Когда боги спят - Сергей Алексеев

— Потому что ни один судья не получал веских доказательств нарушения закона.

Зубатый зашел вперед и встал перед бывшим пилотом.

— Думаю, получал и не один. Только существует негласная директива: при гладких победах на выборах не возбуждать электорат, не показывать, насколько гнилую демократию мы строим. Потом, спустя тридцать-сорок лет, можно. Когда вырастет воспитанное на нынешней эстетике поколение.

Савчук не ожидал подобной категоричности, несколько оторопел, но как летчик сверхзвукового истребителя, мгновенно принял решение.

— Я помню добро, Анатолий Алексеевич. И я доведу дело до суда и отмены результатов.

— Ты спроси, мне это нужно?

Савчук ответил, как прожженный прокурор.

— В любом случае, это нужно для установления законности.

Зубатый слега урезал собственную резкость, вдруг подумав, что бывший летчик может так считать искренне, и все его желания и впрямь продиктованы слишком прямым пониманием прокурорских функций Они ведь привыкают к четкому исполнению всех инструкций, иначе можешь погибнуть или просто не взлететь.

Только вот почему он так холодно и неряшливо отнесся к проверке обстоятельств гибели Саши? Что изменилось за это короткое время? Может, действительно получил доказательства подтасовки и сообразил, что все может перемениться? А вдруг Зубатый опять будет на коне?

— А если твоя затея провалится? Крюков тебя сожрет вместе с генеральскими погонами?

— Подавится, — мгновенно отозвался Савчук. — В жалобе указаны имена людей, которые работали в его избирательном штабе и готовы дать показания. Кстати, там есть и некая Кукшинская, проходящая по материалам проверки обстоятельств гибели вашего сына. Она подрабатывала и лично возила сахар по деревням. За это ей купили иномарку.

Он поймал себя за язык и, чтоб не выдать своего состояния, схватил горсть снега и утер лидо. Поворот был неожиданным, поведение бесприданницы странным, логика непонятной. Но в любом случае Савчук вроде бы и в самом деле схватил птицу за хвост. И приехал он не посоветоваться, а ввести в курс дела, показать, что он с ним, за него и еще не все потеряно.

— Знаешь, Валерий Николаевич, мне приятно осознавать, что я в тебе не ошибся. Но извини, я в губернаторы больше не пойду. А вот в одном деле ты можешь помочь.

— Со всей душой, Анатолий Алексеевич.

— Когда мы в последний раз виделись, я не открыл тебе одной детали, — подбирая слова, заговорил Зубатый. — Эта Кукшинская живет в моем доме, в губернаторском доме. Чем-то очаровала и обманула мою жену, вселилась и живет. Обмануть ее сейчас очень просто, после гибели сына она в таком состоянии… — ничего не нашел, как повторить слова Маши. — Как собака, у которой щенков утопили. Готова пригреть и обласкать волчонка…

— Я знаю, — вдруг перебил Савчук. — Но выселить ее просто так невозможно.

— Почему?

— Потому что Екатерина Викторовна ее прописала в вашем доме.

— Как прописала?..

— Привела за руку в паспортно-визовую службу и потребовала, — прокурор приподнял и опустил погоны на плечах. — Так и прописали, под остаточным давлением власти. Знаете, что это такое? Начальника давно нет, а авторитет или страх сохраняются долго. И это уникальное явление есть только в России. Опротестовать регистрацию я не могу, выписать и выселить можно только по решению суда. Хотите посудиться с мошенницей? Испортить отношение с женой?

Зубатый недооценивал бывшего истребителя.

— Конечно, я вызову Кукшинскую по жалобе, побеседую, — поправился он. — Но освободить от ее влияния Екатерину Викторовну вряд ли получится. И еще, Анатолий Алексеевич, вы случайно не знаете, где находится Морозова? Все первичные документы по выборам у нее, вторую неделю не выходит на работу. Хоть сейфы вскрывай.

Снегурку выдать прокуратуре он не мог ни в коем случае, потому пожал плечами.

— Не знаю, — детектор лжи зашкалил от собственного вранья.

Пилот был чувствителен к человеческим приборам.

— А вы ей доверяете?

