Наука о живом - Питер Медавар

Законы феноменов общества являются и не могут быть ничем иным, нежели законами действий и страстей, присущих людям, объединенным в обществе… Люди в обществе не имеют никаких свойств, кроме тех, которые происходят из законов природы отдельного человека и могут быть разъяснены через них.

В приложении к физике и биологии утверждение Милля звучит следующим образом:

Законы феноменов биологии являются и не могут быть ничем иным, нежели законами поведения атомов и молекул, когда они взаимодействуют таким образом, что создают живые организмы.

Оба эти утверждения в равной степени, хотя и каждое по-своему, вызывают возражения, и в каждом из них есть сомнительный элемент; смысл их можно изложить следующим образом: если мы знаем все о физиологии и поведении отдельного человека, мы тем самым знаем все об обществе, и равным образом, если мы знаем все о физике и химии, мы знаем все о живых организмах. Нетрудно доказать ложность обоих этих утверждений. В программе лекций по биологии ничего не говорится о двухпартийном правительстве {183} или о конституции США, и точно так же в программах по физике и химии, и так уж невыносимо перегруженных, ничего не говорится ни о наследственности, ни об инфекциях, ни о половом поведении и страхе. И удивляться тут нечему. Общество — это совершенно особая совокупность людей, а организм — совершенно особая совокупность молекул. Не строго говоря, социологию можно было бы рассматривать, как совершенно особый и ограниченный раздел биологии. Объясняя характер таких ограничений изучаемого взаимодействия организмов, мы, в сущности, определяем науку социологию. И точно так же, если бы физику или химику пришлось придумывать название для науки, имеющей дело с теми совершенно особыми и чрезвычайно ограниченными формами взаимодействий атомов и молекул, которые могут соединять нх в живые организмы, скорее всего ему в голову пришло бы название «биология».

Это вовсе не пренебрежительные оценки, а просто признание того факта, что общество действительно состоит из индивидуальных организмов, а индивидуальные организмы состоят из компонентов, которые в свою очередь сложены из атомов и молекул.

Если мы запишем иерархию эмпирических наук следующим образом:

экология/социология

биология организмов

химия

физика,

то увидим, что в этой иерархической таблице каждая из наук в определенном смысле представляет собой частный случай науки, находящейся ниже, и что любое утверждение, «истинное» и «имеющее смысл» для каждой из этих наук, истинно и имеет смысл для каждой науки, находящейся в списке выше ее. Каждая физическая истина о поведении атомов истинна и для химии, и все, что истинно для физики и химии, истинно также для биологии и социологии; равным образом, как бы ни были специализированы человеческие взаимоотношения, создающие общество, биологические «законы» все равно остаются в силе: людям все равно нужно есть, дышать, спать и размножаться. Однако если какой-то закон верен для вышестоящей {184} науки, это еще вовсе не означает, будто он интересен или важен для нижестоящей. Как для социологии, так и для физики одинаково истинно обобщение, что многие элементы существуют в различных изотопных формах. «Ну и что из этого?» — спросит социолог или политик. Ответ может гласить, что это тот род истины, который приобретает важность лишь в определенных условиях, — например, способность определенных изотопов урана распадаться может изменить историю мира. Каждая наука включает не только все информационное содержание наук, стоящих в списке ниже ее, но и свои собственные специфические понятия, которые вовсе не. появляются на более низких уровнях. Некоторые из них уже указывались: просто бессмысленно утверждать, будто политико-социологические понятия вроде избирательной реформы или дефицита внешней торговли могут быть «объяснены через понятия» биологии, и совсем уж нелепо утверждать, что они могут быть объяснены через понятия физики или химии, хотя, будь аксиома «сводимости» истинна, из нее следовало бы, что это возможно, так как связь «нечто можно объяснить через понятия того-то и того-то» племя логиков описывает как «транзитивную»*. Поднимаясь по иерархической лестнице, мы видим, как информационное содержание и эмпирическое богатство этих наук прогрессивно увеличивается (чего и следовало ожидать) — отчасти потому, что каждая наука содержит все положения наук, расположенных ниже, а отчасти потому, что ввиду ограничений, прогрессивно налагаемых на возможные взаимодействия между составляющими ее частями, каждый объект, находящийся на более высоком уровне, содержит идеи и понятия, свойственные только ему. Это — качество «возникновения». Некоторые аналитически мыслящие люди считают недопустимой идею, что в каждой науке и на каждом уровне рассуждений существует какое-то свойство, которое не может быть объяснено через понятия науки более низкого аналитического уровня. Мы считаем, что такие опасения совершенно необоснованны и что понятие «возникновения» может быть принято как безоговорочное признание формальных {185} свойств иерархии в той форме, в какой она определяется в традиционных науках*.

