Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Вон там – это созвездие Водолея, – сказал он. – Похвастаюсь своими научными познаниями. Мы стали свидетелями появления кометы Галлея. Такое случается раз в жизни[29].

– «Ты пришла, источник слез множества матерей», – процитировала я. – Это из «Англосаксонских хроник». Читала, когда училась в университете.

– Комета всегда была предзнаменованием либо хорошим, либо дурным, – сказал Мальчишка. – Это как с битвой при Гастингсе[30]. Все зависит от того, кто ты – Гарольд или Вильгельм. С небесными предзнаменованиями всегда так неоднозначно.

Встав в полный рост, он отошел от меня. Засветился сенсорный фонарь. Со стороны мы теперь ничем не отличались от солдата и арестантки. Мальчишка поднял свой фонарик и прицепил рацию обратно на пояс.

– Доброй ночи, – сказала я ему напоследок. – И еще раз спасибо.

Но Мальчишка уже отправился на свой обычный обход. Луч фонаря метался, освещая кусты живой изгороди. Стук тяжелых ботинок пугал живность, шуршащую на опушке леса. Свет погас.

Подобно новорожденной, которая хватается руками за воздух в тщетной попытке обрести устойчивость, как в лоне матери, я хватанула разжатой пятерней ночной воздух, затем взяла моточек шерсти и пошла в дом. Мое нутро напомнило мне, что все мои надежды не более чем сказка или звезда, мимолетно блеснувшая на небосводе прежде, чем ползущие с запада тучи скрыли ее из виду.

При свете дня шерсть принялась насмехаться надо мной, и я возненавидела ее за всю ту неопределенность, которую она порождала. Я представляла себе, как какая-нибудь старушка вяжет рукавицы голубовато-серого цвета для своего внучка и не знает, что выброшенный ею остаток пряжи со временем подарит другой бабушке иллюзию того, что она может узнать правду. Нитку можно было обкрутить вокруг моей шеи раз семь или восемь, но долгое пребывание под открытым небом сделало ее очень непрочной. Нитка рвалась при малейшем усилии с моей стороны, оставляя на коже покрасневшие следы разочарования. Хуже того, Хью, кажется, до сих пор не выздоровел. Я в свое время куда чаще посещала тех, кто нуждался во мне. Бабушка в последние дни жизни в доме инвалидов, скорее похожая на живой скелет, сидящий на стуле с высокой спинкой из голубой пластмассы и мотающий своей головой так, словно она нахлобучена на пружину… Рука матери, лежащая на ткани ночной сорочки поверх недвижной груди… Энджи в реабилитационном центре… Энджи с фиолетовым синяком под глазом и работница службы по предотвращению бытового насилия… Энджи рожает… Возможно, дело в том, что это женская обязанность. Повсюду в мире женщины ходят в гости в особняки, квартиры многоэтажек, загородные домики и хибары, сооруженные из листов рифленого железа, щели между которыми заткнуты газетами. Глядя на пустую дорожку, ведущую к моему дому, я думаю о том, как же мне не хватает гостей.

Вчера мне показалось, что звонит мой мобильный телефон. Я бросилась рыться в сумочке с таким неистовством, с каким стук задней двери заставляет вдову нестись ставить на огонь чайник. Я точно знала, что мне разрешается один звонок в день на один из одобренных номеров из моего списка. Вот только не было у меня этих самых номеров. Мне бы хотелось иметь доступ к интернету, несмотря на то что сейчас я лучше, чем когда-либо прежде, понимала, в какую паутину там может попасть одинокая душа. Нет, есть много разного, что я могу сделать и узнать, не нарушая одиночества моего заключения. Кому от этого будет вред, если я немного погуглю и узнаю, что теперь обо мне думают люди? Или я зарегистрируюсь на сайте watchpaintdry.com[31] и найду что-нибудь интереснее этого… В интернете я смогу создать мой виртуальный сад и старательно пропалывать виртуальные грядки от виртуальных сорняков, ускорять рост растений, кликать мышкой и перемещать овощи в корзину. Ничего же плохого в этом нет? «В доступе отказано». Эта фраза наполнена для меня сейчас огромным смыслом.

Когда люди говорят о моем обращении, они вспоминают о той фотографии с радугой. Одна женщина без тени иронии назвала ее иконой. Как мне кажется, мое обращение началось примерно за сутки до того. Я очень нуждалась в обществе сестер из-за Голоса. С ним моя жизнь стала ненадежной и непредсказуемой. Я шла к их фургонам, чтобы не оставаться одной. Тот день сильно отличался от обычного. Не было стука вилок по тарелкам и запаха свежего хлеба. Не было футболок и джинсов. Никто не болтал без дела. Сестры в молчании степенно прохаживались в своих серых одеяниях, словно призраки в тени дубов. Сестра Амалия, босоногая и улыбающаяся, легкой поступью вышла мне навстречу. А я вновь почувствовала себя юной, пылко влюбленной девушкой. Она сказала, что следующее богослужение будет особым. Оно должно состояться у Веллспринга. Сестры встали на колени и склонили свои головы. Сестра Амалия завязала им глаза длинными полосками белого хлопчатобумажного материала. Наконец кивком головы она подозвала меня и протянула оставшуюся полоску ткани.

