Флот решает всё (СИ) - Батыршин Борис Борисович

— Сто двадцать человек, из них три офицера! — с готовностью отрапортовал мичман.

— Вот что: проследите, чтобы на палубу вынесли дополнительно три-четыре больших шлюпочных анкерка с водой, и пусть её слегка подкрасят вином. — распорядился Ледьюк. — Часа через три — три с половиной мы будем у Сагалло, возможно придётся с ходу сбрасывать шлюпочные десанты — а у этих молодцов, того гляди, начнутся тепловые удары!

— Будет сделано, мсье! — мичман с уважением покосился на своего командира. Казалось бы — что ему, морскому офицеру, до пехотинцев, которые на борту крейсера не более, чем не слишком желанный груз — а вот, поди ж ты, проявляет заботу! Было бы о ком — что-то незаметно, чтобы эти молодчики испытывали особые неудобства. Вон, как надрываются под свой банджо…

На грот-мачте идущего впереди «Примогэ» взвилась гирлянда флажков.

— Адмирал требует увеличить ход до одиннадцати узлов! — гаркнул матрос-сигнальщик.

…Только, только, только, только, только так!..– выводило неуёмное банджо. Капитан поправил без всякой на то необходимости кепи, и повернулся к мичману.

— Вот видите, Жиль, его превосходительство изволит торопиться. — Ледьюк не пытался скрывать сарказма. — Похоже, я ошибся: наш бравый адмирал получит свою личную войну с русскими на полчаса раньше.

* * *

Абиссиния,

берег залива «Таджура»,

крепость Сагалло.

На этот раз корабли встали на отдалении примерно в милю от кромки прибоя. Их было три — длинные, низкие, с высокими мачтами и дымящими трубами. Стоявший впереди крейсер «Примогэ» был заметно больше остальных, и Матвей в позаимствованную у Остелецкого подзорную трубу рассматривал длинный, хищно вытянутый вперёд таранный форштевень — «шпирон», как назвал его штабс-капитан. Вчера вечером, во время обязательного вечернего заседания в «штабе», Остелецкий подробно описал «рекрутам» состав французской эскадры и, в частности, упомянул, что флагман получил своётруднопроизносимое для русского человека название в честь бретонского адмирала пятнадцатого века Эрве де Порцмогера, носившего прозвище «Примогэ» — бог знает, откуда оно взялось, добавил штабс-капитан, а нам теперь ломай язык…

(106)

Сейчас Остелецкий рассматривал незваных гостей с башни, и Матвею оставалось только гадать, о чём они там беседуют.

Вторым во французском ордере (ещё одно «морское» словечко из многих заимствованных у штабс-капитана) стоял «Вольта». Деревянный, как и «Примогэ», он имел острый, наклоненный вперёд, «клиперский» форштевень, из-за чего выглядел несколько несерьёзно — не знай Матвей, что этот кораблик относится к крейсерам второго ранга, построенным специально для службы в колониях, он вполне мог бы решить, что перед ним — яхта какого-нибудь богатого аристократа, вроде «Дункана» Лорда Гленервана из романа французского литератора Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Однако же, орудия на палубах «Вольты», уставленные на крепость, не оставляли сомнений в его немирном предназначении.

Замыкала строй французской эскадры канонерская лодка «Метеор», несущая на трёх своих мачтах парусное вооружение баркентины. Сейчас, правда, паруса были свёрнуты и натуго притянуты к реям особыми снастями, и голые чёрные стеньги, реи, гафели, перекрещенные паутиной стоячего и бегучего такелажа, угрюмо рисовались на фоне ярко-синего африканского неба. В российских гимназиях ни кто не упоминал о «дипломатии канонерок», и Матвей не догадывался, что перед ним сейчас ещё один типичный инструмент колониальной политики Третьей Республики.

