Чаттертон - Питер Акройд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему бы тебе не посмотреть на великий подлинник, вместо того чтобы сверлить взглядом оттиски с него?
– Джордж, ты же всегда советовал мне доверяться именно первому взгляду.
Все трое рассмеялись над этими словами, и громче всех сам Мередит.
– Но разве я не тот предмет, который мог бы воспламенить твою душу? Ведь я, как говорит Генри, так реалистичен.
– Да ты едва ли вовсе реален, – она говорила очень мягким тоном, продолжая изучать рисунки.
– Так ты находишь меня неестественным, дорогая?
– Ты куда естественнее на бумаге.
– На моей – или на этих набросках?
– И там, и здесь.
– Так значит, я – фальшивка, а мои сочинения – нет?
– Этот вопрос ты должен задать своему зеркалу.
– Но мое зеркало – это ты.
– Нет. Я всего лишь твоя жена. – Уоллиса поразила та откровенность, с которой они разговаривали друг с другом в его присутствии, но Мэри вновь к нему повернулась, словно ничего особенного не произошло. – Расскажите мне, что вы будете делать дальше с этими набросками, мистер Уоллис. Мне хочется знать все в подробностях, так что ничего не упустите. – Она бросила беглый взгляд на мужа, который, все еще сохраняя свою лежачую позу, смотрел на них обоих с едва заметной улыбкой. – Джордж, разумеется, будет притворяться, что не слушает, но на самом деле все услышит. Таково уж его обыкновение.
– Таково уж обыкновение целого света, дорогая.
Но она уже внимала Уоллису, который поднес к свету свой последний набросок.
– Когда я закончу этот рисунок, мне потребуется смочить его водой, и тогда я набросаю нужные тени серым. После этого я наложу нужные краски и дам им высохнуть; а когда они затвердеют, я прорисую акварельной кисточкой все детали. Что касается света…
– Прочь, чертов свет! – Мередит снова лежал, уставившись в потолок.
– …Что касается света, то мне нужно лишь тронуть рисунок водой, а затем потереть его кусочком хлеба. Таков, по крайней мере, мой способ.
Мередит заворочался, и маленькая кровать заскрипела под ним.
– Хлеб и вода – вот чем всегда были живы поэты. Ты знала об этом, любовь моя? Ты ведь, наверно, слыхала про любовь в шалаше?
Но они оба настолько углубились в свою беседу, что не обратили на него никакого внимания.
– С реальностью не поспоришь, миссис Мередит. Это комната Чаттертона, в точности такая, какой и была…
– И все здесь осталось прежним? – Мэри оглядела каморку, и, всматриваясь в окружающие предметы, даже не остановила взгляда на муже, словно и тот был частью старой мебели.
– Да, здесь все прежнее! – Уоллис уже преисполнился такого воодушевления, что даже этот бесхитростный вопрос вызвал у него радостную бурю согласия. – В точности прежнее! И понимаете – если мне сейчас удастся воссоздать эту комнату, она будет запечатлена такой навечно. Даже это хилое растеньице, самое хрупкое из всего, что тут есть, – и оно обретет бессмертие! – Придя в возбуждение, он коснулся ее руки своей, но тут же ее отдернул. Но Мэри и не шевельнулась. Он продолжал, не вполне понимая сам, о чем он теперь говорит: – Я сидел здесь и всматривался во всю эту сцену. Я провел так много часов, прежде чем ты пришел, Джордж… – Он порывисто повернулся к Мередиту. – …Но я тебе уже рассказывал. И комната почему-то становилась все ярче, пока я за ней наблюдал. Вы можете себе такое представить?
– Да, – ответила Мэри. – Очень хорошо представляю.
– И если я передам эту яркость на своем полотне, она никогда не померкнет.
– Чего не скажешь о несчастном поэте. – Мередит издал притворный стон.
– Но смерть тоже будет воссоздана, разве вы не видите? – Уоллис отступил в сторону от Мэри и теперь обращался к обоим супругам: Достоверность комнаты нужна мне для вящей достоверности смерти. Не могу же я изображать прием мышьяка, конвульсии, пену у рта. Разве что дать тебе яду, Джордж…
Мэри тяжело опустилась на стул у изножья кровати, и Мередит рассмеялся.
– Не следует посвящать мою драгоценную половину во все тайны реальности, Уоллис. Они могут оказаться опасными для тех, кто не привык к ним.
– Реальность здесь не причем, Джордж, – проговорила Мэри. – Это из-за духоты в комнате.
Мередит, не вставая с постели, дотянулся до чердачного оконца и распахнул его, а затем продолжал:
– Я был бы счастлив, Генри, пускать пену изо рта, коли тебе того захочется. Я очень восприимчив к трагедии – разве не правда, дорогая?
– Несомненно, ты восприимчив к тому, что тебе нравится воспринимать.
– Но трагедия – моя сильная сторона.
– Зато комедия – твоя слабая сторона.
