Сивилла - Флора Шрайбер

   – Мы пойдем погуляем, а мамочку оставим дома.

   Это значило, что они опять пойдут к большому дубу у подножия холма, где до начала снегопада пилили дрова.

   Сивилле нравилось все, что она могла делать в этом доме: рисовать цветными мелками, играть с куклами, шить для них платья, забавляться с Топом – крупным эрдельтерьером, которого ей подарила кузина Джей, – и читать купленный ей отцом молитвенник. Но было неплохо и пойти снова погулять.

   – Мы пойдем прямо сейчас? – спросила она.

   – Только сначала я скажу мамочке, – ответил отец.

   «Мамочка». Он всегда называл ее так, но сама Сивилла всегда обращалась к ней «мама». Сивилла перестала называть ее «мамочкой» давным-давно, еще когда была совсем маленькой. Теперь Сивилле было шесть лет и два месяца. Но отец не замечал, что ее мать перестала быть для нее «мамочкой».

   Таким уж был ее отец. Внешне привлекательный, умный, удачливый – до той поры, пока они не переехали сюда, в эту хижину на вершине холма. Однако он продолжал думать о деле своей жизни – о проектировании и постройке всех этих чудесных домов, церквей и амбаров, в которых нуждались люди. Некоторые сограждане называли его «главный строитель». У него не было времени обращать внимание на что-то другое.

   В дальнем конце помещения, служившего одновременно гостиной, спальней и комнатой для игр, виднелась неподвижная фигура. Ее мать. Керосиновая лампа, которой комната освещалась в пасмурные дни, мерцала позади нее.

   Сивилла видела пепельно-белые волосы матери, пучок на затылке, удерживаемый тремя костяными шпильками, и кудряшки и завитки волос впереди. Хотя стояла вторая половина дня, на ней был надет синий фланелевый купальный халат, а на ногах красовались тапочки из серого фетра. Руки ее безвольно свисали вдоль тела, а голова опустилась так низко, что с трудом можно было рассмотреть лицо.

   Пеликан, стоявший на пианино в большом доме в Уиллоу-Корнерсе, или статуя в Рочестере – вот на кого была похожа ее мать. Вообще-то, ее мать была не такая. Она высоко ставила себя, во все вмешивалась, голову держала гордо поднятой. «Хэтти Дорсетт так высоко задирает голову, – случайно услышала как-то Сивилла слова соседки, – что наверняка не увидит ямы, в которую свалится».

   Эта мать и в другом отличалась от той матери, что жила в Уиллоу-Корнерсе. Та мать много чего делала; эта мать вообще ничего не делала.

   Отец подошел к ней и сделал жест в сторону Сивиллы. Сивилла знала, что от нее требуется. Ей не нравилось делать это, но сейчас отец повредил руку и не мог поднять мать в одиночку. Теперь, когда ее мать стала такой, ей приходилось помогать ему.

   Мать не обращала на них никакого внимания, хотя отец и Сивилла наклонились над ней. Она не обратила внимания на них и когда они подняли ее из кресла и перенесли на белый эмалированный бачок, стоявший специально для отправления нужды. Тень пробежала по лицу отца, поджидавшего, пока она кончит свое дело. Потом они вновь перенесли ее в кресло, и отец пошел выносить бачок.

   Сивилла осталась одна с матерью. В Уиллоу-Корнерсе, в доме с черными ставнями, Сивилла всегда боялась оставаться наедине с матерью. Здесь она не боялась. Эта мать ничего не могла ей сделать. Она была женщиной сорока семи лет, с которой нужно было нянчиться, как с младенцем.

   Теперь приходилось все делать за мать. Она не могла выйти в туалет, который находился на улице. Приходилось одевать ее и кормить. Она глотала так медленно, что даже кормление жидкой пищей длилось часами.

   В том большом доме еду готовила мать, а уборкой занималась Джесси. Здесь Джесси не было, так что отец сам готовил, сам приносил воду с источника и занимался стиркой на реке. Ему приходилось делать все самому – руками, скрученными невритом, который он заработал еще в Уиллоу-Корнерсе.

   Сивилла отвернулась от матери к своей кукле Норме.

   – Норма, – сказала она, накидывая на куклу дополнительное одеяло, – я сейчас ухожу. Ты лучше поспи, чтобы не чувствовать себя одиноко.

   – Мамочка, – обратился к матери вернувшийся с улицы отец. – Я забираю с собой Сивиллу. С тобой все будет в порядке?

   Зачем он говорил ей это? Хэтти его не слышала. Она вообще ничего не слышала. Глаза ее были раскрыты, но когда перед ними что-то происходило, они даже не мигали. Ее мать не спала, но ничего не слышала и не видела. И никогда не отвечала, если они что-нибудь говорили ей.

