Чудо - Эмма Донохью

Анна откашлялась:

– С добрым утром, папочка.

Он подошел и погладил ее по волосам:

– Как ты сегодня?

– Довольно хорошо, – ответила она.

Он кивнул, как будто был удовлетворен.

Бедняки живут одним днем, так ведь? – думала Либ. Не в силах управлять обстоятельствами своей жизни, они учатся избегать лишних тревог, не заглядывая в будущее.

Или же двое этих преступников в точности знают, что делают с дочерью.

Когда они ушли, Либ снова застелила постель на двух матрасах и положила под нижнюю простыню овчину.

– Прыгай обратно и полежи еще немного.

«Прыгай» – курьезное слово, если учесть, что Анна с трудом заползла в постель.

– Мягко, – пробормотала девочка, похлопывая по рыхлой поверхности.

– Это чтобы не было пролежней, – объяснила Либ.

– Как у вас получилось начать сначала, миссис Либ? – спросила Анна тихим скрипучим голосом, и Либ наклонила голову набок. – Когда вы стали вдовой. Вы сказали: «совершенно новая жизнь».

Либ поразило, что девочка способна подняться над собственными страданиями и даже интересуется ее прошлым.

– На востоке разразилась ужасная война, и я захотела помочь больным и раненым.

– И вы это сделали?

Мужчины блевали, пачкали белье, плевались, протекали, умирали. Мужчины Либ, которых поручила ей мисс Н. Иногда они умирали у нее на руках, но чаще, когда она бывала в другом помещении, размешивая кашу или сворачивая бинты.

– Надеюсь, я помогла некоторым из них. Хоть чем-то. – По крайней мере, Либ находилась там. Она старалась. Насколько это было важно? – Моя наставница говорила, что там настоящая преисподняя и наша задача хоть ненамного приблизиться к небесам.

Анна кивнула, словно это само собой разумелось.

Либ записала:

Среда, 17 августа, 7:49. Десятый день надзора.

Пульс: 109 ударов в минуту.

Дыхание: 22 вдоха в минуту.

Не может ходить.

Она вновь обратилась к книгам, листая их, пока не нашла то, что ей было нужно. Либ ожидала, что Анна спросит ее, что она делает, но нет. Девочка лежала не двигаясь и следя глазами за пылинками, пляшущими в лучах утреннего света.

– Хочешь еще загадку? – наконец спросила Либ.

– Да.

Два тела есть у меня,Хоть оба слиты в одно.Недвижно я стою,При этом резво я бегу.

– Недвижно я стою, – шепотом повторила Анна. – Два тела…

Кивнув, Либ ждала.

– Сдаешься?

– Минутку.

Либ следила за секундной стрелкой своих часов.

– Ответа нет?

Анна покачала головой.

– Песочные часы, – сказала Либ. – Время течет, как песок в стеклянной колбе, и ничто его не замедлит.

Девочка равнодушно взглянула на Либ.

Либ придвинула стул ближе к кровати. Настало время для битвы.

– Анна, ты внушила себе, что Бог выбрал тебя из всех людей на земле и повелел тебе не есть? – (Анна перевела дыхание, чтобы ответить.) – Выслушай меня, пожалуйста. В твоих священных книгах полно указаний к прямо противоположному. – Либ открыла «Сад души» и нашла отмеченную ею строчку. – «Взирай на свою пищу и питье, как на лекарство, потребное для здоровья». Или здесь, в Книге псалмов. – Она пролистала несколько страниц. – «Я поник, как трава, и сердце мое ослабло, ибо я позабыл вкусить хлеба». А как тебе вот это? «Ешь, пей и веселись»? Или эта строчка, которую я постоянно слышу от тебя: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день».

– Не настоящий хлеб, – пробормотала Анна.

– Живому ребенку нужен настоящий хлеб, – сказала Либ. – Иисус накормил хлебом и рыбой пять тысяч человек, верно?

Анна с трудом сглотнула, словно в горле у нее застрял камень.

– Он проявил милосердие, потому что они были слабыми.

– Ты хочешь сказать, потому что они были людьми. Он не говорил: «Забудьте о своем желудке и слушайте Мою проповедь». Он дал им обед. А на Тайной вечере Он преломил хлеб вместе с учениками, верно? Что Он им сказал, каковы были точные Его слова?

Очень тихо:

– «Берите и ешьте».

– Вот!

– Как только Он освятил его, хлеб перестал быть хлебом, он превратился в Него, – торопливо проговорила Анна. – Как манна. – Она погладила кожаный переплет псалмов, словно книга была кошкой. – Несколько месяцев меня кормили манной небесной.

– Анна!

