Пир плоти - Кит МакКарти

Несчастье в семье Касла тоже произошло очень кстати, позволив ей присвоить себе все лавры и занять место старшего инспектора.

И еще это дело с Джонсоном.

Он получил по заслугам. Жаль, конечно, но так уж получилось. Они наверняка сработались бы. Джонсон был отличным полицейским — правда, староватым, но это, возможно, даже к лучшему. Его соперничество ей не угрожало, и они вполне могли бы вместе успешно подниматься по служебной лестнице.

Очень жаль, что он отверг ее предложение. Неужели он не понимал, что все дела в наше время делаются именно так и что она знает, как быстрее и проще достичь результата? А ведь только результат и имеет значение — для всех без исключения.

Беверли кивнула своему собеседнику — реке, и ее туманное отражение в оконном стекле кивком согласилось с ней.

Возможно, Джонсон будет сопротивляться, а возможно, и нет. Если он не станет рыпаться и уволится сам, значит, на нем можно будет поставить точку. Если же он попытается предпринять хоть что-нибудь в свою защиту, она просто подкинет дополнительные улики против него. Так что никаких проблем тут не возникнет.

Так почему же у нее на душе так погано?

Появившийся неизвестно откуда порыв ветра бросил горсть дождевых брызг в оконное стекло, и ее пробрала внезапная дрожь. Уортон вдруг почувствовала, как одинока она в своей роскошной квартире, и пожалела, что прогнала того мужчину из бара. Но это была лишь секундная слабость. Сейчас ей не нужен был просто половой член с присобаченным к нему потным мужиком. Нет, ей определенно было нужно что-то иное.

Только она, к сожалению, не знала, что именно.

Ворвавшись в приемную, Рассел требовательно выпалил:

— Где Айзенменгер?

Глория оторвала взгляд от машинки и одарила профессора широкой улыбкой, в которой никак нельзя было заподозрить неискренность, хотя и адекватным ответом на столь бесцеремонное хамство это тоже трудно было назвать.

— Наверное, в своем кабинете, — ласково ответила она, словно перед ней стоял не убеленный сединами профессор анатомии, а капризный ребенок.

— Да нет его в кабинете! Я вообще не стал бы к вам обращаться, если б он находился поблизости!

Вошла Белинда с препаратами и карточками, которые Рассел запрашивал минуту назад.

— Вы хотите посмотреть это сейчас, профессор?

Рассел воззрился на нее так, словно девушка предложила ему прочистить канализацию.

— Разумеется, сейчас у меня нет времени на эту хрень! — провозгласил он со снисходительным презрением. — Унесите все. Я дам вам знать, когда у меня будет время этим заняться! — Обругав таким образом ни в чем не повинную Белинду, Рассел обратился к Глории: — Передайте Айзенменгеру, что я хочу видеть его немедленно.

Развернувшись, он прошагал в свой кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь. Белинда посмотрела на Глорию. Та в ответ недоуменно приподняла брови.

— Сегодня явно неудачный день. Очевидно, он потерял любимую игрушку.

Набожные люди, услышав раскаты хохота Глории, запросто могли бы вообразить, что наступило долгожданное второе пришествие. Рассел не мог не слышать смеха секретарши и наверняка догадался, что именно он является его причиной, однако предпочел оставить этот факт без внимания.

И тут появился Айзенменгер. Он проводил занятия со старшекурсниками, которым меньше чем через месяц предстоял экзамен по патанатомии. Они же не только умудрились проявить полнейшее незнание предмета, но и не оставляли ни малейшей надежды на то, что и через месяц будут его знать.

— Вас хочет видеть профессор, — многозначительно сообщила ему Глория.

— О боже! — выдохнул Айзенменгер. — Один из его критических дней?

— И даже два сразу, — ответила Белинда.

Айзенменгер постучал всего один раз, и очень негромко, потому что знал, как это раздражает Рассела. Затем, не дожидаясь приглашения, вошел.

Рассел, сидя за столом красного дерева с бронзовой отделкой, по величине вполне подходившим главе государства, просматривал поступившую корреспонденцию. Стол был действительно огромен, но в кабинете Рассела он был к месту, потому что тот сам напоминал размерами приличный авиационный ангар. После кабинета декана это было самое большое служебное помещение во всей школе. Даже туша Рассела выглядела в нем вполне пристойно.

Профессор анатомии на долю секунды оторвался от бумаг и бросил на Айзенменгера убийственный взгляд.

— Вы хотели поговорить со мной, Бэзил? — спросил тот как можно небрежнее, что, к его удовольствию, вызвало у профессора острый пищеводный рефлекс.

