Оранжерейный цветок и девять растений страсти - Марго Бервин

Я уютно устроилась рядом с Диего, но, когда я склонила голову ему на грудь, его тело вдруг накренилось, и я упала на него. Он завалился на бок

Дигоксин

(известен еще как дигитоксин или дигиталис)

Этот широко известный сердечный препарат — кардиогликозид, используемый при лечении тахикардии, мерцательной аритмии предсердий, а также хронической недостаточности кровообращения. Найденный впервые в прелестном пурпурном колокольчике наперстянки и великолепных бархатно-черных крыльях бабочки данаиды монарха, дигоксин, возможно, самое прекрасное лекарство из когда-либо созданных.

— Диего! — закричала я, тряся его за плечи.

Он открыл глаза — мутные, затуманенные

— Не могу дышать, — произнес он медленно, дрожащим голосом. — Найди Армандо.

Пока я сидела, обняв его обмякшее тело, рассказ Армандо о мандрагоре вдруг всплыл у меня в памяти полностью.

«При неправильной дозировке он ядовит, будучи из того же семейства пасленовых, как и смертельно опасная белладонна».

Это была другая часть информации о мандрагоре. Та, которую я сознательно проигнорировала, завороженная магией первой.

Глаза Диего были закрыты, и я немилосердно трясла его за плечи. — Просыпайся! — кричала я. — Вставай!

Он не двигался. Потом открыл глаза, и они вдруг закатились так, что остались видны только белки.

Я бегала по дому, словно сумасшедшая, и звала Армандо. Ответа не было. Я выскочила на крыльцо. Рев ветра с океана был настолько сильным, что пришлось кричать изо всех сил. Я уввдела Армандо: он стоял, облокотившись на балконные перила второго этажа, голова его, как нимбом, была окружена созвездием Рыб, знака Диего.

— Диего плохо! — кричала я. — Он не может проснуться.

— Что?

— Я не могу разбудить Диего. — Я пыталась перекричать океан.

— Должно быть, ты очень хороша в постели! — прокричал он мне в ответ, но я услышала, как он сбегает вниз по лестнице, выложенной плиткой.

Армандо приподнял веки Диего и пристально посмотрел на них. Оглядел все в комнате, подмечая каждую деталь. Он искал причину болезни Диего и все-таки упустил ее. Я наблюдала за ним, притворившись, что ничего не понимаю. Он всегда мне доверял, не имея на то никаких оснований.

Я схватила корень мандрагоры со стойки и сунула отрезанные от корня гениталии прямо ему под нос.

— Ты не могла.

— Я перемолола кусочек и добавила ему в еду, чтобы заставить заняться со мной любовью. Должно быть, я добавила слишком много. Слишком много для него.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я внезапно осознала, до какой степени была одержима желанием, смешивая снадобье словно старая карга.

Армандо схватил корень мандрагоры и кинулся к двери.

— Вы повезете его в больницу?

— Конечно, прямо сейчас и повезу. Ты что, не понимаешь, да мы ведь в джунглях. Лила, оставайся с ним и следи, чтобы он дышал. Если перестанет, дыши рот в рог. Ты справишься.

Пока Армандо не было, я, низко наклонившись и не отрывая глаз от лица Диего, следила за ним. Прохладной влажной тряпкой я протирала его тело, когда лихорадка, как мне казалось, усиливалась. Он сильно потел и бормотал что-то, но я не запомнила ни слова. Рев ветра оглушал, да еще неистово жужжали насекомые.

Армандо вернулся вместе с женщиной, которую я прежде не видела. Она была похожа на ту, что убивала на рынке цыплят. С длинными черными косами, уложенными вокруг головы наподобие птичьего гнезда, в ярко-синем платье и плоских кожаных сандалиях с ремешками, оплетавшими ноги до колен.

Она несла в руках что-то вроде клетки, обычной птичьей клетки, накрытой красно-бело-зеленым полосатым покрывалом.

— Лила, это Лурдес Пинто, мать Диего. Она — curandero, знахарка, или целительница, как я уже тебе говорил. Она пришла, чтобы лечить своего сына.

Я подошла пожать ей руку, но она не обратила на меня никакого внимания.

— Лурдес, — сказал Армандо, — это — Лила, женщина, которая, возможно, непоправимо искалечила твоего единственного сына.

Я уставилась на Армандо, не веря своим ушам.

— Я всего лишь прояснил ситуацию, чтобы все были в курсе происходящего. Так значительно лучше.

— Расскажи мне все, что случилось между тобой и моим сыном, и не упускай ни единой подробности, потому что я его мать, — обратилась ко мне Лурдес Пинто. — Я все равно узнаю, если соврешь.

