Мгновенье славы настает… Год 1789-й - Натан Эйдельман

В том ночном строю офицеры осторожно намекают солдатам на близящееся "освобождение от тирана", говорят о надеждах на наследника, о том, что "тяготы и строгости службы скоро прекратятся", что все пойдет иначе. Солдаты, однако, явно не в восторге, молчат, слушают угрюмо, "в рядах послышался сдержанный ропот". Тогда генерал-лейтенант Талызин прекращает толки и решительно командует: "Полуоборот направо. Марш!" — после чего войска повиновались его голосу.

Момент острейший. Позже, при других социально-политических обстоятельствах, у русских революционеров-декабристов зайдет разговор: чем привлечь солдат и надо ли среди них вести агитацию?

С народом на штурм — как во Франции? Или для народа, — но без него самого?

Среди декабристов были разные мнения: все сходились на том, что привлечение рядовых необходимо, но расходились в средствах. Сергей Муравьев-Апостол откровенно беседовал с солдатами, особенно со старыми семеновцами. Пестель же склонялся к иной тактике, возражая против слишком раннего посвящения солдат: основная его идея — что в нужный час офицеры прикажут рядовым, куда и на кого идти, и они пойдут. Так вернее.

В ночь на 12 марта 1801 года лидеры заговора решительно используют слепое солдатское повиновение, механическое подчинение: "Кто палку взял да раньше встал, тот и капрал".

Обычное орудие приказа и принуждения перехвачено заговорщиками; сейчас оно не в руках Павла…

В половине первого ночи несколько десятков офицеров-заговорщиков — во дворце. Несколько цепей охраны не реагируют — явно сочувствуют конспираторам. У самых дверей царской спальни сопротивление немногих часовых легко пресечено. Дверь взломана — Павел проснулся, у него требуют формального отречения — он отказывается, отталкивает генерала Зубова, тот бьет царя золотой табакеркой.

Затем генералы устраняются и выходят из спальни, предоставляя заканчивать дело офицерам. Знали ль генералы, что именно так дело пойдет? Втайне они этого, конечно, ждали ("не изжарить яичницу, не разбив яиц"). Позже Пален будто бы произнесет: "Дело сделано, но уж слишком".

20-летний штабс-капитан Скарятин во время заминки закричал: "Завтра мы будем все на эшафоте!"

Другие не помнят — кто первый, кто последний: на Павла кинулись полковник Яшвиль, майор Татаринов, Горданов, Скарятин…

Подробности страшны, иногда почти не передаваемы на бумаге. Пушкин писал о народной стихии — "бунте бессмысленном и беспощадном", но в эти минуты бессмысленность и беспощадность сопровождают бунт дворянский.

Кажется, ближе всего к истине запись, сделанная за генералом Беннигсеном; смысл ее — что и самим убийцам мудрено было бы понять, кто же нанес последний удар: "Многие заговорщики, сзади толкая друг друга, навалились на эту отвратительную группу, и таким образом император был удушен и задавлен, а многие из стоявших сзади очевидцев не знали в точности, что происходит". Пушкин определенно утверждает: "Скарятин снял с себя шарф, прекративший жизнь Павла I-го".

На завершение переворота понадобится еще несколько часов. Здесь уже нет тайны. Здесь все почти на виду. Около часу ночи наследник Александр все знает.

"Я обожал великого князя, — вспомнит караульный офицер Полторацкий, — я был счастлив его воцарением, я был молод, возбужден и, ни с кем не посоветовавшись, побежал в его апартаменты. Он сидел в кресле, без мундира, но в штанах, жилете и с синей лентой поверх жилета…

Увидя меня, он поднялся, очень бледный; я отдал честь, первый назвав его «Ваше императорское величество».

«Что ты, что ты, Полторацкий!» — сказал он прерывистым голосом.

Железная рука оттолкнула меня, и Пален с генералом Беннигсеном приблизились. Первый очень тихо сказал несколько слов императору, который воскликнул с горестным волнением: «Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал», и он повалился на пол.

Его уговорили подняться, и Пален, встав на колени, сказал: «Ваше величество, теперь не время… 42 миллиона человек зависят от вашей твердости».

Пален повернулся и сказал мне: «Господин офицер, извольте идти в ваш караул. Император сейчас выйдет».

