Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон

— Вчера здесь у меня был сотрудник ленинградского журнала «Аврора» Александр Василевский, — сказал Максим Ованнисян, не отводя взгляда от многотысячной толпы на площади. — Он встретился с родным братом убитого под Аскераном Али Гаджиева — Арифом. Гаджиев утверждает, что его брата на самом деле убил милиционер-азербайджанец. Это произошло на глазах у товарища Арифа, Ульви Бахрамова. Между братом и милиционером вспыхнула ссора, милиционер вынул пистолет и выстрелил в грудь брату, которому было двадцать два года. Ульви говорит, что не знает этого милиционера, но агдамского милиционера, поспешившего увезти убийцу на машине, знает очень хорошо.

— У этого убийства лишь одна цель, — вмешался в разговор Гурген Габриэлян. — Попомните моё слово, в ответ на наши мирные демонстрации по телевидению сообщат, что армяне убили двух азербайджанцев. О десятках наших раненых, которыми забита областная больница, даже не упомянут, о наших разрушенных домах, разбитых вдрызг автобусах и сожжённых машинах тоже не проронят ни слова, зато про убийство сообщат. Цель ясна — науськать два народа друг на друга, ну а потом довести это противоборство до межнациональных столкновений.

— А потом Баку и Москва начнут совместными усилиями выселять армян, — нежданно-негаданно сказал учитель Вагаршак Габриэлян из села Колотак. Высокий и худой, перед этим он молча стоял в углу кабинета. — И нам придётся прибегнуть к самообороне, — твёрдо добавил он, немного подался вперёд и наклонил голову, испытующе глядя из-под бровей. — По-другому нам не спастись. Мы обязаны защитить свою землю.

Я припомнил этот разговор через два дня, уже в Баку, когда направлялся с железнодорожного вокзала домой и таксист-азербайджанец сказал: «Вчера поздно вечером Москва передала, что в Степанакерте убиты два молодых азербайджанца».

Едва закрыв за собой дверь, я позвонил в Сумгаит родителям.

— У нас всё в порядке, — сказала мама. — Перед горсоветом толкутся человек сорок — пятьдесят, с балкона видно, но что говорят, не слыхать. У вас что, митингов нет?

— Да нет, никаких перемен, спокойно, — сказал я.

— Когда приедешь?

Я звонил им из Степанакерта, они знали, что дома меня не было. Я сказал, что только что приехал, на этой неделе не смогу, а вот на следующей обязательно приеду.

Никаких перемен не было и в редакции, всё то же самое.

— Видел главного? — спросила со смешком Лоранна. — Ступай, проведай.

Я открыл дверь кабинета и остолбенел. С забинтованной головой главный выглядел комически.

— Что случилось?

— И не говори, Лео, спасся от смерти. — Главный со смехом вышел из-за стола и шагнул мне навстречу. — Считай, заново родился. Садись.

Главный сел на место, я — напротив. Глаз у него тоже был повреждён. Смотрел он словно бы не на меня, а куда-то поверх головы.

— Сажусь я в Евлахе на гадрутский автобус, — начал главный. — Тихо-мирно доезжаем до Агдама. Откуда ни возьмись, человек двадцать, двадцать пять подростков, совсем ещё сопляки. Принялись забрасывать нас камнями, машина, понятно, покорёжена, стёкла вдребезги. Правда, водитель оказался молодцом. Не тормозя, добавил газу, мы и проскочили. По всей дороге, пока не выехали из города, с обеих стороны стоят эти камнеметатели. Многие ранены, вот и я тоже, голова в двух местах пробита. Доехали до Мартуни. Голову мне в больнице перевязали, ничего страшного. А несколько человек в тяжёлом состоянии, их госпитализировали. Ты как добрался? Что-то сделал?

— Ну, я-то был в составе правительственной делегации, — засмеялся я. — Мы в дороге кофе попивали. Должен был повидать Рамиза Мехтиева, да какой уж там Мехтиев, что ты! Переполох, светопреставление…

— Правду сказать, я даже доволен, что стал таким красавцем, — тихонько произнёс главный.

— Почему? — не понял я.

— Зачем нас, по-твоему, послали в Карабах? Чтобы мы приехали и по телевидению вразумили будто бы помутившихся рассудком карабахцев, квалифицировали их движение как инспирированное экстремистами и националистами, то есть подтвердили антиармянскую резолюцию политбюро. Ну-ка скажи, могу я в таком виде выступать по телевидению? — с победной улыбкой завершил главный.