Рассказывать, как обращался со мной ее сын, было для меня унизительно. Она же с ужасом узнала, что мы курили синсемиллу в трубке, которую она подарила сыну на день рождения, трубке, которая когда-то принадлежала ее отцу.

Когда меня полностью выпотрошили, она встала, не говоря ни слова. Подошла к Диего и поднесла руки к его коже, не касаясь и держа ладони в дюйме от тела, точно так же, как делал Диего со мной. Ладонями она исследовала каждый миллиметр. Она была сосредоточенна и бесстрастна.

— Кажется, она не так уж расстроенна, — прошептала я Армандо.

— О нет, она очень расстроенна. Но она знает, что этим ему не поможешь. Она не сможет ему помочь, если распустится.

Лурдес отступила от Диего на шаг не сводя глаз с закрытой клетки, которую принесла с собой, и приподняла мексиканское покрывало. За проволочной сеткой были сотни бабочек-монархов.

— Закрой окна и двери! — гаркнула она на меня.

Я сделала, что было велено, и только после этого она открыла клетку: монархи вылетели наружу, заполняя всю комнату и рассаживаясь повсюду. Их было так много, что они крыло к крылу покрыли целиком всю стену в гостиной Армандо, превратив ее в черно-оранжевую фреску. Пальцами, как пинцетами, Лурдес собрала усевшихся на Диего бабочек, придерживая их крылья большим и указательным пальцами. На нем сидело столько монархов, что казалось, он был одет в бархатный костюм.

Поймав штук пятьдесят бабочек, Лурдес отнесла их на кухню и, придерживая крылья, пестиком растолкла черные тельца длиной в дюйм в ступке, которую совсем недавно я использовала для мандрагоры. Я старалась оставаться незаметной, прямо-таки съежилась в углу. Хруст бабочек, когда размочаливали их тельца, был отвратителен. Когда дело было сделано — получена однородная масса, — она добавила туда крылья и тоже тщательно их измельчила.

— Она что, врач? Диего умирает, и не думаю, что это ему поможет.

Я сходила с ума. Жизнь Диего была в руках этой женщины, которая, совершенно очевидно, безумна, пусть даже она его мать. Я знала, что раздавленные бабочки не могут спасти Диего, поэтому нагнулась над кушеткой и взяла его руки в свои. Опять, совсем так же, как с прачечной, я принесла огромный, непоправимый вред лишь из-за того, что слишком сильно влюбилась в мужчину.

Лурдес Пинто подошла к своему единственному сыну с измельченными бабочками в руках и засунула полную ложку кровавой смеси ему в рот. От отвращения я давилась и зажимала себе рот полотенцем, наблюдая за ней.

Она разговаривала со мной тихим, ровным, абсолютно лишенным эмоций голосом:

— В бабочке-монархе содержится сердечный гликозид, известный также как дигиталис, который используется в твоей стране для лечения острой сердечной недостаточности, мерцательной аритмии предсердий, тахикардии, брадикардии и других сердечных недугов. Я не сумасшедшая. Я здесь, чтобы вылечить сына.

Я отняла полотенце от лица.

— У Диего сердечный приступ? — Я едва смогла выдавить эти три слова.

— Да.

— О боже!

— Слушай меня внимательно. Бабочка-монарх — средство, укрепляющее сердце, оно поднимает тонус, вызывает более эффективное сокращение желудочков и предсердий. Бабочки помогут Диего, это подходящее средство для него.

— У нас тоже используют монархов, я имею в виду Соединенные Штаты? — спросила я в отчаянии.

— Там получают дигиталис главным образом из наперстянки. Я же использую похожий на дигиталис токсин из бабочек-монархов. У них одинаковые свойства. Монарх откладывает яйца на молочай, который тоже вырабатывает кардиогликозиды. Пока насекомые вылупляются и растут, они питаются молочаем и поглощают этот сердечный препарат из растений. Они накапливают его в своем организме, никогда не используя, но и не выделяя.

— Зачем они это делают?

— Чтобы защищаться от хищников. У дигиталиса горький вкус, неприятный для птиц. Если в тропиках когда-нибудь встретишь шамана, который хвастается, что излечивает сердечные заболевания, знай, он шарлатан. Просто использует те же самые лекарства, что и твои доктора в Нью-Йорке. И ни на грош магии.

— А это помогает?

— Дай время. Посмотрим.

— Если не возражаете, можно я скажу…

— Не возражаю, давай дальше.

— Вы не кажетесь сильно расстроенной.

— Я женщина практичная, и моя практичность — залог положительного исхода, излечения. Поэтому я спасу моего сына.