Либ чересчур резко потянула книгу к себе, и она упала на пол, а драгоценные карточки рассыпались в разные стороны.

– Что случилось? – Розалин О’Доннелл просунула в дверь голову.

– Ничего, – ответила Либ, стоя на коленях с бьющимся сердцем и собирая картинки.

Жуткая пауза.

Либ не хотела поднимать взгляд, чтобы не встретиться с глазами женщины, обнаружив свои чувства.

– Все хорошо, детка? – спросила Розалин у дочери.

– Да, мама.

Почему Анна не сказала, что англичанка бросила на пол ее книгу и принуждала ее прервать пост? Тогда О’Доннеллы наверняка написали бы жалобу на Либ и ее отправили бы паковать вещи.

Анна ничего больше не сказала, и Розалин удалилась.

Когда они остались одни, Либ поднялась и положила книгу на колени девочке, а карточки сложила в стопку.

– Прости, что они не на своих местах.

– Я знаю, где они должны быть.

Толстыми пальцами, еще не потерявшими проворства, Анна засунула каждую карточку в нужное место.

Либ напомнила себе, что вполне готова потерять эту работу. Разве Уильяма Берна не уволили в шестнадцать лет за рассказанную им нелицеприятную правду о голодающих земляках? Вероятно, это помогло его становлению как личности. Не так важна была сама потеря, как то, что он пережил ее, осознал, что возможно потерпеть неудачу и начать все сначала.

Анна глубоко вздохнула, и Либ различила еле слышный хрип. Жидкость в легких, подумала она. А это означало, что времени осталось мало.

Я видел тебя там, где ты никогда не обретался и где никогда не будешь.

– Послушай меня, пожалуйста. – Она чуть не добавила «дорогое дитя», но то был ласковый язык матери, а Либ надо говорить просто. – Пойми, что тебе делается хуже.

Анна покачала головой.

– Здесь больно?

Либ наклонилась и нажала на ее живот в том месте, где он выдавался сильней всего.

Лицо ребенка свело от боли.

– Прости, – сказала Либ не совсем искренне. Она сняла с Анны ночной колпак. – Взгляни, сколько волос ты теряешь каждый день.

– У тебя на голове все волоски наперечет, – прошептала девочка.

В глазах Либ наука обладала волшебной силой. Если бы кто-нибудь мог разрушить чары, в плену которых находилась эта девочка.

– Наше тело – нечто вроде машины, – начала Либ, стараясь воскресить в памяти назидательный тон мисс Н. – Пищеварение – это сжигание топлива. Без топлива тело разрушит собственные ткани. – Усевшись, она вновь положила ладонь на живот Анны, на этот раз бережно. – Это печь. Пища, которую ты съела в тот год, когда тебе исполнилось десять, и то, насколько ты в результате выросла, – все было израсходовано за последние четыре месяца. Подумай о том, что ты съела в девять, в восемь. Все уже превратилось в золу. – Она с тяжелым чувством отсчитывала время вспять. – Когда тебе было семь, шесть, пять. Каждая трапеза, появившаяся на столе благодаря тяжелому труду твоего отца, каждый кусок, приготовленный твоей матерью, теперь расходуется сжигающим тебя ужасным пламенем. – Анна в четыре, три – до того, как произнесла первое предложение. В два года, один. Весь путь вспять к первому дню, когда ее впервые приложили к материнской груди. – Но машина не может долго работать без подходящего топлива, понимаешь?

Анна сохраняла твердокаменное спокойствие.

– Дело не в том, что тебя с каждым днем становится меньше, – сказала Либ, – просто твои части начинают выходить из строя, портиться.

– Я не машина.

– Но как машина, вот что я имела в виду. Ничего обидного для твоего Создателя, – внушала Либ. – Воспринимай Его как самого изобретательного из всех инженеров.

– Я Его дитя, – покачала головой Анна.

– Могу я поговорить с вами на кухне, миссис Райт? – В дверях, подбоченившись, стояла Розалин О’Доннелл.

Много успела услышать эта женщина?

– Сейчас неподходящее время.

– Я настаиваю, мэм.

Чуть вздохнув, Либ поднялась.

Она нарушит правило, запрещающее оставлять Анну в комнате одну, но какое это теперь имеет значение? Она не могла представить себе, чтобы девочка стала таскать куски из какого-нибудь тайника, но на самом деле, случись такое, Либ была бы счастлива. Обмани, одурачь меня, только поешь.

Она притворила за собой дверь, чтобы Анна не услышала ни слова.

Розалин О’Доннелл в одиночестве смотрела в крошечное кухонное оконце. Повернувшись к Либ, она помахала газетой:

– Сегодня утром Джон Флинн купил это в Маллингаре.