Правила бегства - Олег Михайлович Куваев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лодка причалила к берегу поселковой протоки, сразу образовав вокруг себя облако запаха, где к запаху рыбы еще примешивался запах бензина, реки.
Мельпомен вышел на площадку, где они делали лодки и чинили сети, и закурил. Он курил и удовлетворенно рассматривал домики поселка, торчавшую над лесом диспетчерскую вышку аэропорта вдали, новое здание электростанции и тесовый гараж для вездеходов справа. Лицо у Мельпомена было загорелым, тщательно выбритым и умиротворенным. Он неспешно курил и курил свою нескончаемую папиросу, а мимо него туда-обратно бухал сапожищами Северьян, который таскал рыбу на склад. Мельпомен докурил и тоже стал таскать мешки. И я, грешным делом, присоединился. В каждом мешке было килограммов сорок рыбы. Такой груз мне, наверное, разрешил бы носить любой врач. Я отнес два мешка, а когда взялся за третий, Мельпомен сказал:
— Иди, зови директора. Где кладовщик?
Когда мы с Рулевым пришли к гофрированной из американского металла стенке склада, мешки уже были уложены, а Мельпомен и Северьян, добродетельные труженики, разглядывали плоды трудов своих сквозь синий табачный дым.
Мельпомен сказал Рулеву:
— Выбирай любой мешок. Проба.
— Вот этот, — сказал Рулев.
— Вскрой. — Мельпомен протянул Рулеву узкое длинное лезвие — рыбацкий нож.
Рулев вскрыл.
— Суй руку, тащи любой хвост. Пробуй. Рулев сунул руку и вытащил «хвост».
Рыба была окрашена в оттенки коричневого цвета. Она была распластана со спины, и брюшко ее дымчато и нежно просвечивало на солнце. От нее шел горьковатый и щемящий аромат осени. Рулев держал ее за хвост, и на одном из грудных плавников повисла прозрачная капелька жира. Рулев положил рыбину на мешок, отхватил кус и протянул мне. Потом отрезал себе.
— Такую закусь. Всухую… Грех. — Северьян посмотрел на небо.
Рыба была прекрасна. Она горчила и таяла на языке. Она отдавала сладостью и травой. Нигде я такой рыбы не ел и есть, конечно, не буду.
Рулев отдал нож Мельпомену и вытер руки о штаны.
— Так! Так! — сказал он. — Договорная цена у нас?
— Два пятьдесят за копченую, — ответил Северьян. — Для этих, значит, нефтяников и прочего городского населения Нижних Крестов.
— Нет, — сказал Рулев. — Нет.
Сбоку от него уже топтался наш кладовщик. Мельпомен и ему протянул нож, и он, деликатно отрезав кусок, жевал его. Лицо у майора было задумчивое, а ноги беспокойно топтались на месте.
— Сейчас еще лето, — сказал Рулев. — Значит, народ летит из отпуска или в отпуск. Туда или сюда, но мимо этой рыбы никто не проедет. Около аэропорта. Ларек. Пять рублей килограмм.
— Кто торговать будет? — спросил майор.
— Ты, — ответил Рулев.
— Я торговать не нанимался. Я завхоз.
— Здесь тонна. Проверим на весах. Значит, пять тысяч рублей. Усушка, утруска и прочее. Четыре с половиной тысячи рублей в кассу, Федор Филиппыч.
— Слушаюсь, — сказал майор.
Мельпомен молчал, как будто этот разговор его не касался.
— Эту тонну, ежли летная погода, разберут за день, — рассудительно сказал Северьян.
— Я что думаю, — майор сплюнул шкурку, вытер губы носовым платком. — Усушка, утруска, контакты, конечно, налажу. А если контакты налажены, надо гнать следующий груз. Когда будет другой груз?
— Рыба пошла, — сказал Мельпомен. — Через неделю будет еще тонна копченой. И через неделю еще. А также малосольная в бочках.
— Десять бочек берем для совхоза. Для работников центральной усадьбы.
— Это понятно, — согласился Мельпомен. — Но договор с нефтяниками выполнять надо. Им пойдет в бочках и часть копченой.
— Да, — сказал Рулев. — Конечно.
— Рук не хватает, — вздохнул Мельпомен. — Три хороших заводи рядом. Все сети раскиданы. Проверяем через четыре часа. Я проверяю. Поручик и Северьян пластают и солят. Собственно, я солю, но готовят они. А огонь в коптилке держать некому.
— А вот он будет его держать, — Рулев кивнул на меня. — Он у нас научный сотрудник, ему деньги нужны. Может он у вас заработать?
— А почему нет? Почему нет? — сказал Мельпомен.
— Эт-та у нас-та, — Северьян положил мне на плечо руку, как штангу. — Человека мы не обидим.
Вечером я укладывал в рюкзак свои свитера и шерстяные носки. Рулев, придвинув стол к своему излюбленному окну, заполнял месячную отчетность. Я видел затылок Рулева с длинными прямыми черными волосами, слышал поскрипывание пера и стук его о дно чернильницы — Рулев почему-то не признавал авторучек. Потом скрип пера затих, и я увидел, что Рулев давно уж смотрит в окно. И вздыхает.
— Смешно, — голос Рулева был торжественно грустным. — Лыжня.
— Какая лыжня? — Я знал, что ему нужна реплика.
— Такая. Бежишь ты по лесу на лыжах. Лыжня вправо, ты вправо, она прямо, ты прямо. А свернуть и срезать угол нельзя, потому что кругом снег, целина, а лыжи у тебя узкие, пригодные лишь для лыжни. И она диктует тебе направление. Два выбора у тебя: либо по ней вперед, либо, развернувшись, обратно.
— Не понял, — подал я свою реплику.
— А что понимать? Совхоз у меня становится совхозом. Завтра отправляем первую товарную продукцию. В активе два оленьих стада. Осенью будет три, и будет товарная продукция оленины. И я директор всего. А что у меня есть для директора? Ничего, кроме небольшого знания людей. В экономике я полный дуб. В оленеводстве — дуб трехкратный. И какой идиот сказал, что можно руководить хозяйством без специальных знаний? — Рулев помолчал. И тихо добавил: — Совхоз этот я никому не отдам. Я притащил сюда людей и обязан их довести до черты. Вот что решил: осенью рвану в центр и найду себе заместителя. Обязательно с высшим сельскохозяйственным и обязательно молодого и злого. Все хозяйство — ему. Мне — люди и общая политика. Единственное решение.
— Наверное, единственное, — согласился я.
— Я шлю тебя на рыбалку не для того, чтобы ты коптилку топил. Хотя и это тебе не вредно. Но главное — присмотрись.
— К чему?
— Вообще присмотрись. Ты же дилетант. А дилетанты всегда все хорошо подмечают.
— Попробую, — сказал я. — Хоть и не представляю, что я должен подметить.
— У меня штук сто биографий в башке, — сказал Рулев. — Штук сто медицинских анамнезов. И что? Хоть бы один пошел в бичи по причине «разочарование, душевный надлом, житейская катастрофа». Все пошли «просто так» — спиваются, гибнут без заданной цели, без всяких причин. Это-то меня и бесит,