Действительно, по прошествии 10 минут император показался перед нами, сказав: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, все при мне будет, как при бабушке».

Крики «ура» раздались со всех сторон…"

По Беннигсену, все было грубо и просто:

"Император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает за руку и говорит: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии»".

Звучат слова о спасении отечества, матери, жены, братьев, сестер Александра; о «виновных» пьяных офицерах-цареубийцах и невиновности Палена и Беннигсена, "не желавших" цареубийства, но "не имевших сил" остановить стихию; наконец, новому царю дается совет — как действовать, что говорить.

"Все будет, как при бабушке…"

Меж тем "ура!" новому императору, которое слышит Полторацкий, еще не всеобщее — это Семеновский полк. Сейчас главная проблема — как отнесутся другие солдаты. Пален отлично понимает ситуацию и объясняет новому императору, что только он один и может их успокоить.

Отрывочные и систематические рассказы о той ночи сохранили богатый спектр солдатских настроений и высказываний — от бурной радости до готовности переколоть убийц Павла I. В конце концов подчинились.

Наступило утро 12 марта 1801 года. Дворцовая революция заканчивается.

Один или двое раненых караульных. Один убитый. Радость, "всеобщая радость"… К вечеру 12 марта в петербургских лавках уж не осталось ни одной бутылки шампанского. Раздаются восклицания, что миновали "мрачные ужасы зимы". Весна, настоящая встреча XIX века! Поэт-министр Державин восклицает:

Век новый!Царь младой, прекрасный…

За сутки вернулись запрещенные Павлом круглые шляпы. Некий гусарский офицер на коне гарцует прямо по тротуару — "теперь вольность!".

Большая же часть страны неграмотна, и она-то в лучшем случае равнодушна или жалеет о покойном императоре, которого так боялись дворяне.

На календаре XIX век. На русском престоле Александр, сын Павла и внук Екатерины. Во время его коронации французская шпионка госпожа Бонейль позволяет себе замечание, приведшее к ее немедленной высылке из столицы: она сказала, что Александр провожает гроб Павла, окруженный убийцами своего отца и деда (Петра III), а также, вероятно, "теми, кто и его убьет". Француженка не угадала в прямом смысле, и тем не менее предсказала многое…

Союз же Цезаря с Дон-Кихотом не состоялся. Наполеон был взбешен, узнав, что столь ценный союзник по борьбе с Англией, по индийскому плану выбыл из игры. В последующие годы он не раз намекнет чувствительному Александру I на то, что отец был убит "с согласия сына"; в такой полемике, разумеется, не играли роль тонкости, вроде того, что Александр на самом деле мечтал лишь о свержении отца (Герцен позже съязвит: "Александр велел убить своего отца, но не до смерти").

Когда три года спустя Наполеон велел схватить и расстрелять родственника Бурбонов герцога Энгийенского, то в ответ на протесты русского правительства он, как известно, намекнул, что не имел бы возражений, если б русский царь так же расправился с убийцами своего отца (болезненность укола усугублялась тем, что многие участники дворцового заговора постоянно жили во дворце и находились в большой милости у Александра). Еще девять лет спустя взятый в плен французский генерал Вандамм в ответ на упреки Александра в плохом обращении с русскими пленными ответил, что он по крайней мере не отцеубийца. Александр схватился за шпагу, но дал себя удержать…

Меж тем время шло. Наступит день, когда молодые русские офицеры, те самые, которых несколько страниц назад мы наблюдали еще малыми детьми, — эти офицеры бросят страшный упрек тем, кто действовал в ночь на 12 марта 1801 года: "Заговорщики, но не революционеры! Была возможность принести великую пользу отечеству — ничего не сделали. Захватили Михайловский замок, но не посягнули на Бастилию деспотизма".

От французской революции — все дальше; французская революция — все важнее…

"Счастливая случайность"

Госпожа де Сталь была очень популярна в России первых десятилетий XIX столетия; когда Вяземский начал ее критиковать, Пушкин попросил не обижать писательницу: "Наш брат!" Посетив Россию в 1812 году, когда в страну вторгся столь ненавистный ей Наполеон, Жермена де Сталь многое увидела, позже о многом написала (хотя, естественно, ряд важных вещей понять не сумела). Однажды она обращается к Александру I: "Ваш характер, государь, — конституция Вашей империи, а Ваша совесть — ее гарантия".