 – Присядь, папа, – сказала Сивилла, доставая шерстяную куртку отца из ящика, который он изготовил для хранения одежды. Куртка была пушистой и теплой. Она очень красиво выглядела на нем с длинными брюками. Отец никогда не носил комбинезон, в отличие от людей, работавших на него в Уиллоу-Корнерсе.

   Когда отец сел, Сивилла застегнула воротничок его рубашки, а потом помогла надеть куртку. Кроме того, она помогла ему натянуть боты на пряжках.

   – Все в порядке, – сказала она.

   Было так приятно делать все это для отца. После того как у него скрючило руку, он опять разрешил ухаживать за собой. Когда Сивилла была совсем маленькой, он приходил домой после работы, и она мазала ему ступни ног сладковатой пахучей мазью. Потом он вдруг решил мазать ноги сам.

   – Почему я не могу этого делать? – спросила она. – Разве я делаю что-то не так?

   – Нет-нет, ты делаешь все хорошо, – ответил он, – но ты уже слишком большая для этого.

   «Слишком большая». Этого она никак не могла понять. Она стала слишком большая для своего отца?

   – Все в порядке, папа, – сказала Сивилла, – можно идти.

   Она надела свое красное шерстяное пальто с бобровым воротником, коричневые вязаные рейтузы, боты с тремя пряжками и красную шерстяную вязаную шапочку. В зеркало она никогда не смотрелась. Ей не нравилось смотреть на себя. Мать всегда говорила, что у нее какой-то смешной нос.

   – Папа, я готова, – сказала она.

   – Пойдем, – ответил отец.

   Но сначала он подошел к креслу матери. Чтобы защитить ее от вечерней прохлады на случай, если плита не даст достаточно тепла, он набросил ей на плечи ее черное пальто, словно накидку. Потом он вышел вслед за Сивиллой.

   Снаружи все было белым и красивым. Когда они приехали сюда, была осень. Теперь начиналась весна. Скоро на деревьях начнут расти листья. Сивилла с нетерпением ждала этого.

   – Красивое местечко, – сказал отец.

   У дверей стояли санки, и отец сказал:

   – Когда мы вернемся, ты можешь покататься на санках.

   Как она любила съезжать на санках с этого округлого, засыпанного снегом холма, на котором стоял их дом! Сивилла никогда не слетала с дорожки. Она была осторожная.

   Они прошли мимо поленницы. Сивилле нравилось помогать отцу носить дрова из поленницы. Вначале он не мог поднять полено или умостить его на руках. Она поднимала поленья по одному и складывала ему на руки. Отец был слаб, и эта работа была для него тяжелой. Но он ее делал.

   Сивилла вспоминала осенний день, когда они приехали сюда с отцом и матерью. Ту поездку она никогда не забудет. Все молчали. Из них троих только ее – это было ясно из поведения остальных двоих – меньше всего беспокоило то, что они потеряли свой старый дом. Время от времени она пыталась прервать затянувшееся молчание, делая попытки завязать разговор, но, поняв, что родители ее не слушают, тоже в конце концов умолкла. Впрочем, кое-что мать все же сказала:

   – В курятнике могут жить только куры.

   На что отец ответил:

   – Там чисто, а кур там никто никогда не держал.

   Тогда шея у матери сильно покраснела, и она прошипела:

   – Значит, мы будем первыми. Когда я выходила за тебя замуж, я не думала, что ты сделаешь из меня курицу. Это все твоя сестрица Клара нам устроила. Ты поступил глупо, доверившись ей.

   Отец ничего не сказал, отвернулся и стал внимательно глядеть на дорогу.

   Мать больше никогда не ворчала. На Рождество наступили большие перемены. Хэтти сообщила своим родителям, братьям и сестрам в Элдервилле, штат Иллинойс, что в этом году они не будут дарить друг другу подарки. Но родственники все равно прислали подарки, и ее мать, у которой не было денег, чтобы купить для них что-нибудь, очень расстроилась. Тогда она перестала говорить и перестала вообще что-нибудь делать.

   Сивилла помнила, как они приезжали сюда отдыхать. Как-то раз отец сказал, что они построят здесь летний домик и что, когда она подрастет, у нее здесь будет свой пони. А потом вдруг они просто приехали сюда. Домика никакого не построили, но все равно приехали. Папе и маме здесь не нравилось, а ей нравилось. Здесь было гораздо лучше, чем в большом доме.

   Хорошо было идти вниз по холму с отцом и с Топом, который увязался за ними. Остановились они, добравшись до хранилища кукурузы и амбара на склоне холма. В амбаре были стойла, где они держали корову и лошадей. Иногда Сивилла приходила сюда с отцом, чтобы запрячь лошадей. Она была слишком мала, чтобы водрузить сбрую на место, но, встав на подставку для подойника, могла помочь отцу запрягать.