание и неподвижность. Вместо того, чтобы рассуждать о философии, они постигали ее; они жили в реальном мире, а не в идеализированном мире узкого круга интеллектуальной элиты. Сегодня мы называем этих первых религиозных наставников досократиками, но это всего лишь название, современный нонсенс, порожденный нашим навязчивым стремлением к классификации.

История сохранила для нас имена философов этой группы: Парменид, Эмпедокл, Гераклит, Пифагор. Их изучал Платон, который некоторое время жил в общинах их последователей на острове Сицилия и в самой Италии. Он воспринял их идеи и превратил в научную теорию, отсеяв все экспериментальные аспекты. Ученик Платона Аристотель завершил процесс обожествления человеческого разума, утверждая, что все наши знания могут быть получены только путем рассуждений и что истина выявляется посредством дискуссий и логических построений. Признавая обучение на основе опыта, он ограничивал опыт источниками знаний, считавшимися приемлемыми. Досократики рассмеялись бы ему в лицо.

И мы согласились бы с ними. Истина, как мы могли убедиться, это нечто такое, что постигается непосредственно, а не выводится при помощи рассуждений. Можно верить, что пламя причиняет боль, но, не поднеся руку к огню, невозможно почувствовать боль. Само собой разумеется, что знания надежнее веры.

Все это не очень хорошо известно — благодаря политикам, как древним, так и современным. Платон и Аристотель были афинянами; Парменид, Пифагор и другие являлись гражданами греческих поселений на юге Италии и на Сицилии, которые часто воевали с Афинами. Кроме того, они поддерживали тесные контакты с мистическими и шаманистическими течениями, проникавшими в бассейн Эгейского моря из Малой Азии. Эти города также поддерживали связи с египтянами, и самые известные их философы нередко обучались в египетских храмах. Сам Пифагор в возрасте двадцати двух лет уехал учиться в Египет, где на протяжении тринадцати лет жил в храмах, прежде чем его увезли в Вавилон захватившие Египет персы[344].

Современные университеты «афиноцентричны» в своем подходе к древней истории и философии — то есть они ориентируются на политику и философию, родиной которых были древние Афины. Этим идеям придается гораздо большее значение, чем они того заслуживают, а из-за веры современного человека в разум и мыслительные способности это искусственно преувеличенное значение Афин и афинской философии считается самоочевидным и не подлежащим обсуждению. Критика этой точки зрения приравнивается к радикализму и даже подрывной деятельности. Но на самом деле, утверждает специалист по философии досократиков Питер Кингсли, «многие культурные центры Греции принимали сторону Персии, а не Афин. Они считали персов более цивилизованными»[345].

«Совершенно очевидно, — добавляет он, — что Платон и Аристотель не были самыми главными фигурами греческой философии и не все дороги вели в Афины»[346].

Я с удовольствием вспоминаю речь, которую Кингсли произнес перед группой из примерно двадцати университетских преподавателей — все они были специалистами по классической философии — в Олл-Соулз-Колледж в Оксфорде. Кингсли говорил о Пармениде. «Невозможно не учитывать, — вежливо сказал он слушателям, ловившим каждое его слово, — эмпирическое в трудах Парменида». Затем его кулак с грохотом опустился на стол, так что все присутствующие вздрогнули. «Как смеете вы игнорировать эмпирическое в трудах Парменида?» — прорычал он, открыто бросая вызов всему, чему учились и чему учили других его слушатели. Они с изумлением смотрели на Кингсли; такого в колледже Оксфорда еще не видели.

Мысль Кингсли очень важна. Парменид не просто один из первых «философов», что соблаговолили признать афиняне — в снисходительной манере, сохранившейся до наших дней. Он не просто предшественник интеллектуальных игр, которые они называли философией.

Значение Парменида состоит в том, что он сам совершил путешествие в загробный мир и вернулся назад. И он написал об этом путешествии удивительную поэму.

Кингсли объясняет: «Труды Парменида не оставляют сомнений, что знания, которыми он обладал, получены в мире мертвых. Сделать это можно было, умерев раньше, чем пришел его срок, — по собственному желанию»[347].

Парменид начинает свою философскую поэму следующими словами: «Кони, несущие меня, куда только желание достигает…» Следует обратить внимание на смысл, который вкладывает Парменид в слово «желание» — это внутренняя потребность вернуться в наш настоящий дом.

Далее Парменид говорит, что кони «мчали, вступивши со мной на путь божества многовещий, что на крылах во Вселенной ведет познавшего мужа»[348].

Это был путь в другой мир.

В 1879 году итальянский археолог, проводивший раскопки в окрестностях древнего города Фурии, который был основан греческими колонистами приблизительно в 444 г. до н. э., обнаружил большое количество могил. Четыре могилы были необычно большими, и археолог исследовал их.