— По телевидению — нет, — засмеялся я, — зато по радио — вполне.

Главный испуганно взглянул на меня.

— Типун тебе на язык! Послушай лучше, что я тебе скажу. Ступай домой, выключи телефон, пока не разберёмся, что происходит. Если позвонят — скажу, ты ещё не приехал. Ночную передачу смотрел?

— Я ночью в поезде ехал…

— Выступил заместитель генерального прокурора Александр Катусев. Неужели стоило в такой взрывоопасный момент оглашать недостоверные сообщения о гибели двух этих молодых агдамцев? Да ещё называть их имена, фамилии, даты рождения. Ты не усматриваешь в этом умысла? Лично я усматриваю.

— Я тоже, — сказал я.

По совету главного я отправился домой. Рена, должно быть, ещё не пришла из института. Я отключил телефон. Подключил только в половине четвёртого, полагая, что она уже дома.

— Алло. — Трубку взяла Рена.

— Привет, Рен, — сказал я, волнуясь. — Это я. Как ты?

— Здравствуй, — не сразу ответила Рена. — Я только что зашла. Ты сдала зачёт? Послезавтра увидимся в институте. — Она торопливо положила трубку.

Я улыбнулся Рениной изобретательности. Ясное дело, говорить она не могла. «Брат видимо стоит рядом», — подумал я. Не видел её несколько дней, страшно соскучился. «Послезавтра после занятий буду ждать тебя возле парка», — мысленно сказал я, вновь отключая телефон. Всякий раз, увидев у парка вблизи медицинского института машину, она на миг останавливалась, улыбалась, поспешно пересекала трамвайную линию и с чудной своей улыбкой на красивом лице лёгкой походкой приближалась. И всякий раз я ловил себя на том, что ужасно, до умопомрачения ревную её — вдруг там, в институте, кто-то положил на неё глаз, приударяет за ней; от этой мысли у меня слабели коленки, сердце беспорядочно, быстро-быстро колотилось, дыхание замирало, кровь стыла в жилах… «Цавет танем» — её излюбленное словечко. В эти несколько дней я, наверное, миллион раз думал о ней. «Знала бы ты, как я тебя люблю, — снова и снова повторял я Рене мысленно, — день без тебя — всё равно что год».

По местному телевидению про Карабах даже не вспоминали. Разве что два бакинца-пенсионера — один инвалид войны Сергей Хачатуров и второй, бывший сотрудник газеты «Коммунист» Каро Аракелов, — перебивая друг друга, говорили о дружбе, рассказывали, как они счастливы, что живут в Азербайджане.

Пустили в эфир парадный концерт, в котором певцы армяне исполняли азербайджанские песни, певцы азербайджанцы — армянские. Зейнал Ханларова спела шуточную песенку «Нуне»: «Нуне, Нуне, Нуне, о, стань любимой мне». Странное дело, на следующий день вечером опять передавали армянский концерт. Зейнал Ханларова снова заливалась той же песенкой. «Многие встречались мне, но люблю я лишь Нуне, увели мою Нуне, одиноко, грустно мне». Зачитавшись, я поздно лёг спать, а наутро проснулся от звонка в дверь. «Неужто снова Хейрулла? — мелькнуло в голове. — Если он, скажу, что только-только пришёл». К счастью, это был Сиявуш. Я с радостью открыл дверь.

— Старик, ну ты и соня.

— А который час? — удивился я.

— Первый час, вот который. Есть у тебя выпить?

— Чего ты надумал с утра пораньше? Коньяку выпьешь?

— Неси. Видел последний номер «Литературного Азербайджана»?

— Нет. А что там?

— Подборка моих стихов с посвящением тебе.

— Спасибо! Жаль, я не читал.

— Я взял для тебя экземпляр, принесу.

Я приготовил кофе, поставил на стол початую бутылку коньяка.

— Одну рюмку, — сказал Сиявуш. — Больше не буду.

Мы выпили по одной.

— Старик, ты когда меня научишь кофе варить? У тебя всегда вкусный получается. В Ереване у писателя Ованеса Гукасяна дома тоже отменный кофе подавали. Варят в золе или в песке. Между прочим, я большой армянский цикл написал. Когда ездил на праздник переводчиков, был в Гарни, Гехарде, Звартноце. Впечатление потрясающее. Обо всём этом и написал. И о Комитасе задумал что-то вроде поэмы, не знаю только, получится ли. Послушай-ка, — что-то вспомнив, сказал Сиявуш. — У тебя что, телефон не работает?