Агент - Валерий Большаков

Красивое, величественное даже здание страхового общества «Россия» уже задирало свои этажи за окнами «форда». Страховщиков там год как нету — сюда переехала ВЧК. Машина проехала дальше, мимо полузабытого ресторана «Билло», на Лубянку, 11. На стене дома видны были следы от вывески ещё одного страхового общества — «Якорь».

— Выходим, Николаша, — скомандовал чекист с переднего сиденья.

— Через парадный? — недовольно спросил Николаша, чей маузер вжимался под рёбра Кириллу.

— Ну да! Выводи пассажира, гы-гы!..

Чекист с пистолетом ткнул Авинова стволом в область печёнки.

— Понял? — вопросил он, нагоняя волну отвратного чесночно-сивушного духу. — Вылазь, контра, и не дёргайся!

— Я т-те покажу «контру», — процедил штабс-капитан, — зубов, сволота, не хватит рассчитаться!

— Ходи-ходи давай!

Кто-то постоянно держал Кирилла, ограничивая свободу крепким хватом. Войдя в дом, он увидел площадку и деревянный барьер, за которым стояло двое в кожанках.

— Куда намылился, Мирон? — весело поинтересовался один из них, кудрявый, со светлым чубом.

Чекист, что сиживал давеча с шоффэром «форда», важно ответил:

— К Феликсу!

— Проходь!

Полутёмным коридором Авинова провели в самую скромную комнатку-келью — это был кабинет Дзержинского. На площади не более двух квадратных сажен умещался простой американский письменный стол и старенькая ширма, за которой стояла узкая железная кровать.

Хозяин кабинета, высокий, болезненно худой, в больших охотничьих сапогах и грязной гимнастёрке, стоял, согнувшись, у окна и думал свои чрезвычайные думы.

— Доставили, товарищ Дзержинский! — молодцевато отрапортовал Мирон.

— Побудьте в коридоре, — ответил ФД глухим, с мягкими ударениями голосом.

— Ага!

Чекисты вышли, притворив дверь, а Дзержинский обернулся к Авинову, уставившись на него и не сводя прозрачных, с расширенными зрачками глаз. Игра в гляделки длилась долго, председатель ВЧК словно забылся, замечтался, витая в кровавых грёзах.

— Вот и свиделись, помначотдела, — сказал он, улыбаясь. Измождённое лицо выразило вкрадчивую мягкость. Рыжеватая щетина на щеках и подбородке дополняла общее впечатление о неопрятности, нечистоте.

— Может быть, хоть вы объясните, почему я здесь? — холодно осведомился Кирилл. — Я не спрашиваю, по какому праву, — «чрезвычайке» недосуг думать о таких мелочах, как соблюдение закона…

Он прикусил язык, чувствуя, как язвит его неуёмное бешенство. Охолонись, ваше благородие, откровенничать не след…

— Отчего же, — усмехнулся Дзержинский, — именно соблюдением закона мы и занимаемся, товарищ Юрковский. Высшего революционного закона!

Злобное торжество так ясно выразилось и в усмешке его, и во взгляде стеклянных глаз, что Авинов сразу догадался о первопричине своего задержания. И как-то даже успокоился.

— Товарищ Дзержинский! — с чувством сказал он. — Вы что, не поняли? Владимир Ильич вовсе не прочит меня на ваше место, он просто наказывает вас! Ему очень, очень нужна была ваша помощь и поддержка неделю, две недели назад, но всё это время рядом с ним был я, а не вы. Вот и вся причина доверия! Понимаете?

Феликс Эдмундович уселся за стол и даже предложил сесть арестанту. Выждав, пока Кирилл оседлает табурет, он сказал доверительно:

— Я действительно ездил в Швейцарию — забрал жену с сыном и привёз сюда. Вот только зря вы полагаете, будто ваш арест связан с моею боязнью потерять место… Кстати, Владимир Ильич этим летом сам арестовывал меня вот в этом самом кабинете, заподозрив, что я причастен к убийству Мирбаха. Однако понял, что я чист. Понял, что я тот единственный, кто способен защитить завоевания Октября, стоя по колено в крови, но не пачкая рук! Ибо в них партия вложила карающий меч революции, а кому попало его доверить нельзя…

Снова вперив в Авинова свой остановившийся взор, он забарабанил мосластыми пальцами, выбивая неспешную дробь.

— Вы похожи на Торквемаду… — пробормотал Кирилл.

— Благодарю, — кивнул Дзержинский и вздохнул. — Думаете, я не понимаю, какой страх навожу на людей? Понимаю прекрасно! Так в этом-то и состоит задача чекиста — сеять страх! Любой, кто лелеет мечты вредить большевикам, должен бояться возмездия. Лично я против насилия, но сам принимаю на работу в ВЧК палачей и садистов, потому что должен же кто-то делать грязную работу!

— А я-то тут при чём?

