Я не свидетель - Владимир Гоник

Пирятинский тоже был убит в затылок и тоже в своем кабинете на втором этаже, время убийства - между девятью и десятью вечера в момент отсутствия экономки. Хозяин накануне услал ее к своей одинокой полупарализованной сестре.

В кабинете никакого разгрома, по словам Титаренко, никаких следов борьбы они тогда не обнаружили, но у письменного стола и у бюро валялись какие-то деловые бумаги. Титаренко вспомнил: бросилось в глаза множество обгоревших спичек у письменного стола и бюро, на котором экономка заметила подсвечник с маленьким огарком. Подсвечник этот, как я выяснил у экономки, обычно стоит в столовой на мраморной плите над камином, его оттуда никогда и никто из домашних не уносит. При ней Пирятинский тоже его не трогал, свеча в нем была не почата. Получалось, что подсвечник был перенесен в тот вечер из столовой в кабинет. Кем? Свет электростанция выключила в тот день около девяти вечера. Значит, кому-то в кабинете понадобилась свеча. Если Пирятинскому, то он мог спуститься в столовую, взять ее с камина и зажечь одной-двумя спичками там же, внизу. А тут - целая куча спичек, каждая, как вспомнил Титаренко, обгорела почти до основания. Кроме того: Пирятинский никогда бы не взял эту свечу, а пошел бы на кухню и зажег трехсвечный канделябр, который по заведенному порядку всегда готов на случай, если погаснет свет. Позже экономка обнаружила сгоревшие спички и в маленьком коридорчике между кабинетом и спальней. Пирятинский был убит, когда еще горело электричество, иначе трехсвечный канделябр находился бы в его кабинете. Покончив с хозяином, убийца занялся своими делами, когда погас свет. Пришлось зажигать спичку за спичкой в поисках свечи. Он нашел ту, на камине, которой никогда не пользовались, не ведая, что на кухне имеется трехсвечный канделябр.

Напрашивался вывод, что в доме находился человек посторонний. Свеча в подсвечнике почти вся догорела, значит рылся в ящиках долго. Интерес представляло и то, что на мой вопрос, не звонил ли кто-нибудь хозяину накануне, экономка сообщила, что утром был телефонный звонок. Аппарат стоит внизу. Она сняла трубку. Мужской голос попросил Евгения Мефодиевича, то есть Пирятинского. Содержание беседы ей неизвестно, однако из кухни она слышала, что разговор был дружеский, под конец хозяин сказал звонившему: "С этим никаких осложнений не будет, я ее куда-нибудь отправлю. До встречи". Я подумал, кто мог звонить? У кого есть телефон? Круг общения таких людей весьма ограничен, по нынешним временам особенно: врач, адвокат, какой-нибудь уцелевший коллега-промышленник, не сбежавший высокий чиновник? Лиц этой категории в городе осталось не так уж много: одни расстреляны, другие арестованы, третьи просто исчезли перед приходом большевиков. И что означали во время телефонного разговора слова Пирятинского "до встречи"? До какой и когда? Или это просто ничего не значившая форма прощания, вместо обычного "до свидания"?..

Одноэтажный дом коннозаводчика и владельца ипподрома Вильгельма Мадера находился вовсе в иной части города, на тихой Благовещенской улице, с конца которой начинался булыжный Дальнепольский тракт. Левую, большую половину дома с красивым мезонином занимали теперь какие-то совконторы. Хозяевам были оставлены две комнаты: кабинет и спальня, соединявшиеся между собой. В свой дом бывшие владельцы входили теперь с черного хода, через кухню, ибо парадным подъездом пользовались только чиновники совконторы.

Жена Мадера встретила нас в черном платье и в черных чулках, лицо ее было опухшим от слез. Взглянув на Титаренко, который был у нее вчера сразу после убийства, она слегка кивнула ему и повела нас в кабинет, где выстрелом в затылок был убит ее муж. Здесь я еще застал некоторые признаки вчерашней трагедии: ящики и тумбы письменного стола открыты, валялись бумаги - купчие, счета, отчеты управляющего ипподрома, программки скачек и бегов, бухгалтерские отчеты с конного завода и прочее.

- Садитесь, господа, - тихо произнесла хозяйка.

Титаренко сел на стул с высокой спинкой, а я продолжал осмотр кабинета. Ничего я не нашел, никаких следов, посторонних предметов, мебель не сдвинута, никакой видимости борьбы или сопротивления.

- Госпожа Мадер, я вынужден буду задать вам несколько вопросов, обратился я к вдове.

Она согласно кивнула, сказала:

- Меня зовут Елена Леопольдовна.

- В котором часу это произошло? - спросил я.

- Между девятью и десятью вечера.

- Где вы находились в это время?

- Муж последнее время ужасно похудел. В тот вечер он попросил меня отнести нашему портному две пары брюк, сузить.

