Не обожгись цветком папоротника - Арина Бугровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лан, — окликнул парня нежный девичий голосок.
В цветущей траве сидела Маниша. На её голове был пышный венок. И в розоватом закатном свете, девушка была невероятно красивой. Лан молча смотрел на неё.
— Я тебе венок сплела, — указала Маниша на второй, такой же пышный венок, что был у неё в руках. С таким объёмным украшением на голове ходить Лан сегодня точно не планировал, но невероятная по мощности сила увлекла его к девушке. Он сел рядом. Маниша медленно, наслаждаясь каждым мгновением, надела венок на голову Лана. Тот непроизвольно поднял руки, желая то ли его поправить, то ли снять совсем, но пальцы парня и девушки встретились. Замерли, оценивая новые ощущения.
Лан подивился, какие они у Маниши тонкие, хрупкие, слегка шершавые на ощупь. Взгляды их встретились. Лан впервые видел так близко лицо другого человека. Во всяком случае, так он не смотрел никогда. Глаза голубые-голубые, словно брызги самого небушка, такие незнакомые, но родные, словно он их уже видел когда-то давным-давно и забыл об этом, а сейчас вспомнил. Может, во сне?
Щёки Маниши вспыхнули розовой краской, она опустила ресницы, а потом не выдержала смущения, вскочила на ноги.
— Пойдём. Там дед Добрыня что-то интересное рассказывает.
Лану совсем не хотелось куда-то идти, но возражать не посмел. Молча пошли, не думая куда, ноги сами выбирали путь…
— … Такую силу трава вбирает в нонешную ночь, что может с одного места на другое передвинуться. Но особая сила у цвет-огня, у папоротника. Распускается лишь один раз в году. О самую полночь. Вдруг проснётся, засветится почка папоротника красной искоркой, а потом с громом-молнией раскроется в цветок-пламень. Ярко задрожит, зальёт всё вокруг. И увидеть-то не всякому дано, а уж сорвать его, дотронуться, на то удача большая нужна. Но не спеши рвать тот цвет. А накройся платом и замри. И скоро будет всякая травка — растеньице мимо того папоротника пробегать. Пробегать и шептать — нашёптывать как её зовут и для чего предназначена. Надо слушать, да запоминать, большую власть то знание даёт человеку. А потом не тяни, сорви цветок пламенный, коли сможешь. А то пропадёт, долго не светит — закрывается. Но всякой нечисти не любо то. Она и старается погубить — отнять цветок заветный. Страшно закричит, загрохочет, тут нужно в ладонь его спрятать, да бежать, не оглядываться. Коль оглянешься — погибнешь. Коли донесёшь — все клады, камни самоцветные земля откроет. Над всею животиной будешь власть иметь, потому как понимать язык зверей станешь…
И вновь, как и в другие вечера, самые любознательные во все глаза смотрят на старого Добрыню, слушают его неторопливые сказы.
Малой с Ёрой рядышком, как и всегда, глаз не сводят со старца.
— Эх, — шепнул Малой, — вот бы нам поискать.
— Может, сходим?
— Батька наказал, чтоб домой рано возвращался.
— Ну да, мне мать тоже. Нынче никак нельзя.
— А завтра поздно будет.
Тут Малой заметил подходивших к их компании брата: с девицей — раз, с венком на голове — два. В первое мгновение он оторопел: от кого, от кого, а от Лана такого не ожидал, а потом не выдержал, толкнул локтем друга, указывая на брата, и оба прыснули со смеху. Но тут же получили откуда-то сзади крепкие подзатыльники: «Цыц! Марш туда баловать!».
Туда, это к главному костру. Там всё громче и громче раздавались крики, песни, хохот.
Добрыня замолчал, поднялся, поклонился слушателям, попрощался и медленно побрёл в сторону селения. Вместе с ним засобирались старые и малые. Оставшаяся молодёжь будет всю ночь куролесить. Сегодня можно.
Маниша забеспокоилась:
— Пора домой. Тятька велел раньше возвращаться.
Лан наслышан был о суровой нраве старого мельника, который, говорят, водил дружбу с водяным, и сам не гнушался колдовства, а единственную дочь держал в строгости, поэтому сказал просто:
— Пойдём, я тебя провожу.
Маниша оглянулась:
— Мы с Баженой обычно ходим. Что-то её не видать. Предупредить хоть надо.
Лан промолчал, не зная, как сказать. Видел он Бажену чуть ранее. Её добрый молодец Ярослав увлекал в лес, якобы искать заветный цветок папоротника. Видел он растерянные глаза девушки и немного глуповатую улыбку. Теперь ищут, небось…
Маниша тревожно оглянулась. Ей стало не по себе. Уж очень непохожие, крикливые и шумные, стали её знакомые подружки и дружки. Вот у костра поставили обнажённую, укутанную цветами и ветками растений, Досаду. Считалась она одной из красавиц в селении. Одной, но не первой. Всё же первыми были Ярина и Агния. Но Агнии нигде не видать. А Ярина была особой девицей, поэтому сегодня ворожеей выбрали Досаду.
Вокруг девушки собрались гадающие, завязали ей глаза. Она стояла прямо, исполненная важности возложенной миссии и не поправляла временами спадающие живые гирлянды. Огни пламени ярко освещали обнажённые участки её красивого тела. И, если у молодых людей появлялся соблазн, они его сдерживали до поры до времени, так как теперь Досада в роли предсказательницы…
Лан оглянулся в поисках родных. Ярина с Глебом ушли куда-то. Тиша сегодня не выходила вечером, а Малой с Ёрой пошли домой следом за Добрыней.
— Пойдём, я тебя провожу, — повторил Лан, и Маниша на этот раз не стала возражать.
Шли, оставляя за собой шумный праздник, и летняя тёплая ночь дарила своё очарование. Разговаривать не хотелось, хотелось идти и идти так рядом, долго-долго. Но вот зажурчала вода, показался дом мельника. Остановились на мостку, стали смотреть в искристый ручей.
— Я здесь всегда ночью боюсь, — тихонько засмеялась Маниша, — а с тобой не страшно.
Лан не слушал. Он наклонился к лицу Маниши и губами коснулся её губ.
59
Второй раз Лябзя ходила за приворотным снадобьем уже несколько уверенней, но не сказать, чтобы смелее. Уверенность заключалась лишь в том, что дорога была более-менее знакомой, не пришлось долго петлять по колдыбани. А от предстоящей встречи с ведьмой всё так же дрожали руки и колени. К прежним страхом добавился ещё один: ну, как придётся давать ответ, почему потеряла первое зелье. Ведьмы, наверное, чуют такие вещи.
Но Власа про это не спросила. Молча кивнула в сторону лавки, Лябзя догадалась, что её приглашают сесть. Торопливо засеменила на указанное место, но сесть не решилась. Стояла, теребя в руках узелок. Опомнилась.
— Вот, Власа, гостинец тебе, — чуть дёрнула узелок, не зная куда его деть.
— Положь на стол, да садись. В ногах