— Чем вы занимались в момент задержания? — деловито спросил ФД.

— Направлялся к Локкарту, — вывернулся штабс-капитан. — Он живёт там неподалёку, в доме девятнадцать по Хлебному переулку…

— Я знаю, — спокойно кивнул председатель ВЧК.

— Это задание я получил от Ленина, и…

— Знаю, — перебил его Дзержинский, но по-прежнему спокойным голосом. — Вас задержали не по делу Локкарта, а вот по этому доносу.

Он выложил на стол простой тетрадный листок, исписанный корявым почерком.

— Здесь заявление от гражданки Новиковой Анны Ивановны, где она сообщает, что вы не являетесь Виктором Павловичем Юрковским.

У Авинова возникло такое ощущение, словно кишки его смёрзлись.

— Вот как? — комически изумился он. — А кто же я тогда?

— Вы зря смеётесь, — строго сказал Дзержинский. — Товарищ Новикова не просто проявила революционную бдительность, но и привела длинный ряд доказательств своей версии. Например, вы не совсем похожи на Юрковского… мм… в интимном смысле. Нет-нет, не подумайте чего, — захихикал он, — в половом отношении вы даже превосходите прежнего её… мм… любовника. К тому же вас часто ловили на промахах, недопустимых для близкого человека. Вы почему-то забывали какие-то важные мелочи и, наоборот, вспоминали то, чего не было. Тут целый список приводится. Вот, скажем, или вот… Скажем, при вас товарищ Новикова упоминала о некоей Марине, а вы сделали вид, что да, разумеется, было такое. Ан нет! Не было. Марину товарищ Новикова выдумала. И так далее, и тому подобное. Я, признаться, восхищён этой барышней — так хладнокровно провести следствие! И вывод она делает логичный: другу незачем скрываться, скрывается враг! А уж с кем вы связаны, со здешним ли подпольем или засланы белыми, выяснить недолго…

Кирилл устало вздохнул.

— Товарищ Дзержинский, — произнёс он утомлённым голосом. — Неужели вы не видите, что это всего лишь ревность? Ну взбеленилась Аня, бывает. Другая бы мне просто морду расцарапала, а эта решила в бдительность поиграть! Ну неуравновешенный она человек, что делать. Молоденькая совсем, а за плечами кошмарный опыт, вот и надломилась. Ну, если вам так надо, пригласите её сюда, устройте нам очную ставку! Пусть она мне всё это скажет в лицо, пусть выложит все свои идиотские выдумки!

— Да вы не поняли, товарищ… — председатель ВЧК усмехнулся. — Уж не знаю, как вас и называть. Ладно, побудьте пока товарищем Юрковским… Вы не поняли, товарищ Юрковский. Очной ставки не будет. Не будет и дела, и суда не будет, и следствия… Мирон!

Дверь тотчас же отворилась, будто чекист стоял за нею, держась за ручку, и дожидался зова начальства.

— Увести.

Мирон зазвал подручных, и те ухватились за Авинова.

— Крестик ставим? — заулыбался чекист.

Дзержинский кивнул с добродушной улыбкой. Председатель ВЧК припоминал в эту минуту забавный случай, произошедший с ним летом, когда он подал Ленину список неблагонадёжных, числом полторы тысячи. Предсовнаркома тогда поставил на списке крестик — так Владимир Ильич отмечал бумаги, с которыми ознакомился. А Дзержинский понял отметку как указание вывести в расход. И вывел — всю тысячу пятьсот человек поставили к стенке в тот же день…

Смысл фразы дошёл до Кирилла, но вызвал не благодушную ухмылочку, а приступ настоящего страха. Его вели на расстрел.

«Лучше совершить попытку ближе к выходу», — мелькнуло у него. Послушным барашком в чекистские подвалы он не сойдёт!

Сделав подсечку тому чекисту, что вёл его справа, Кирилл ударил конвоира ребром ладони по шее и тут же, возвратным движением, заехал кулаком в морду шагавшему слева. Не удалось — Мирон перехватил его руку, с матом перескакивая через свалившегося товарища.

— Держи его, Колян! Крепче!

— Здоровый, гад…

— Руку, руку!

— А-а, блядина…

Теперь Авинова вели, согнув в три погибели, всё ниже и ниже по кругам чекистского самодельного ада. Коренастый Мирон держал его слева, ещё двое вцепились в правую руку Кирилла.

Из-за крепкой, железом обитой двери доносился гулкий треск выстрелов. Крики слышны не были.

Мордастый охранник, грызший сухарь у входа, поспешно распахнул створку, держа огрызок в ощеренных зубах. Из подвала дохнуло потом — резким запахом страха — и пороховой гарью. Тусклые лампы под потолком давали мало света, скорее уж не тьму рассеивая, а сгущая мрак, выхватывая из него человеческие фигуры — изломанные гротескные тени, будто намалёванные кубистом Пикассо.