Четвёртый из французских корабль был тут же, поблизости — но уже не мог порадовать наблюдателей строгим порядком и безупречно, до фута, выверенным положением в эскадренном ордере. Три мачты, торчащие из воды, да огрызок трубы — вот всё, что осталось от авизо «Пэнгвэн», отправившегося на дно в результате взрыва бомбы, изготовленной сыном проворовавшегося петербургского полицейского чиновника Аверкий Гордасевич. Матвей вместе с Осадчим и его людьми обшарил всю Новую Москву в поисках злоумышленника, в то время, как другие обшаривали рощицы и овражки вблизи крепости — но всё было напрасно. Поселенцы, которых они расспрашивали отвечали что да, был такой, ни в чём особенно не замеченный — работал, пил в меру, и часто отлучался с охотничьими партиями и торговыми караванами, направляющимися в афарские селения. Матвей сумел отыскать тех, кто бывал в эти поездках — и узнал от них, что Годасевич не раз пропадал куда-то на несколько часов; на вопрос же, где был, либо отмалчивался, либо показывал выменянные у туземцев безделушки.

А накануне трагического происшествия с французским авизо, как припомнил один из поселенцев, Гордасевич пропал, и больше его в Новой Москве и окрестностях не видели — что стало лучшим подтверждением справедливости тяготеющих над ним обвинений. Зачем понадобилось устраивать эту диверсию — непонятно; результат же её торчал теперь из воды в нескольких кабельтовых от французских кораблей, вселяя в сердца французских моряков праведный гнев. А если вспомнить, сколько их товарищей погибло в результате предательского нападения, а другие сыны Франции прямо сейчас, в этот самый момент, томятся в неволе, захваченные в заложники… Стерпеть, сделать вид, что это всего лишь незначительное недоразумение? Решительно невозможно — и скоро орудия боевых кораблей объяснят этим сosaques кто настоящий хозяин на берегах залива Таджура!

От борта «Примогэ» отвалила шлюпка и, подгоняемая дружными ударами четырёх пар вёсел полетела к берегу. Матвей в стёклах подзорной трубы ясно видел офицера, сидящего на корме рядом с развевающимся трёхцветным полотнищем флага. И тут же с крейсера ударила пушка — звук прокатился над бухтой, отразившись от древних стен Сагалло, ватный клубок порохового дыма оторвался от борта и поплыл над волнами. Французы выслали парламентёра.

[1] (фр.) Хоть мужа моей мамы

И должен звать я папой,

Скажу — ко мне любви он не питал

[2] Здесь и ниже — Из «Песни Банджо» Р. Киплинга, пер. В. Бетаки.

[3] Нашим читателям эта песенка может быть известна по роману Луи Буссенара «Капитан Сорви-Голова».

[4] (фр.) Однажды, добрый дав пинок,

Меня он вывел за порог

И, сунув мелкую монету, заорал:

Вперед, Фанфан! Вперед, Фанфан.

По прозвищу Тюльпан!

Да, черт возьми, вперед, Фанфан,

По прозвищу Тюльпан!

[5] (фр.) Я люблю лук, обжаренный в масле,

Я люблю лук, он такой вкусный

IV

Залив «Таджура».

Берег возле

крепости Сагалло.

Вз-з-з-виу!

Снаряд с «Примогэ» провыл над головой. Гимназист невольно втянул шею в плечи, и тут же обругал себя последними словами: во-первых, стыдно показывать товарищам свой страх (хотя — поди, не испугайся, когда эдакие стальные дуры,т начинённые лучшим французским бездымным порохом, едва не задевают макушки!), а во-вторых — за очевидную глупость этого поступка: пролетевший снаряд или пуля уже не смогут причинить вреда, опасаться надо тех, которые ещё не слышны…

Гр-р-рахх! Гр-р-ахх! Вз-з-з-виу! Вз-з-з-виу! Вз-з-з-виу!

Новая порция пушечных раскатов с моря, снова смерть визжит над головой — но не задевает ни Матвея ни остальных, притаившихся возле замаскированных орудий. Всего их было четыре — две скорострелки калибра семьдесят пять миллиметров, стреляющие чугунными пятнадцатифунтовыми гранатами в медных гильзах, и две револьверные пушки системы «Гочкис» с изогнутыми приводными ручками, бронзовыми, в виде цилиндров, казённиками, и вращающимися связками из пяти стволов калибром тридцать семь миллиметров.