Птичка певчая - Решад Гюнтекин

Много счастливых часов провела я в этом саду с семьёй Хаджи-калфы.

Неврик-ханым выросла в Саматье[39]. Под стать своему мужу, она была женщина простая, добрая и приветливая.

Увидев меня в первый раз, она воскликнула:

— Вы пахнете родным Стамбулом, девочка моя! — И, не удержавшись, кинулась меня обнимать.

Всякий раз, когда речь заходит о Стамбуле, глаза Неврик-ханым наполняются слезами, и мощная грудь вздымается от тяжёлых вздохов, словно кузнечные мехи.

У Хаджи-калфы двое детей: сын Мират двенадцати лет и четырнадцатилетняя дочь Айкануш. Айкануш — застенчивая неповоротливая армянская девушка с толстыми бровями, с тёмно-красными, как свёкла, щеками, усеянными крупными прыщами, словно болячками ветряной оспы.

В отличие от толстой и мясистой сестры, Мират — маленький, бесцветный и тощий, как вобла, мальчик.

Хаджи-калфа человек неграмотный, но уважает науку и ценит её. Он считает, что человек должен всё знать, даже профессия карманного воришки может, по его мнению, всегда пригодиться. Мират два года занимался в армянской школе и вот уже два года учится в османской. По программе Хаджи-калфы, его сын должен раз в два года менять школу и к двадцати годам стать «настоящим человеком», великолепно знающим французский, немецкий, английский и итальянский языки (если, конечно, к тому времени этот тщедушный ребёнок не будет раздавлен столь обширным грузом знаний и не отдаст богу душу).

Однажды, разговаривая о сыне, Хаджи-калфа спросил:

— Ты обратила внимание на имя Мирата? Правда, мудрое? Чтобы найти его, я целую неделю ломал голову. Подходит к двум языкам: по-армянски — Мират, по-османски — Мурат! — Тут Хаджи-калфа подмигнул мне; это означало, что он сейчас скажет что-то чрезвычайно остроумное. — Когда Мират совершает какую-нибудь глупость и сердит меня, я говорю: «Ты не Мират и не Мурат, ты — мерет"[40].

Однажды я была свидетельницей одного из таких приступов гнева у старика. Это стоило посмотреть! Вся вина Мирата заключалась лишь в том, что ему не понравилось какое-то блюдо, приготовленное матерью.

— Вы посмотрите на этого паршивца! — вскричал Хаджи-калфа. — От горшка два вершка, а ещё капризничает! Кинули нищему огурец, так ему не понравилось: кривой, говорит, и выбросил в канаву. Что понимает осёл в компоте? Намотай мои слова на ус и помни: кого не излечивают нравоучения, того ждёт палка. Кто ты такой, чтобы тебе не нравились хлеб и пища аллаха?

Ты познай сам себя, познай,Ты познай сам себя, познай.Если ты себя не познаешь,Понапрасну лишь пострадаешь.

Образованию Айкануш тоже уделялось много внимания, несмотря на то что она — девушка. Айкануш посещала школу при армянской католической церкви.

Однажды Хаджи-калфа решил устроить дочери строгий экзамен в присутствии соседей — старого развалившегося паралитика и пожилой армянки в чёрных шароварах.

Трудно представить себе картину более смешную. Хаджи-калфа насильно сунул мне книги и тетради Айкануш и пригрозил дочери:

— Ну, смотри, Айкануш, если ты меня опозоришь перед учительницей, пусть тебе не пойдёт впрок мой хлеб.

Спросив у девушки два-три правила на умножение и деление, я наугад открыла иллюстрированную «Историю пророков». Попался отрывок про Иисуса и крещение. Рассказывая о крещении, Айкануш наговорила всякой чепухи. Ещё в пансионе я вдоволь наслушалась всего этого, поэтому поправила девочку и привела несколько простых сведений о крещении.

Хаджи-калфа слушал меня, и глаза его широко раскрывались. Вол́ос у старика на голове не было, но брови его встали торчком. Мои познания в христианской премудрости казались бедняге каким-то удивительным чудом. Он крестился, приговаривая:

— Что же это такое?! Мусульманская девица знает мою веру лучше священников! Ты понимаешь?.. Я думал, ты обыкновенная, простая учительница, а ты, оказывается, учёный человек, которому надо целовать руки!..

Хаджи-калфа схватил за шиворот свою толстую супругу, которой труднее было сдвинуться с места, чем барже оторваться от пристани, подвёл ко мне, подтолкнул и приказал:

— Поцелуй от моего имени этого ребёнка в самую середину лба. Понятно?

Бедняга Хаджи-калфа ещё причислял себя к мужчинам, поэтому церемонию целования возложил на свою жену.

С этого дня старый номерной перед всеми превозносил мою учёность до небес. Дело дошло до того, что, когда я проходила мимо гостиничной кофейни, сидевшие там бездельники липли носами к окнам, чтобы взглянуть на меня.

Я рассердилась:

— Хаджи-калфа, ради аллаха, оставьте… Не надо меня так расхваливать!

Но Хаджи-калфа забунтовал:

— Я делаю это специально. Пусть начальство услышит! Пусть им станет стыдно за такое отношение к тебе!

Знакомство с семьёй Хаджи-калфы было полезно для меня и в другом отношении. Неврик-ханым родилась в Саматье, поэтому великолепно варила варенье, делала засахаренные фрукты. По-моему, эта наука гораздо полезнее, чем мои познания из «Истории пророков». Без всякого труда и совсем даром я получила от неё рецепты для варки варенья и подробно записала их в книжечку, где уже имелись рецепты блюд, которые меня научила готовить старая черкешенка Гюльмисаль. Теперь ведь мне самой придётся заботиться о сластёне Чалыкушу.

Если аллах захочет, и мои дела наладятся, у меня тоже будет маленький домик, где я смогу отдохнуть. Прежде всего я куплю себе буфет специально для варенья. Как и Хаджи-кал фа, я застелю его полки бумажными кружевами, заставлю разноцветными баночками, которые будут отливать яхонтом, янтарём, перламутром.

Как чудесно, ни у кого не спрашиваясь, когда тебе взбредёт в голову, полакомиться вареньем! И нет никакой надобности «совершать набеги» на буфет. Если аллаху будет угодно, у меня даже не заболит живот.

И среди жёлтых, розовых, белых баночек с вареньем не будет только зелёных. Ненавистные глаза Кямрана, которого я теперь даже не вспоминаю, заставили меня возненавидеть зелёный цвет.

О, я хорошо помню, Кямран. Когда в моей душе ещё не было такой ненависти, как сейчас, я всё равно не могла выносить твоих глаз. Мне ещё не было двенадцати лет, когда началась эта неприязнь. Конечно, ты и сам всё помнишь. Я часто швыряла тебе в лицо горсти пыли. Ты думал, что это была только детская шалость? Нет, нет. Я хотела причинить боль твоим глазам, в которых, как в водорослях, пронизываемых солнечными лучами, мелькали хитрые искорки.

Опять я отвлеклась. А ведь моя цель — писать только о настоящем. На чём я остановилась? Да… Хаджи-калфа расценил совсем по-другому моё детское веселье, истинной причиной которого было только солнце, проглянувшее впервые за много дней. Он решил, что я получила откуда-то хорошие известия, и принялся допекать меня расспросами. Но возможно ли, чтобы известие, имеющее отношение ко мне, достигло моих ушей раньше, чем об этом узнает он сам? Скоро, наверно, даже о часе, когда мне следует проголодаться или лечь спать, я буду справляться у этого странного служителя гостиницы.