История Смутного времени в России в начале XVII века - Дмитрий Бутурлин

Татищев еще говорил и спорил несколько времени и, между прочим, сказал: «Мы получили известие, что в Польше и Литве происходят великие раздоры между сенатом и народом, что царь Крымский с многочисленным войском вторгнулся в королевские владения, что сам король выступил против него в поход и что война идет и в Лифляндии». Послы отвечали: «Кому что нравится, тот и мечтает о том!» Наконец, Татищев с товарищем откланялись и поехали с донесением к царю.

Послы чрезмерно огорчались задержанием их в Москве, особенно грустил Олесницкий, который по отъезде Татищева упал даже в обморок. На другой день они писали боярам, жалуясь на сделанное им принуждение. Бояре отвечали, что присланный к царю Иоанну Васильевичу послом литовский канцлер Сапега, не застав сего государя в живых, не решился отправить посольство свое перед наследником его Федором Ивановичем, а ожидал от короля своего Стефана нового наставления. Послы возразили, что тот случай нельзя было применить к настоящему, потому что известие о смерти Иоанна застало еще Сапегу в Можайске, и, следственно, прежде представления им верительной грамоты, и что оттого единственно Сапега не хотел ехать в Москву без разрешения короля.

Окончательные объяснения послов с боярами происходили десятого июня. Послы, призванные в Боярскую думу, жаловались на бесчестье, причиняемое королю и Речи Посполитой задержанием их, послов, и прочих поляков. Бояре решительно объявили, что царская воля есть всем им оставаться в Москве до возвращения отправляемого к королю посланника и до тех пор, пока не восстановится желаемое согласие между обоими государствами. Несколько дней спустя князь Волконский и дьяк Иванов выехали из Москвы в Краков с поручением объявить Сигизмунду о восшествии на престол царя Василия Ивановича и жаловаться на данное Отрепьеву вспомоществование вопреки существующим договорам.

Но преждевременно царь опасался войны с королем. Раздоры, о коих бояре по слухам говорили послам, действительно волновали Польшу, и Сигизмунд находился вне возможности предпринять что-либо против России. Василию суждено было претерпевать первые бедствия своего царствования не от внешних, а от внутренних врагов. Грозные тучи надвигались уже, как при Борисе, с южных областей государства.

Терские казаки, которые по приглашению расстриги везли Волгой Лжепетра к Москве, находились уже у Вязовых гор, в четырнадцати верстах выше Свияжска, когда получили известие об убиении Отрепьева19. Они немедленно поплыли назад, но им предстояло проехать поблизости Казани, где царские воеводы, имея при себе довольно войск, могли остановить их. Во избежание сего они прибегли к хитрости. Подъехав к Казани, они пристали к нагорной стороне и послали в город сорок лучших казаков с поручением донести воеводам, что они готовы целовать крест царю Василию, а Лжепетра выдать. Воеводы поверили и честно отпустили посланных, а сами не остереглись. Казаки, пользуясь их оплошностью, в следующую ночь тихо уплыли вдоль нагорного берега и потом, беспрепятственно продолжая плавание вниз по Волге мимо Самары и Саратова, достигли устья речи Камышанки. На пути они не переставали злодействовать, разоряя прибрежные места и предавая смерти всех встречаемых ими служивых людей. Из высших чиновников они убили воеводу Федора Акинфиева и ехавшего в Персию посланником князя Ивана Петровича Ромодановского. Из Камышанки они переволокли суда свои в Иловлю, а сей рекой спустились до Дона, где и остановились зимовать.