Притягательность редукционного (т. е. сводящего целое к совокупности его частей) анализа и причина, почему он почти единодушно принимается учеными, заключаются в следующем: по их мнению, действительность легче всего воспринимается как частный случай возможного и для наилучшего понимания организованной структуры А следует выяснить, каким образом составляющие ее части складываются в такой порядок по отношению друг к другу, что образуют А, а не Б или В. Та же форма понимания мира помогает легче всего увидеть, каким образом мир в случае необходимости может быть изменен.

По этим причинам редукционный анализ — самый удачный метод объяснения из всех когда-либо использованных в науке. Поскольку и его достоинства, и его недостатки (а их тоже не скрывали) опираются на чисто логические соображения, нет никаких реальных оснований для того страха, который пробуждает его использование в умах столь многих людей. Холисты, например, опасаются, что, анализируя «организм как целое», мы причиняем ему какой-то тайный вред, в результате чего он утрачивает целостность и превращается всего лишь в собрание своих составных частей. Многие истовые, но простодушные люди полагают, что, анализируя пение птиц, мы каким-то образом делаем его менее радостным и музыкальным, и важным элементом литературной пропаганды английского романтизма была идея, что ньютоновская призма представляет собой часть широкого международного заговора ученых, задавшихся целью лишить радугу ее магии и красоты. Китсовские поношения Ньютона за то, что он уничтожил всю красоту радуги, сведя ее к цветам спектра, снискали одобрение Вордсворта и были пересказаны в «Автобиографии» Бенджамина Роберта Хейдона (ред. Т. Тейлор, т. 1, 2-е изд., с. 385)*.

Глава 23 Генетики и религия

Казалось, не так давно шли разговоры о «боге и физиках» — тут сразу на ум приходят имена Джеймса Джинса и Артура Эддингтона, — однако в наши дни на авансцену пробились генетики, и в отношениях между наукой и религией произошла великая перемена: физики в большинстве своем относились к богу снисходительно*, чего никак нельзя сказать о генетиках.

Свое обвинительное заключение против благодетельного или злокозненного божества, а также любой общей цели, любого общего плана, якобы существующего в природе, генетики строят на понятии случайности.

Случайность вторгается в генетический процесс на двух уровнях; во-первых, через абсолютно случайные процессы мутации, которые, как уже указывалось, играют важную роль в обеспечении кандидатур для эволюционного отбора, и, во-вторых, через случайное распределение хромосом по половым клеткам и через случайное соединение половых клеток, из слияния которых образуется оплодотворенное яйцо. Собственно говоря, простые соотношения, выражающие число потомков каждого генетического типа, ожидаемое согласно законам Менделя, постоянно используются для иллюстрации практического применения теории вероятности. Это напоминает гигантскую лотерею, в которой нелепые шуточные выигрыши мозолят глаза куда больше настоящих. Если оба родителя являются носителями того вредного рецессивного гена, который, будучи унаследован от обоих родителей, вызывает {187} фенилкетонурию, то можно с уверенностью сказать, что в среднем четверть их детей станет жертвой фенилкетонурии — «врожденной ошибки обмена веществ», которая может привести к тяжелой умственной отсталости.

Нельзя, однако, просто назвать злополучное сочетание вредных генов «невезением» в том смысле, в каком мы употребили бы это слово, если бы кто-то из молодых родителей был убит упавшей черепицей.