– Ты должна сейчас нас покинуть, – приказала Амалия. – Приготовься, как сможешь. Приходи одетая во все белое. Приходи босиком. Приходи сама.

Тишина в доме была самой громкой тишиной из всех, которые мне запомнились. Теперь я знаю, что тишина может быть куда более глубокой, чем просто молчание. Марк весь день отсутствовал. Он надеялся купить трейлер для перевозки лошадей на аукцион. У мужа вызывала отвращение необходимость слоняться вокруг арендованной собственности обанкротившихся фермеров, словно цыпленок на складе металлолома, но денег было не много, а нам нужен был транспорт, чтобы возить баранов на скотобойню. Впрочем, так было легче хранить обет молчания. Как-никак, а наша ферма никогда не страдала от обилия посетителей, заходивших на чай. В спальне я обвязала себе голову куском ткани, словно ребенок, играющий сам с собой в слепца. Я сидела на деревянном полу лицом к открытому окну, ощущая, как солнце обжигает кожу.

Сначала мои мысли были пугливыми воробьями. Мне было жарко. Болела спина. Одиночество казалось мне не привилегией, а наказанием. Но через некоторое время (когда, точно сказать не могу) я ощутила, как в воздухе разливается свежесть, за которой последовала прохлада. А затем я увидела… увидела старомодный коричневый кожаный чемодан, лежащий на полу передо мной. Я никогда его не видела ни прежде, ни после того, но ощущения отличались поразительной реальностью. Я могла провести пальцами по моим инициалам, которые были вытеснены на крышке. Крошечный ключик лег в мою протянутую руку. Большим пальцем я нажала на защелки, они с трудом поддались. Внутри чемодана я обнаружила старые картины разной величины в рамах. Первой оказалась миниатюра, на которой с неимоверной тщательностью была нарисована женщина в пустыне, несущая глиняный сосуд с водой. Вторая картина была вставлена в дешевую металлическую раму. На ней одетая в бедную невзрачную одежду женщина с нечесаными волосами сидела, вся сжавшись от страха, на краешке смятой постели перед столбом золотого света. Третьим был свернутый в трубочку холст, настолько большой, что мне пришлось встать, чтобы иметь возможность его развернуть. Картину, написанную маслом, покрывала сеточка трещин. Сразу же комнату заполнило червленое золото и лазурь ангелов, бросившихся в бегство от женщины в белом, стоящей на коленях в по-осеннему голом саду. Вздымающиеся крылья ангелов угрожали обрушиться на голову женщине. Я сорвала с глаз повязку. Мои руки и ноги неистово колотили по полу. Я кричала, но мой крик застрял в горле.

И тогда, и сейчас я вполне отдавала себе отчет в том, что же происходит, но в то же время не могла объяснить мое видение.

Кто-то меня звал. Никакого чемодана в комнате не было. Я понимала, что должна что-то сказать, судорожно искала слова и наконец нашла.

– Я наверху!

Марк вернулся домой. Я поднялась и присела на кровать как раз вовремя. В следующую секунду его голова показалась в дверном проеме спальни. Отвернувшись, я сказала, что мне нездоровится. Когда муж подошел поближе к постели с явным намерением меня поцеловать, меня стошнило. Я сказала, что ужинать не смогу, и извинилась за то, что ничего не приготовила. Просто мне нужно было немного полежать тихо в спальне с закрытыми жалюзи. Муж сказал, что во всем виновато солнце. Оно перестало к нам благоволить. Всякий, кто долго задержится под открытым небом, падает, сраженный тепловым ударом. Марк прилег возле меня на спину, положив голову на сложенные вместе руки. Мне хотелось повернуться к нему, найти в нем утешение, но, когда я все же повернулась, Голос заставил отвернуться. Благоприятный момент был упущен.

День постепенно перетек в ночь, хотя жара не спадала. Голод больше меня не мучил. Я сосала темноту так же, как новорожденный – уголок пеленки. На следующее утро я проснулась поздно. Марк оставил мне на прикроватном столике яблоко, стакан воды и записку, в которой говорилось, что он ремонтирует амбар и вернется проверить, как я, в обед. А еще он написал, что любит меня. Я пригубила воду, чувствуя, как она струится по растрескавшимся губам. К яблоку я не притронулась.