- Вы не могли бы перечислить, что похищено?

- По-моему, ничего. И дорогие вещи, и драгоценности на месте.

- Елена Леопольдовна, с кем ваш муж общался последнее время?

- Какое сейчас общение? Господи!..

- Ну а по телефону?

- За полгода вчера утром был единственный звонок.

- От кого?

- Не знаю. Я находилась в спальне. Поскольку звонки теперь редкость, я прислушалась.

- Пожалуйста, воспроизведите по возможности разговор.

- Трубку снял муж. Он сказал: "Да, это я... Не узнал... Живу? Как все сейчас... Благодарю, я передам ей привет... Конечно, почему бы и нет... Ах, вот как! Понимаю, понимаю... Это я улажу... Годится, я теперь человек свободный..." Потом звонивший заговорил, видимо о лошадях, потому что муж ответил: "Понятия не имею, наверное забрали для своей Красной Армии. Я теперь на завод не хожу. "Пепел"? Конечно помню. Это была великолепная скачка. Кажется, четвертая... Вы тогда сорвали куш, что и говорить!.. Ах, что вспоминать!.." На мой вопрос, кто звонил, муж уклончиво ответил: "Один старый знакомый". Я спросила, знаю ли я его, муж ответил: "Нет". Меня это удивило, поскольку звонивший передавал мне привет. Но я почувствовала, что муж уклоняется и не стала настаивать. Вот, собственно, и все.

- Елена Леопольдовна, хотя бы предположительно вы не могли бы назвать, кто мог быть звонившим?

- Нет. Но наверное кто-то из знакомых мужа, кто посещал ипподром. А таких было много.

- Кто был управляющим ипподромом?

- Господин Левжинский, Адам Юрьевич.

- Вы давно его видели? Он жив?

- Не знаю. Последний раз я видела его в прошлом году.

- А вы не знаете его адрес?

- Прежде он жил в доме Болотовича. А сейчас, право, не знаю.

Я помнил доходный дом купца Болотовича. Квартиры в нем снимали люди приличного достатка...

Когда мы уже уходили, вдова Мадера обратилась ко мне:

- Если вы разыщите господина Левжинского, будьте добры, известите его... И скажите, что похороны завтра...

Попрощавшись, мы вышли.

- Что дальше, Викентий Сергеевич? - спросил Титаренко. - Каковы ваши впечатления?

- О впечатлениях говорить рано. Завтра, до визита к ограбленной вдове Йоргоса, я хотел бы знать, обитает ли еще на своей квартире управляющий ипподромом Левжинский. Если его выселили, то куда. И вообще, жив ли он. Есть у вас люди, которые в состоянии это сделать? Не мне же этим заниматься, любезный.

- Это будет сделано, - коротко, без тени обиды сказал Титаренко. Куда сейчас? Домой?

- Да... Вот что еще: в городе теперь не так уж много извозчиков. Пусть ваши люди попробуют выяснить, не возили ли они кого-нибудь по адресам, где живут погибшие именно в те дни и часы, когда были совершены убийства. Извозчики народ сговорчивый, они охотно помогали полиции. Вряд ли убийца передвигался пешком. Ему нужно было появиться на короткое время, сделать свое дело и тут же исчезнуть. Тем более, что все три жертвы живут в отдалении и в разных концах города.

- Я понял, - сказал Титаренко. - Постараемся выяснить...

На следующий день около пяти вечера заявился Титаренко.

- Ну что? - спросил я.

- Левжинский Адам Юрьевич проживает там же, в доходном доме Болотовича. Правда, его несколько потеснили: большую часть квартиры отдали многодетной работнице с фармацевтической фабрики и старухе с тремя внучатами. У нее сын погиб на фронте в Галиции. Невестку изнасиловали и убили. Она поехала в деревню менять последнюю одежонку на картошку, - он взглянул на меня каким-то давящим испытывающим взглядом.

Я уклонился от дальнейшего разговора на эту тему.

- С извозчиками безрезультатно, - сказал Титаренко.

- В каком смысле?

- Опросили всех, кого только можно. Никто не возил по этим адресам в указанные дни и часы.

- Я и не очень рассчитывал... Ладно. К Левжинскому я пойду один. Не возражаете?

- Как вам угодно...

Левжинский оказался человеком лет шестидесяти - сухощавый, чистенький, гладко выбритый с тщательно зачесанными седыми волосами, со следами былой респектабельности. Занимал он одну большую комнату, забитую мебелью в белых парусиновых чехлах, видимо снесенную сюда со всей прежней его квартиры.

Я представился, объяснил причину своего визита.

- Убили?! - он провел узкой холеной ладонью по лбу и опустился на стул, словно боясь, что упадет. - Кто же это сделал? - тихо спросил он.