Уоллису показалось, что они разыгрывают перед ним какое-то театральное представление, впрочем, он понял в то же время, что они говорят всерьез. Неожиданно Мередит встал с кровати, пробормотав: "Я принесу тебе воды", вышел из комнаты.
Уоллис подобрал свои этюды и принялся деловито перекладывать их, хотя они уже лежали в нужном порядке. Он протер рукавом рисовальную доску и бережно поставил ее в угол. Наконец он выпрямился и посмотрел на Мэри.
– Джордж – замечательный натурщик, – сказал он. – Он так спокойно лежал на этой кровати…
Он замолк, а Мэри поднялась со стула, оставив крупную складку в Ольстере [Ольстер – длинное пальто свободного покроя.], который повесил туда Уоллис, и принялась ходить взад-вперед по комнате.
– Мне здесь и вправду нравится, – сказала она как будто сама себе. Наверное, здесь такое укромное место. Как будто уголок, который можно схоронить внутри себя. – Она подошла к окну, перегнувшись через кровать, чтобы достать до него. – А если бы мне надоедали собственные секреты, я бы выглядывала в окошко и смотрела на улицы внизу и гадала бы о чужих секретах. Она повернулась к Уоллису: – А вы когда-нибудь думаете о таких вещах?
Тот некоторое время помолчал.
– Могу только гадать о ваших секретах.
– Ах нет. Вам не стоит этого делать.
– Он предлагал написать твой портрет, дорогая? – Мередит возвратился в комнату, неся стакан воды, и, по-видимому, до его слуха донеслись последние слова жены. – У Уоллиса глаз наметан на красивые формы, что бы он там ни толковал о грубой действительности. – Мэри торопливо отошла от кровати и взяла у мужа стакан воды, но пить не стала. – Она не отравлена, дорогая моя.
Уоллис не мог этого больше выносить.
– Я должен вас оставить, – сказал он. – Мне нужно забрать свои краски у Беллью. – Он забрал свою доску и наброски. – Думаю, мистер Дэниел будет рад, если вы вдвоем останетесь здесь и отдохнете.
– Нет…
– Нет, это совсем ни к чему, мистер Уоллис. – Они оба заговорили разом.
Мередит рассмеялся, смущенный их обоюдным нежеланием оставаться друг с другом наедине.
– Не оставляй меня на милость Свинки, Генри. Она ведь только и говорит, что о Троттерах да Хаммерсмите.
Уоллис торопился уйти.
– Ну, так значит, я буду ждать тебя на следующей неделе в своей мастерской? – Прежде чем открыть дверь, он окинул комнату прощальным взглядом: – Там тебе, по крайней мере, будет удобно, Джордж.
Они стали спускаться по ступенькам, и Мэри шла первой по узкой лестнице.
– Делай со мной что хочешь, Генри, – отвечал Мередит. – Я полностью в твоем распоряжении.
– Он хочет сказать, что ему просто нечем заняться, мистер Уоллис.
Они миновали первую площадку, и в голосе Мередита послышались резкие нотки:
– Откуда тебе знать, дорогая? Мы ведь почти не видимся. – Но потом он засмеялся и легонько коснулся рукой ее плеча. – Не тревожься, Генри. Видишь ли, такова современная любовь. Втайне мы обожаем друг друга. Правда, Свинка?
Служанка поджидала их внизу лестницы; едва завидев их, она захихикала и бросилась к парадной двери. Когда они переступали через порог, она отвесила каждому маленький поклон, а потом, пробормотав: "Хорошенький сегодня денек выдался", – очень плотно затворила за ними дверь.
Они прошлись по Брук-стрит до Холборн-Хилла, но Уоллис так заботился о своих набросках, что подозвал кэб, как только они вышли на главную улицу. Открыв дверцу, он замешкался.
– Может, вас подвезти до Фрит-стрит? – спросил он у них. – Мне это по пути.
Мередит, казалось, был не прочь принять предложение, но Мэри покачала головой.
– Нет, – сказала она, шагнув в сторону от теплого внутреннего пространства кэба. – Нет, мы лучше пройдемся пешком.
– Нам нужно больше дышать воздухом, – пояснил Мередит. – Ведь, как никак, я только что был отравлен.
Кэб тронулся с места, а Уоллис продолжал наблюдать за ними, глядя из заднего окошка. Они углублялись в Холборн, как будто погрузившись в беседу, а может быть, просто склонив головы. Кэб свернул на Грей-Иннз-Лейн, и Уоллис, глубоко вздохнув, достал свой последний рисунок, изображавший Чаттертона на смертном одре. Но он не мог на нем сосредоточиться. Он обернулся, но Мередиты уже исчезли из вида.
10
– Бараньи тантры очень недурны. – Чарльз Вичвуд обращался к остальным, собравшимся по его приглашению в назначенный день в ресторане "Кубла-Хан".[81] – Некоторые предпочитают Бхагават-Гиту, но это очень острое.