— Да, об этом проклятом музее.

Айзенменгер терпеливо ждал продолжения.

— Вы не сказали мне об этом чертовом исследовании образцов! — По тону Рассела можно было подумать, что того самым наглым образом обвели вокруг пальца. — Я только что получил записку от декана с напоминанием о сроках окончания работы.

Ах, ну да. Ажиотаж по поводу сохранности органов и тканей. Айзенменгер начисто забыл о них и был только счастлив, что ему напомнили об этой проблеме, и еще более счастлив оттого, что отвечать за ее решение теперь будет не он, а почтенный профессор.

— Разве я не сказал? Тысяча извинений! У меня это вылетело из головы. Честно говоря, Бэзил, я думал, что декан поставил вас в известность, прежде чем предложить этот пост.

— Что, скажите на милость, я могу сделать с этими вонючими образцами, пока нет Гудпастчера?

Айзенменгер пожал плечами, изобразив на лице нечто, отдаленно напоминающее сочувствие.

— Наверное, он скоро вернется к работе. А пока музей закрыт, у вас есть отличная возможность навести наконец порядок в кладовых.

Лицо Рассела мгновенно приобрело красновато-коричневый оттенок, что, по мнению Айзенменгера, уже само по себе было неплохо, — и профессор обязательно взорвался бы и что-нибудь сокрушил, если бы в этот момент не зазвонил телефон. Айзенменгер, стоявший в пяти метрах от аппарата, ясно слышал голос Глории: секретарша сообщила, что доктору Айзенменгеру звонят из города. Рассел сердито передал ему это, и Айзенменгер покинул его кабинет, бросив на прощание улыбку, полную обожания.

Глория протянула ему трубку. Айзенменгер вопросительно приподнял брови, она в ответ лишь пожала плечами.

— Доктор Айзенменгер? — В голосе Елены Флеминг слышалась насмешка. — Ваша секретарша, по-видимому, счастливая женщина, доктор Айзенменгер. Да и вообще, работать в вашем отделении патологии, должно быть, одно сплошное счастье.

Что за бред?

— Мисс Флеминг…

— Елена, пожалуйста.

— Только если вы будете звать меня Джон.

— Очень хорошо, — согласилась она все тем же насмешливым тоном.

— Так чем я могу быть вам полезен, Елена?

— Я бы хотела, если вы не возражаете, встретиться сегодня. Чтобы обсудить ваше мнение о заключении Сайденхема.

Айзенменгер посмотрел на часы, висевшие на стене. Половина одиннадцатого.

— Но я еще не прочитал само заключение.

— Оно же совсем небольшое! Это не отнимет у вас много времени.

Вот черт, эта непонятно откуда взявшаяся Елена Флеминг была весьма настойчивой.

— Но я не понимаю…

— Ну пожалуйста…

Таким голосом могла бы умолять о чем-нибудь маленькая девочка. И слышалось в этом голосе что-то еще… Но не могла же она заигрывать с ним?

Айзенменгер заколебался, и Елена прибавила:

— Я буду вам очень признательна. Мы могли бы обсудить это где-нибудь за бокалом вина…

Сомнений не оставалось. Здравый смысл подсказывал, что ему следовало бы сразу отвергнуть авансы этой женщины, но эго доктора уже принялось чистить перышки перед зеркалом, заговаривая зубы вегетативной нервной системе. Что он мог с этим поделать?

— Где? — спросил Айзенменгер и слегка удивился, услышав ответ.

Миссис Гудпастчер сидела в кресле посреди палаты и глядела прямо перед собой, хотя вряд ли она с увлечением рассматривала джентльмена напротив, который кашлял, выплевывая ярко-зеленую мокроту с капельками крови. Женщина не переставая дрожала, и хотя дрожь ее была слабой, тонкая струйка слюны вытекала из правого угла ее рта. Больная была одета в плотную ночную рубашку, плечи женщины укутывала шерстяная шаль. Глаза миссис Гудпастчер с пожелтевшими белками и красной сеточкой вен казались похожими на крупные камни из пустыни; волосы ее были грязными и спутанными.

Рядом с ней сидел муж, который непрерывно что-то говорил, обращаясь то ли к жене, то ли в пространство, то ли к самому себе — в принципе, особой разницы не было. Говорил он негромко, и до людей, проходивших мимо, доносились отрывки его комментариев о соседях, о погоде, о телепередачах и газетных статьях, а также о том, что он делал этим утром. Жена ничего ему не отвечала.