В юго-западных пределах государства мятеж водворялся еще в опаснейшем виде для правительства. Главным зачинщиком оного оказался один из первейших царских чиновников. Во время восстания Москвы против расстриги находящийся в числе его царедворцев князь Григорий Петрович Шаховской успел похитить государственную печать; имея, таким образом, в руках важное орудие для возбуждения новых смут, он решился воспользоваться оным в удовлетворение властолюбия своего20. Но не в столице мог он надеяться приступить с успехом к исполнению своего злодейского предприятия. Ему должно было действовать первоначально в такой стране, где еще чтилось имя Димитрия и где по шаткому расположению умов нетрудно было ему найти многочисленных сподвижников. Северская земля вполне удовлетворяла сим условиям, ибо там не переставали еще бушевать неистовые страсти бродяг. Лукавый Шаховской успел снискать доверенность царя и выхлопотать себе воеводское место в Путивле. Приехав в сей главный город в Северии21, он созвал обывателей и объявил им, что Димитрий жив и укрывается от убийц, жаждущих его крови22, что Василий ожесточен против северян за оказанное ими усердие Димитрию и что он в наказание готовит им участь, подобную той, которая постигла Новгород, разгромленный свирепством Иоанна Грозного23. Он убеждал их, для собственного спасения своего, вооружиться за Димитрия. Подстрекаемые им путивляне взбунтовались против Василия, и их примеру последовали города: Муромск, Чернигов, Стародуб и Новгород-Северский24. В Чернигове начальником был тот самый боярин князь Андрей Телятевский, который не хотел участвовать в измене целого войска под Кромами; но, застращенный истязаниями, коими самозванец наказал его верность к царю Феодору, он не походил уже на себя! Прежняя твердость его уступила место малодушию, и он не только не старался обуздывать бунтовщиков, но даже согласился быть одним из главнейших их начальников.

Впрочем, крамола действовала не в одних отдаленных областях государства. Царь Василий имел в Москве многочисленных приверженцев, но противники его бодрствовали и там и втайне устраивали ковы свои по наущению недовольных бояр. Волнение огласилось новым воззванием к народному самоуправству. Ночью на воротах многих вельмож и иностранцев нашли подпись, что царь повелевает народу разграбить дома сих изменников25. Чернь, всегда лакомая к добыче, уже с радостью собиралась на разбой; царские чиновники не без труда ее усмирили. Несколько дней прошло спокойно; но пятнадцатого июня, когда Василий шел к обедне, московские обыватели стали снова стекаться на дворцовую площадь, приглашенные именем царя, который будто бы желает говорить с народом. Царь изумился и приказал исследовать, кто дерзнул без его ведома действовать его именем? Сам же, не трогаясь с места, со слезами укорял в коварстве окружавших его царедворцев. «Не вами ли самими, – говорил он, – я избран на царство? Если я вам неугоден, то можно и без смуты избавиться меня. Я сам готов сложить с главы моей царский венец». Тут он кинул посох, снял шапку и промолвил: «Если так, выбирайте кого хотите!» Все молчали. Тогда царь, взяв обратно посох, воскликнул: «Мне надоели эти козни: то хотите меня умертвить, то грозите смертью вельможам и иноземцам; по крайней мере, думаете ограбить их; если признаете меня царем, требую казни виновных!» Слушатели отвечали с покорностью, что они клялись ему в верности и повиновении, готовы умереть за него и сами просят наказать преступников. Обывателей распустили по домам, но пятерых мутителей схватили. Правительство верило существованию заговора, имеющего целью возвести на престол князя Мстиславского, но учиненный розыск совершенно оправдал вельможу. Только некоторое подозрение пало на сродника его, боярина Петра Никитьевича Шереметева, которого удалили из столицы, назначив его главным начальником во Псков26. Пойманные пять злоумышленников были всенародно наказаны кнутом и сосланы27.

Между тем князь Шаховской неусыпно старался об устроении мятежнического ополчения в Путивле. Распоряжаясь именем убитого самозванца, он искал средства облегчить свои действия и хотел представить народу нового Лжедимитрия. В сем намерении он вошел в сношение с Молчановым, который, пробравшись до Самбора, продолжал и там выдавать себя за царя с согласия Марининой матери, находившей полезным для своей дочери распространять слух о спасении ее супруга. Шаховской звал Молчанова в Путивль и обещал ему подданство всей Северской земли. Но Молчанов был только смел на безопасное злодейство. Он не отважился выступить на поприще, где мог встретить угрожающую гибель, тем более что действительно он нисколько не походил на расстригу. Он был смугл лицом, бороду подстригал и имел усы довольно густые, нос покляпый и черные курчавые волосы; у Отрепьева же, напротив того, лицо было белое, нос широкий и волосы русые, а усов и бороды он вовсе не имел. Только у того и у другого было по бородавке на лице. Но у Молчанова бородавка находилась на щеке, а у расстриги возле носа. К тому же весьма многие в Москве лично знали Молчанова. Явиться в России казалось ему опасным. Но, чтобы не отказаться совершенно от выгод, предоставлявшихся ему готовностью северян признать его за своего государя, он рассудил послать вместо себя в Путивль человека отважного, который обещался мерами зверскими, но глубоко обдуманными дать решительный оборот замышляемым в пользу самозванца военным действиям.