Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Андрей Громыко

Правда, каждый раз он делал при этом оговорку:

– Сам президент еще не рассматривал этого плана по существу, хотя и знает, что такие идеи есть.

Моргентау стоял, пожалуй, на самых радикальных позициях в отношении решения судьбы Германии после окончания войны. Однако, во что конкретно предстояло вылиться такому решению, никто до Потсдама точно и авторитетно сказать не мог. Даже Рузвельт не спешил с определением окончательной позиции. Тем более что отнюдь не по всем вопросам, связанным с судьбой побежденного врага, у союзников вырисовывались одинаковые взгляды.

Весьма близким человеком к Рузвельту считался и Гарольд Икес – министр внутренних дел. Мои контакты с ним оставались все время также дружественными и полезными.

Гопкинс, Моргентау и Икес, являвшиеся авторитетными деятелями, решительно высказывались, как и Рузвельт, в том духе, что различия в социальном строе СССР и США не должны служить барьером, препятствующим сотрудничеству двух стран в борьбе против общего врага и потом, после победы над ним, в строительстве мирной жизни и добрых отношений между союзниками.

Последующие события, особенно послевоенных лет, подтвердили, что взгляды, которые определяли направление такой политики Рузвельта и его администрации, отвечали интересам американского народа.

Совсем иная политическая стратегия появилась в годы холодной войны, когда администрация США стала исповедовать культ грубой силы и гонки вооружений.

В первый период войны

Как-то осенью 1941 года состоялась у меня беседа с известным в политических кругах Вашингтона деятелем Гарри Декстером Уайтом. Министром финансов тогда был Генри Моргентау, а Уайт – его первым заместителем. Встретились мы в советском посольстве.

В самом начале беседы Уайт сказал:

– Все, что я скажу вам, представляет не только мнение Моргентау, но и президента Рузвельта. – Тем самым он дал понять, что имеет поручение от правительства, и добавил: – Президент с министром не просто друзья, но и политические единомышленники. Их связывает прочная дружба.

Уайт говорил довольно откровенно.

– Рузвельту, – сказал он, – импонирует тот факт, что Моргентау ни разу не подводил президента тем, что допускал разглашение информации о его позиции по важным вопросам политики.

Тут я заметил:

– Заранее очень ценю то, что вы намерены мне сказать о мнении Белого дома.

Тогда собеседник заявил:

– Президент Рузвельт был убежден, что рано или поздно гитлеровская Германия нападет на Советский Союз. Амбиции Гитлера хорошо известны. Внешняя экспансия, захват чужих земель, особенно на востоке от Германии, – об этом мечтало нацистское руководство. Белый дом знал и то, что в военном отношении Германия серьезно готовилась к агрессии. Тем не менее ее агрессия против Советского Союза с точки зрения выбора момента для американцев явилась неожиданностью. Правда, спецслужбы США предупреждали администрацию о возможности в скором времени такого нападения, но и они делали оговорки.

Уайт перевел дух, а затем продолжил:

– Одним словом, Рузвельт и его администрация оказались в состоянии растерянности, когда пришла весть о фашистском вторжении. Никто не брался предсказывать, как будут развиваться события. Перебирались разные варианты возможного хода военных действий на советско-германском фронте. Особенно активно анализировали ситуацию военные. Если сказать откровенно, то они, по крайней мере большинство их, не верили, да все еще и не верят, что ваша страна соберется с силами и устоит. А в голове у рядового американца не совмещаются мысль о быстром продвижении на восток гитлеровских армий с представлением об их возможном отступлении, а тем более поражении.

Он сделал небольшую паузу, а потом начал излагать точку зрения правительства:

– Сама администрация США стала питать надежду на усиление сопротивления Красной армии. Такое чувство породила, главным образом, решимость руководства СССР и его вооруженных сил, несмотря на огромные потери, продолжать борьбу. Вы не можете себе представить, какое важное значение имеет эта решимость с точки зрения ее влияния на Соединенные Штаты Америки.

Задал я собеседнику такой вопрос:

– Учитывает ли правительство США, да и сам президент, что после так называемого «татарского ига», по существу, ни одна война, которая навязывалась нашей стране, не приносила ощутимой победы неприятелю?

Ответ на этот вопрос прозвучал так:

– Американцы сознают, что Советский Союз – огромная держава. У нее богатые военные традиции и неисчислимые ресурсы. Ее народ сейчас сражается за свою землю, за свою жизнь. Боюсь, что повторяюсь, но я должен сказать, что большинство американцев не уверены в том, что Советский Союз устоит. Несмотря на то что мощь Германии велика, администрация США питает больше надежд на ваш успех, чем рядовые граждане. А в руководстве страны одним из тех, кто активно выражает это мнение, является Моргентау.

Более поздняя встреча с самим Моргентау в общем подтвердила мысли, высказанные Уайтом. Разница состояла только в том, что друг президента высказывался гораздо определеннее, чем заместитель министра финансов. Но случилось это в декабре 1941 года. Гитлеровские армии тогда уже потерпели крупное поражение под Москвой.

Весть об этом была воспринята в США с радостью. В посольство зачастили посетители, люди писали письма, звонили по телефону. Не проходило почти ни одного дня, когда бы тот или иной советский дипломат в беседе с высокопоставленным американским представителем не выслушивал поздравления и выражения симпатий.

Нам, советским людям, образно говоря, становилось легче дышать. Встречи, официальные и неофициальные, широкие и узкие, происходили почти ежедневно. Росла взаимная тяга наших людей и американцев обмениваться мнениями, обсуждать события на фронтах. Служащие многих американских правительственных учреждений, которые раньше при встрече с сотрудниками посольства СССР или других наших организаций в США приветствовали своих советских знакомых кивком или коротким «хэллоу», теперь считали за честь заговорить с ними, расспросить их, как дела на фронте. Как правило, просили сообщить последние новости, хотя было заметно, что и сами уже получили неплохую информацию из печати и радио.

Все происходило искренне. Можно сказать, рядовые американцы инстинктивно понимали, что великая битва нашего народа за свою страну – это битва также и за свободу других народов, которым грозила смертельная опасность со стороны фашистского агрессора. Обратили мы внимание и на то, что прибывавшие в посольство официальные лица, которым я лично передавал послания из Москвы от И.В. Сталина, предназначенные для президента, сами нет-нет да и задавали вопрос: