Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 23-й ДЕНЬ В МОРЕ. Ветер усилился, превратив море в безграничную поверхность, покрытую гребнями волн. Волны не были очень высокими, но у каждой из них был пенный гребень. Как результат, море выглядело седым и древним.

Небо все еще было темным, равномерным серым одеялом, подвешенным невысоко над нашими головами. Справа по борту из облаков начал падать сильный дождь. Стена дождя была синевато-серой, со следами фиолетового. Влага распространялась от него во всех направлениях, как туман. Командир распорядился принести снизу его непромокаемую одежду и зюйдвестку. Он вполголоса выругался.

И затем занавес поглотил нас. Языки дождя хлестали море. Под их ударами волны съеживались, распрямлялись и теряли все свое великолепие. Ныряющий нос нашей подлодки продолжал разрывать их и поднимал вверх пенистые гейзеры. Потоки дождя и салюты брызг встречались и смешивались на наших лицах. Казалось, что на нас опрокинулся потоп из какого-то гигантского ведра.

Стекловидная зеленая масса волн с белыми прожилками исчезла. Ни единого проблеска, ни намека на цвет. Ничего, кроме однообразного, разрушающего душу серого цвета.

Впередсмотрящие стояли как монолиты, не обращая внимания на первозданный потоп. Бинокли были бесполезны — они затуманились бы через несколько секунд. Нигде ни следа света. Казалось, что дождь стремится затопить нас живьем.

Безжалостное неистовство ливня не стихало до самого вечера. Ночь наступила до того, как дождь совсем перестал.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 24-й ДЕНЬ В МОРЕ. В центральном посту. Командир наполовину разговаривает сам с собой, наполовину обращается ко мне. «Странно, как быстро любое новое оружие или методы теряют свою актуальность. Преимущество редко длится дольше, чем несколько месяцев. Как только мы разработали стайную систему, как британцы тут же переделали свою систему эскортов. И она срабатывала — Приен, Шепке и Кретчмер — все они были потеряны в действиях против одного конвоя. Затем мы стали применять акустические торпеды с самонаводящимися головками — как тут же британцы начали буксировать эти проклятые обманки на длинных стальных тросах — они привлекали торпеды, потому что производили больше шума, чем винты кораблей. Действие и противодействие: всегда одно и то же. Ничто так не стимулирует дух изобретательства, как жажда крови…»

Мы плыли в неизвестность уже более трех недель. Дни монотонно проходили один за другим. Они поднимались над восточным горизонтом, расстилали свое банальное серое покрывало и оседали на западе.

Мы пробивались в северном направлении сквозь высокую зыбь в соответствии с предполагаемым маршрутом следования конвоя. Машинный телеграф стол на отметке «Малый вперед». Пульсация двигателей была тихой и неравномерной. Наша носовая волна откатывалась в сторону устало и безжизненно. Мы буквально ползли по воде. Ключевым словом была экономия топлива, но наши запасы истощались с каждой минутой, даже на экономичной скорости.

Последний поход лодки U-A был неудачным. Не выпустив ни одной торпеды, она вернулась в базу после утомительного и затяжного отсутствия. Второй помощник, который единственный пытался сделать из этого шутку, клялся и божился, что репутация U-A до смерти испугала британцев.

Нам потребовалось полдня, чтобы достичь северной границы нашей зоны патрулирования. Рулевой через открытый люк боевой рубки прокричал вниз: «Пора менять курс!»

«Руль лево на борт. Курс один-восемь-ноль[14] — приказал вахтенный офицер.

Нос медленно прошел половину окружности по горизонту. Наша кильватерная волна описала тонкую дугу, и солнце, выглядевшее белым пятном сквозь наложенные слои облаков, переползло на другой борт.

«Курс один-восемь-ноль», — доложил рулевой снизу.

Картушка компаса показывала 180 градусов. До этого на ней было 360 градусов. Больше ничего не изменилось.

Мало что можно было увидеть с мостика. Море тоже затихло, единственным признаком его жизни было несколько небольших волн на стихающей зыби. Воздух был неподвижным и облака висели без движения, как привязные воздушные шары.

Несмотря на всю усталость в суставах, я не смог противиться желанию наблюдать за передвижением минутной стрелки по циферблату часов на переборке камбуза. Наконец, я впал в состояние полудремы.

Неожиданно мой тонкий покров сна был разорван звонком громкого боя.

Палуба наклонилась.

Взъерошенный со сна, Стармех возвышался над двумя рулевыми на горизонтальных рулях. Командир без движения стоял рядом с ним. Мичман, который подал сигнал тревоги, уцепился за трап, все еще тяжело дыша от недавних усилий по задраиванию верхнего люка.

«Кормовые горизонтальные рули на подъем», — приказал Стармех. «Носовые рули вверх десять градусов, кормовые вверх пятнадцать — удерживать эту глубину».

Наконец Крихбаум ввел меня в курс дела. «На правом траверзе была тень — резкая тень».

Включили гидрофон. Склоненная голова оператора выступала в проход. Его глаза были невидящими, когда он медленно прослушивал воду. «Шум винтов на пеленге ноль-семь-ноль — удаляется», — доложил он. Затем, через некоторое время: «Шум винтов ослабевает, все еще удаляется».

«Очень хорошо», — бесстрастно произнес Командир, и слегка пожал плечами. «Курс один-восемь-ноль». Он исчез через носовую переборку. Похоже, в этот момент мы были на приличной глубине.

«Благодарение Господу за мир и тишину».

«Должно быть шел быстро и без эскорта. Никакого шанса, в такую темную ночь».

Я уснул прежде, чем моя голова коснулась подушки.

«Командующему от U-X. Видим вражеский конвой».

«Командующему от U-X. Конвой обнаружен в квадрате XW, курс 160, скорость 10 узлов».

«Командующему от U-W. Конвой следует зигзагом, средний курс 050, скорость 9 узлов».

«Командующему от U-K. Конвой следует несколькими колоннами с прикрытием флангов. Курс 020, скорость 9 узлов».

Перехваченные радиограммы обязывали нас отмечать все, что происходило на театре военных действий, но ни один из упомянутых конвоев не был в пределах досягаемости. Все они были замечены в Северной Атлантике. Наша нынешняя позиция была далеко к югу.

Командир посасывал свою холодную трубку.

«В Керневеле собирают все крохи информации, что они могут найти средствами разведки, и все-таки ничего не получается. Быть может, наши агенты спят — определенно, наша воздушная разведка не существует. Более того, наши эксперты по шифрам похоже не в состоянии разгадать коды противника».

Пауза. «Но британцы… Кажется, что они знают все: наше время выхода в море, наши потери, имя каждого командира корабля — каждую деталь, до последней».

Бульканье из его трубки свидетельствовало, что вся она была заполнена слюной.

«Были времена, когда казалось, что они разгадали наши коды. Мы расположили нашу линию патрулирования под прямым углом к доложенному курсу конвоя, и обнаружили, что самый жирный конвой увернулся от нашего комитета по торжественной встрече. Быть может британцы даже способны вычислить наше местоположение, когда мы посылаем сжатые сообщения: наверное, несколько групп цифр в ежедневном докладе о позиции им достаточно, чтобы это сделать. Я так полагаю, что они выдумали еще какой-то небольшой сюрприз для нас».

Матрос Меркер на чистом саксонском диалекте рассказал мне, откуда он: Кётшенброда. Никто никогда не слышал об том месте.

«А это не там собаки виляют своими членами, а не хвостами?» — поинтересовался матрос Дуфте.

«И пукают вместо того, чтобы лаять?» — вставил кто-то еще.

«Должно быть, великолепное место», — импровизировал Дуфте. «Это правда, что там вскармливают последы, а детишек швыряют на кучу навоза?»

Меркер все еще был сбит с толку. Дуфте продолжал: «Ты хочешь сказать, что так оно и делается в Кётшенброда?»