Этот вопрос напоминал удар в спину…

11

Он никогда не посвящал начальника охраны в суть и причины своих частных поездок. И в этот раз он ничего не сказал, а лишь назвал конечный пункт назначения — Малоярославец. И Хамзат ни о чем, как всегда, не спросил, лишь глянул на карту, как ехать, и отзвонил жене, чтобы скоро не ждала. Похоже, не зря государи набирали охрану из кавказцев: они умели верно служить, и служить до конца, даже когда, с точки зрения обывателя, невыгодно и пора бы уже сдаться новому господину вместе с головой хозяина. В последнее время Зубатый заново открывал для себя Хамзата, но как человек искушенный, насмотревшийся на подлость и вероломство, не мог толком объяснить его преданности. Что это — результат горского воспитания или бывший чекист, не утративший старых связей и обретший новые, что-то знает и потому держится за экс-губернатора обеими руками? И чем хуже развиваются события, тем вернее, молчаливей и безропотнее становится.

Хамзат не знал об их истинных отношениях с Морозовой, по крайней мере, Зубатый так считал, одновременно понимая, что утаить от всевидящего начальника охраны, помощников, секретарей и референтов, которые на него работают, свои личные встречи трудно или невозможно. Было чувство, что он уже знает, куда они едут и к кому, и оно после восьми часов дороги неожиданно подтвердилось, когда заехали в притрактовое село и остановились возле высокой, каменной башни, назначение которой вначале Зубатый не понял, ибо повсюду видел лишь православные церкви. Оказался минарет, а рядом новенький мусульманский храм, украшенный в арабском стиле и с полумесяцем на куполе.

— Анатолий Алексеевич, давай зайдем, — предложил Хамзат, доставая из своей сумки кавказскую шапочку.

— Зачем? — подивился Зубатый, даже не подозревая о религиозности начальника охраны.

— Сейчас как раз вечерний намаз.

— Нет уж, ты иди, а я не пойду.

— Почему не пойдешь?

— Я ведь не мусульманин.

— И не христианин.

— Но это мне ближе…

— Я вижу, ты Бога ищешь?

— Ищу?

— Конечно, ищешь. — блеснул взором Хамзат. — Только христианства тебе мало, не подходит. Ты сам большой человек, а вера тебе короткая, тесная. Зайдем в мечеть, посмотришь, послушаешь.

— Но я не понимаю языка, — слабо воспротивился Зубатый. — Что я услышу? Там ведь на арабском служат?

— Все поймешь, услышишь, только душу открой. А не откроется, головой подумай, почему слуха нет, глаз нет?

Он еще колебался, однако любопытство брало верх — никогда не был в мечетях.

— Я же неверный, — усмехнулся настороженно. — Говорят, не впускают…

— Говорят, в Москве кур доят, — русской пословицей ответил начальник охраны.

В передней Хамзат сбросил туфли и почти приказал:

— Снимай обувь.

Зубатый разулся, пошли в носках по каменным плитам в зал, где полукругом стояли, а точнее, сидели на коленях несколько стариков и людей средних лет. Пристроились сбоку, и Зубатый услышал легкий ропот крайних, однако Хамзат бросил лишь одно слово, возможно, на арабском, и все прекратилось. Потом вышел священник в белой чалме и обыкновенном костюме, открыл книгу и начал читать. Ни икон, ни свечей, ни кадила — одна непонятная, звучная стихотворная речь, возгласы и ответные возгласы молящихся. Первые десять минут он пытался сосредоточиться, вникнуть в обряд, услышать и ощутить некую его святость, но слышал и ощущал лишь восточные ритмы и гортанный голос — почти как в православном храме: Христос воскресе — воистину воскресе…

Потом до конца службы стоял и думал, что он — типичный продукт безбожного времени, случайно попавший в некий исторический период поиска Бога. Как во времена Владимира, который прежде чем принять христианство, испытывал веры. А поиск — это еще не сама вера и не религиозность — скорее, попытка через обряд, через строгое и точное его исполнение приобщиться к идеологии и, может быть, обрести относительный покой. То есть человек в конечном итоге думает о себе, а не о Боге. Он испытывает веру, он выбирает, и это уже есть ложь, ибо вера — явление, изначально лишенное права выбора. Она есть или ее нет.

Он вышел из мечети с таким же чувством, как выходил из православных храмов — без ощущения покоя и благодати. Ничто не сотрясло душу, не пронзило ее божественным дыханием; и те, кто приходил совершать намаз, тоже выходили с обеспокоенными лицами и уже переговаривались и переругивались по-русски — механизаторы и доярки спешили на колхозную ферму, где закончилось сено и придется опять давать солому…

Хамзат ни о чем его не спросил — своим пронзительным чекистским оком все увидел, а скорее всего, сам находился в состоянии испытания веры и отлично понимал, что происходит.