Мастер-снайпер - Стивен Хантер

Филдинг сразу же захотел заполучить Бенсона — и заполучил, даже не дав ему долетать два вылета до двадцати пяти.

Бенсон был высокий, худой, прилизанный блондин со спокойными серыми глазами и великолепной фигурой. Двигался он с какой-то медленной быстротой, то есть обладал столь естественной фацией, что казалось, он никогда не делал бросков или скачков, а скорее скользил по корту в своих белых спортивных штанах, — его эксцентричность заключалась в том, что он оставался верен свободным фланелевым брюкам конца двадцатых — начала тридцатых годов, в отличие от модника Роджа, который с младых ногтей носил элегантные шорты. Бенсон делал подачи, все эти закрученные штучки, заставляя мяч свистеть и высоко подлетать, ударившись о землю, и это несмотря на то, что «Курт сентраль» имел пористое глинистое покрытие, во всяком случае очень затрудняющее быстрые движения. Это было все равно что играть на поджаренном куске хлеба. Поверхность всасывала шлепки, создаваемые этими звучными западными ударами справа, но для Роджера, находящегося напротив него во время разминки, парень выглядел как семь костлявых футов белой смерти, методичной, невозмутимой, неотвратимой.

Однако Роджер ставил на уверенность в себе, а его уверенность в себе после утренней стычки с великим игроком не изменилась ни на йоту. Он и раньше справлялся с мастерами удара; для этого требовалось терпение, хитрость и уйма нервов. Главное, надо держать себя в руках при большом счете, когда тяжесть матча начинает давить на тебя. Если ты сумеешь отбить их самые резкие удары, они приходят в неистовство, злятся, начинают терять голову. Он встречал много таких, которые совершенно разваливались на части, не обладая тем твердым, жестким ядром самоуверенности, какое обычно и дает возможность победы.

«Кур сентраль», место проведения турнира «Ролан Гаррос», располагался в центре пологого амфитеатра, цементные ярусы которого сейчас были забиты людьми в военной форме. Цветочные клумбы вдоль одной из сторон, прямо под ложами, где сейчас собрались важные шишки, пестрели ярко и весело, по-весеннему свежо, — приученные к аккуратности немецкие офицеры, которые играли здесь во время оккупации, поддерживали их в хорошем состоянии. Лакост[23] владел этим местом и его песочно-коричневым покрытием совместно с безжалостными мастерами боковых ударов Боротрой и Коше; в зените славы их называли «тремя мушкетерами», и только Филдинг с его силой, самообладанием, а главное, волей был способен одолеть их. Таким образом, Роджер был не просто игроком, он был частью истории, частью традиции. Он чувствовал, что эта атмосфера поглотила его, захватила, согрела его, и вот мячик с щелчком отлетает от центра натянутых струн. Это просто его воображение или же все эти подстреленные юнцы тоже затрепетали от восторга? Флажки колыхались на ветру. Тени стали отчетливей. Разметка корта была точной и чистой. Мячи стали белыми и яркими. Родж чувствовал себя на вершине счастья. Да, он принадлежит этому месту.

— Отлично, ребята, — крикнул им Филдинг.

Они сели и начали вытирать пот полотенцами, в то время как Филдинг под все возрастающие горячие аплодисменты прошел в центр корта и встал лицом к толпе, держа в руке микрофон. Он по акульи улыбался.

— Привет, ребята, — сказал он, и его усиленный голос эхом прокатился по трибунам.

— Билл, Билл, Билл! — кричали зрители, хотя большинство из них были слишком молоды, чтобы отчетливо помнить те три года, 27, 28 и 29-й, когда Филдинг властвовал над теннисом — и над всем огромным миром — словно бог.

— Парни, — продолжал Билл, — я знаю, что все это для вас несколько ново… — Акцент Среднего Запада, канзасского кукурузного пояса, сглаживал резкость Принстонского голоса великого человека. — Но позвольте мне сказать вам правду: теннис — это игра искусства, мужества и выносливости; это почти как война, только жестче.

Солдаты в восторге взвыли. Роджер был зачарован их пульсирующим воодушевлением: единая масса, кипящая, захваченная обаянием звезды.

— Ну а сегодня мы покажем вам, как играют в теннис взрослые мальчики. Вы видели Ди Маджо и великолепного Сплинтера? Ну что ж, вам стоит посмотреть на теннис Ди Маджо и Теда Уильямса[24].

Филдинг примерно десять минут произносил свою отшлифованную маленькую речь, в которой он объяснил правила, показал основные удары, продемонстрированные невозмутимым безупречным Фрэнком Бенсоном, выдал несколько забавных анекдотов и наконец льстиво сравнил теннис с другими видами спорта, подчеркнув необходимость выдержки, силы и смелости, отчаянное соперничество и психологическое противоборство игроков.

И на этом он закончил.

— И вот, ребятки, — жизнерадостно сообщил Филдинг, — перед вами взрослые мальчики: капитан Фрэнк Бенсон, Стэнфорд, сорок первый год, в настоящее время в Восьмой воздушной армии, двадцать три воздушные прогулки над Германией, и техник-сержант пятой категории Роджер Ивенс, приписан к Отделу стратегической службы, ветеран нескольких миссий в тыл врага…

Ага, только не врага, а нашего тыла. Хорошо хоть Литс не слышит об этой маленькой выдумке.

— А теперь, — продолжил Филдинг, подсмеиваясь над еще одной спортивной традицией, — игра!

Они уже бросили жребий, Бенсон выиграл и получил право подачи, но сначала он подошел к сетке и посмотрел в глаза Роджера так, как тот и представлял себе это.

— Удачи, сержант, — сказал он Роджеру.

— И вам то же самое, начальник, — ответил Роджер. Роджер был великолепным теннисистом, определенно игроком национального уровня, и хотя за время службы в армии он играл нерегулярно и мало, но умудрился при этом поддерживать форму, тренируясь один, когда не мог найти партнера, и всеми возможными способами стремясь к совершенству. Однако в первые же секунды он понял, что его противник серьезно превосходит его: это была разница между мастером и гением. Бенсон яростно и умело атаковал с любого положения: белый мячик отчаянно нырял вниз, приближаясь к задней линии площадки, за счет вращения преодолевал скорость, уходил к земле и в результате как сумасшедший отскакивал от покрытия и летел навстречу Роджеру быстрее, чем грех. Удар справа был у Бенсона по-настоящему убийственным, просто белый дымок, но, когда Роджер, быстро освоив этот урок, попытался ответить ударом слева под заднюю линию, Бенсон начал резать. Роджер тут же понял, что не сможет выдержать напора на задней линии корта, и при счете 1:1, после того как он со скрипом выиграл свою подачу, которую Калифорнией воспринял не очень серьезно, Роджер попробовал перенести игру глубоко в углы, — теперь они наносили удары на приближение, хотя настоящий термин такой игры «вынуждающая». За этим последовала катастрофа: у него, похоже, не хватало силы удара, чтобы отбивать мяч на край площадки, и каждый раз, когда мяч устремлялся к сетке, Бенсон с удивительным предвидением улавливал удар и наносил убийственно красивые удары, которые всего лишь на волосок выходили за зону досягаемости Роджера.

Через пятнадцать минут Роджер добился счета 3:3, но только потому, что его собственные подачи стали несколько более свободными и сильными, и потому, что подсохшее покрытие тормозило мяч, делало его отражение сильным и неопределенным, позволив Роджеру, отставив в сторону наглую надежду на победу, нанести два своих коронных удара, чего ни в коем случае не произошло бы при нормальных условиях, американских условиях, — два лучших удара за весь матч.

Но равновесие не могло сохраняться долго, и Роджер, который начал терять самоуверенность, понимал это лучше кого бы то ни было. Он почувствовал, как у него внутри зарождается чувство жалости к самому себе.

На подачах, с новым мячом, он быстро отразил два удара слева, которые Бенсон в свою очередь отправил обратно со скоростью ракеты. Ему грозил счет 0:30; он чувствовал, как сердце бешено колотится в грудной клетке.

Он сделал ошибку при подаче, когда после сильного удара мяч улетел за заднюю линию.

Роджер огляделся — дурной признак, так как это значило, что он уже не так сосредоточен на игре. На него уставилось множество солдатских глаз. Симпатичные медсестры, похоже, оставались совершенно равнодушными. Филдинг, сидевший на складном стульчике за судейской линией, смотрел без всякого выражения. Роджер почувствовал, как его тело с боков начинает сжимать злоба. Ему даже стало трудно дышать.

Он совершил две двойных ошибки подряд и проиграл гейм на своей подаче.

Во время перерыва Роджер сидел на скамейке, вытирался полотенцем и чувствовал себя совершенно разбитым. Впереди маячило унижение. Он чувствовал себя отвратительно, понимая, что вылетает. Собака, свинья, скунс, подонок. Он заслужил проигрыш. Отвращение к самому себе пропитывало его как наркотик, делая мир расплывчатым и неясным. Он чуть не плакал. Его охватило изнеможение.